— То, что вы слышали сейчас, Кассе, имеет гриф «совершенно секретно». Это запись одного из внутренних круглых столов департамента НАСА, который изучает инопланетный разум — жизнь во Вселенной. Как видите, эти ученые люди вполне серьезно изучили шумерские таблички. Кроме этого, они более чем серьезно посмотрели в свои телескопы, затем сложили два и два и получили четыре. Планета Нибиру существует. И на ней есть высокоразвитая разумная цивилизация, которая давно уже пережила и забыла ту стадию, на которой сейчас находимся мы. Мы для них сейчас вроде неандертальцев. Но мы им нужны, Кассе, очень нужны. И только в этом наша сила — в том, что мы им так сильно нужны.
— Что вы имеете в виду? — спросил я. Кажется, я уже потерял способность чему-либо удивляться. — Земля для этих пришельцев попросту золотой рудник?
— Да. Но тот, который для них жизненно необходим. Без земного золота их планета погибнет.
— Так почему бы нам просто не отдать им все золото? Золото — не вода, не воздух. Даже не нефть или газ. Вряд ли землянам придет крышка, если вдруг исчезнет все добытое на планете золото.
— А вы уверены, Кассе, что, обнаружив, как мы тут у себя на Земле беззаботно тратим ресурсы, они оставят все как есть? Что они не решат, что неплохо было бы поумерить пыл зарвавшихся «шахтеров»? Или вообще прикрыть этот проект и сделать новых?
— И для этого вам нужно оружие — коллайдер, вирусы гриппа и финансовые кризисы? Чтобы шантажировать нифелимов тем, что вы вовсе уничтожите планету и они так и не получат своего золота?
— Нет. Чтобы привести Землю в приличный вид к тому моменту, как они прибудут сюда. Чтобы им и в голову не пришло устраивать какой-нибудь Армагеддон с целью стереть с лица Земли зарвавшихся людей, которые к тому же чересчур далеко ушли в развитии от обезьян. И которые рано или поздно могут решиться воевать с самими нифелимами.
— То есть для того, чтобы спасти свои собственные шкуры, вы готовы уничтожить миллионы людей?
— Что значат миллионы, Кассе, если речь идет обо всем человечестве?
Интересно, как бы вы запели, окажись вы сами среди этих миллионов, подлежащих «сносу», как старые ненужные дома…
— Мы элита, Кассе. Мы заработали это право. Тем, что мы лучшие — мы самые развитые, самые образованные, самые умные. У нас самый здоровый генетический материал…
— Что-то мне это сильно напоминает доктора Геббельса, — заметил я ехидно. — Вы бы сами себя послушали.
— Я уже все сказал вам, Кассе, — обиделся Кир. — И если вы желаете знать, вы-то сами тоже принадлежите к «золотому миллиарду». И небось вас это вполне устраивает. Курите свои сигары, кушаете свои круассаны на завтрак, кофе пьете, на машине ездите. Так что ж вы взъерепенились, а? Не устраивает, что вас не приняли в элиту? Что не вы тут решения принимаете? Что у кого-то над вами точно такая же власть, как и над распоследним парижским клошаром, у которого ни кола ни двора? Что, с нашей точки зрения, вы от них ничем не отличаетесь, несмотря на ваш костюм, запонки, мобильный телефон и «мерседес»? Да вы самый настоящий и самый обыкновенный сноб, Кассе. И у вашего желания узнать правду оттуда же ноги растут — неприятно, что из вас делают дурака, да?..
— Нет, — перебил я. — Ноги растут не оттуда. С чего вы решили, что вправе жертвовать людьми, как баранами на скотобойне? Почему не расскажете правду, чтобы о ней знали все и чтобы у всех был шанс самостоятельно что-то решать. Вы считаете, что мы еще не доросли до того, чтобы встретиться с теми, кто нас создал, и повести с ними разумный разговор? Вы считаете, что если тут по- быстрому «приберетесь» на планете, то эти ваши нифелимы, как мудрые родители, простят вам, своим детишкам, то, как вы тут слегка шалили? Вы считаете, что если через три года они застанут планету с одним миллиардом человек, то тут же сделают этот миллиард хозяевами Вселенной? Да у вас просто рабская идеология. Вы готовы стать рабами у кого угодно, лишь бы у вас самих были рабы, которыми вы могли бы пользоваться… И вы правы в одном — я очень не люблю, когда из меня делают дурака. Я этого не скрываю. И миллиарды людей, которых вы используете, этого тоже очень не любят. Поэтому вы их и боитесь. И правильно боитесь — нет у них сегодня большего врага, чем вы. А вы их за это ненавидите — потому что боитесь.
— Какие речи, — усмехнулся Кир. — Только вот вы одного не понимаете, Кассе, что управлять — это вам не развлечение. Это трудная работа. Это много работы. Это годы, десятилетия трудной, кропотливой и неблагодарной работы. Нужна идеология, которая заставит людей подчиняться без войн. Нужна элита, настоящая, которая сможет убеждать в чем угодно. Войны — это мера крайняя, но порой необходимая. И есть только одно по-настоящему сильное государство, которое смогло создать такую систему, в которой демократия — суд, парламент, выборы — не мешает удерживать мир от хаоса. Только одно государство сегодня способно взять на себя ответственность за весь мир…
Я молчал. Говорить что-то было бессмысленно. Мне было даже почти уже безразлично, как они меня убьют. Застрелят, наверное — так быстрее. Мне стало только очень обидно, что того, что я узнал, никто больше от меня не узнает. Возможно, меня бы действительно упекли в сумасшедший дом, начни я вещать такое всем вокруг. Но я, по крайней мере, сделал бы все, что от меня зависит, чтобы рассказать правду. И, в конце концов, не упекли же меня в сумасшедший дом до сих пор.
— Мы отвезем вас обратно, Кассе, — неожиданно спокойно и тихо сказал Кир. — Я рассказал вам все, что мог, из того, что вы хотели услышать. Вы могли бы принести всем нам гораздо больше пользы, будучи живым, а не мертвым. И я очень надеюсь на то, что вы все же одумаетесь.
Он протянул мне руку для рукопожатия, но я не отреагировал. Двое рослых парней в черных костюмах завязали мне глаза и тычками под ребра вывели из комнаты, а затем помогли спуститься вниз по лестнице. Не выводя на улицу — видимо, прямо в гараже, — они запихнули меня в пахнущий кожей и дорогой деревянной отделкой автомобиль и куда-то повезли.
Спустя десяток минут (или часов?) меня, как мешок, выгрузили из машины в одном из безлюдных кривых переулков Парижа. В одном из таких переулков, из которых всего лишь несколько шагов до широких, оживленных проспектов с тысячами людей, машин, магазинов, кафе и офисов. Я сдернул с глаз повязку — это был простой белый носовой платок. Меня подташнивало, все еще мерзко кружилась голова, и я очень плохо соображал. Я побрел по переулку поближе к людям. Дойдя до угла, я посмотрел вверх. Где-то там, в небе, скрытая мутными тучами, из которых шел дождь, висела планета Нибиру.
Поначалу я долго думал, почему Кир и его компания оставили меня в живых. Потом бросил это дело — у меня была масса идей на этот счет, но я не мог проверить ни одну из них. Да и грех мне было жаловаться на такую развязку.
Так довольно часто бывает: ты неделями топчешься на месте, накапливая информацию, в которой уже почти тонешь, а потом вдруг просыпаешься с совершенно ясной картиной всего происходящего в голове. Но пока что этого не происходило.
Разговор с Киром напомнил мне другой разговор, состоявшийся приблизительно полугодом раньше, разговор с не менее странным, чем Кир, человеком, который Позволял себе появляться и исчезать из моей жизни тогда и так, как ему это было удобно, — до тех пор, пока однажды он не исчез насовсем.
В те дни, когда я работал над книгой об адронном коллайдере, происходившие вокруг события буквально навалились на меня, не давая возможности как-то перевести дух и спокойно в них разобраться. В нескончаемой череде этих событий особенно запомнился разговор с человеком, который до сих пор остается для меня загадкой. В газетах позже написали, что он был всего лишь одним из младших научных сотрудников, работавших над этим проектом, и что после неудачной попытки взорвать коллайдер он покончил с собой. Лично я сильно в этом сомневаюсь. Слишком не похож был мой тогдашний собеседник на сумасшедшего, желавшего любым путем избавиться от коллайдера. Скорее это от него самого избавились. А вот кто это сделал — уже другой вопрос.
Я беседовал с этим странным человеком, сидя на скамейке на одном из парижских бульваров. Мой собеседник, не прекращая курить, говорил:
— Очень скоро нашу планету постигнет катастрофа. Почти все живое погибнет, а оставшееся изменится до неузнаваемости и не сможет возродить жизнь, потому что условий для жизни попросту не останется.
— Я тоже играл в «Фоллаут»[10], когда был подростком, — ответил я. Сразу же верить в то, что скажет мне незнакомец, не входило в мои планы.
— Я был бы рад поразвлечь вас, Кассе, но, увы, — он развел руками, — увы, это правда.
— И что, вы побывали в будущем?
