и жену его, и детей его – преступление, которое отравило ваше будущее. Но значение имеет не только само преступление, но также все, что ему сопутствует. С какой лютой злобой отнеслась Россия к царю, когда он отрекся от престола и оказался под арестом! Какие грязные небылицы рассказывали о его семейной жизни! Как требовала его казни! А когда она случилась – ни слова сожаления, ни слез, ни горестных вздохов, ни запоздалых сетований – о, зачем мы это сделали! Удовлетворенная тишина. Не злая ли это насмешка: убили царя, чтобы посадить на его место его убийц. Гавриил сокрушенно покачал головой, и на его лице выразилось тягостное недоумение. Его Всемогущество тогда изволил высказаться, что кровь Моего помазанника, его жены и его детей взыщется с этого народа. Кто-то из ангелов робко сказал, а если среди народа той земли есть сто праведников? Нельзя ли с учетом этого смягчить прещение? Его Всемогущество отвечал, что намек понятен, и Он будет рад изменить свое отношение, но только после глубокого, искреннего, всенародного раскаяния. Тогда ангел – это, кажется, был Амали-эль – указал на события последнего времени и прежде всего на причисление царя и его семейства к лику святых страстотерпцев, на возведенный на месте дома Ипатьева храм «на крови», на ежегодные крестные ходы от этого храма к Ганиной Яме, где были обнаружены останки казненных. Разве все это, спрашивал он, не свидетельство покаяния? Нет, отвечал Его Всемогущество. Ты говоришь о внешних признаках покаяния. Но действительное, глубокое покаяние означает переосмысление прошлого и новое рождение. Где это в нынешней России? Жестокая власть, ослепленный народ.
Они подошли к гряде невысоких, сплошь зеленых холмов, поднялись на вершину одного из них – и Марк замер, пораженный открывшейся ему картиной. Под холмами медленно несла светлые воды неширокая река и, плавно изогнувшись, уходила вдаль, туда, где падал Бог знает с какого неба столб сияющего света. За рекой расстилался цветущий луг, сбившись в рощи, стояли деревья с пышными, яркими кронами, диковинного вида птицы кружили над ними – и так прекрасен был этот мир, что Марк мог только глубоко вздохнуть и промолвить, ведь это же чудо! Преддверие Рая, пояснил Гавриил. Пойдемте. Они спустились с холма, по узкому деревянному мосту перешли реку – а Марк, задержавшись и поглядев в прозрачную воду, увидел стайки рыб разного цвета: были рыбы золотые, были ярко-красные, а иные двух и даже трех цветов. Поторопитесь, сказал Гавриил. Нас ждут. Марк удивился. Кто может ждать его в Раю? Он так и сказал своему вожатому, я и не думал, что меня могут ждать. Тогда спросил его Гавриил, а с кем бы вы хотели встретиться? Не раздумывая, Марк ответил, с мамой. Гавриил улыбнулся. Она в Раю? Вы уверены? Они шли изумрудным лугом. Из рощ величаво выходили олени, высоко держа головы, увенчанные тяжелыми рогами. Трусцой пробежал мимо волк, рядом с которым шаловливо скакал ягненок. Положив голову на мощные лапы, дремал лев, в то время как спрыгнувшая с дерева маленькая обезьянка теребила кисточку на конце его хвоста. Чуть поодаль, покачивая хоботом, высился слон, а на его спине на одной ноге стояла похожая на аиста белая с черными отметинами птица. Прислонившись спиной к дереву с толстым мохнатым стволом, сидел старик с длинными седыми волосами и седой бородой и наигрывал на дудочке мелодию, наполненную такой светлой печали, что у Марка стеснило сердце. Но тут же печаль отошла в сторону, и полился искрящийся радостью напев о жизни под райскими небесами, вечном свете, согласии и мире всех, кому уготовано место в Раю. И так жаль стало Марку, что жизнь на земле по-прежнему груба, жестока и беспросветна, что он спросил у Гавриила, а будет ли на земле такая жизнь, как здесь? И вообще: мыслимо ли это, или надо оставить всякую надежду? Вопрос не ко мне, отвечал Гавриил, а к Его Всемогуществу. Но могу совершенно твердо сказать одно: пока вы не заслужили ее. Марк кивнул. Но как желал он благоденствия стране своего Отечества! Как желал ей нового рождения и освобождения от угрюмого, тягостного чувства, что везде враги – и вовне, и внутри ее. Единственная и такая короткая жизнь дана человеку, а он вместо того, чтобы посвятить ее какому-нибудь благородному служению, любви, доброжелательности и радости, губит в бесконечных войнах, ожесточении и ненависти. Для того ли трудился Бог, создавая человека, наполняя небо звездами, придавая размеренный ход солнцу и луне, устраивая моря и океаны с их набегающими на сушу волнами – даруя земле красоту, подчас не уступающую райской. Чем дальше они шли, тем явственней виделась впереди стена, словно сложенная из сияющего света. Марк заслонился ладонью и спросил. Что это? Граница Рая, ответил Гавриил. Так кого вы хотели бы увидеть? Маму! – воскликнул Марк. Она вас ждет. Идите, сказал Гавриил и, кажется, слегка подтолкнул его. И не надо было подталкивать. Со всех ног бросился Марк к сияющей стене, увидел врата, у которых стоял ангел с огненным мечом, а чуть поодаль – маму, одетую во все белое. Он бежал к ней, кричал: мама! – и чувствовал, как закипают в груди счастливые слезы. Она обернулась и быстрым легким шагом пошла ему навстречу. Маркуша! – таким знакомым, таким родным голосом сказала Ксения, словно никогда не было гроба, могилы и холмика темно-коричневого суглинка. Ты живой? Да, мама, я жив, говорил он, протягивая руки, чтобы обнять ее. Но пустота оказалась в его объятиях, и он огорчился. Маркуша, повторила мама, Маркуша, дорогой ты мой… Как ты сюда попал? Ах, мама, долгая история. Скажи лучше, говорил он, жадно всматриваясь в ее ставшее совсем молодым лицо, ты не грустишь? Иногда, сказала она. Когда тебя вспомню. Лоллия. Но у нас здесь нет печали. У нас радость, покой и блаженство. Мама моя, промолвил он, утирая слезы, я так рад… Однако, молвила она, с любовью вглядываясь в лицо сына, бывает, я ловлю себя на желании оказаться дома, вместе с тобой и папой. Покормить вас. И чтобы вы меня хвалили и говорили, что у меня волшебный суп. Маркуша. А папа? Он здоров? Марк сказал. Он повесил у себя твой портрет и зовет меня, указывает и говорит, смотри, какая дивная была у меня подруга! И как я с ней был счастлив. Папа здоров, не волнуйся. А ты, Маркуша, ты не один? Ты не женился? Ее зовут Оля, сказал он, и мы поженимся. Теперь мне можно. Вернусь – и под венец.
