С первых же слов это впечатление рассеялось. Диана оказалась права: Серый соображал превосходно и делать глупости был явно не склонен. Он мгновенно, едва Александр Петрович успел представиться, взял инициативу в свои руки:
— Давайте так: я вам кое-что расскажу, а потом решим, что было и чего не было.
— Именно это я собирался вам предложить.
— Еще вот что: с моей бабой, по части денег — нормально?
— Спасибо, все в порядке, — сухо сказал адвокат.
— Тогда поехали. Стало быть, так: в восемьдесят седьмом, в апреле, нас перебросили с базы из-под Кабула в горную местность южнее Мазари-хумб. Начальству занадобилось, чтобы там было тихо, а зачем — нас не касается. Работа несложная, мы такие операции дезинфекцией называли. Делается так: кишлак окружили, всех живых — в кучу, женщины и дети — вон, дряхлые старики — вон, остальным выстроиться в шеренгу и снять рубахи. Плечо натерто ремнем, значит, носил оружие, душман. Остальные могут гулять. А духов берем с собой. Не расстреливать же на месте — за это наказывали. Мы их наладились сажать в контейнеры, уж оттуда-то не сбежишь. Бывало, правда, что задохнутся, так это их личное дело. Ну и вот, посылает майор мой взвод проверить один кишлачок, Дехкани-Кашан. Названия там, язык сломаешь. Двадцатого дело было. Подъезжаем, кишлак крохотный: три десятка кибиток на уступе горы примостилось. Все сделали как положено, отсортировали, одиннадцать духов, ведем к машинам. И тут мне приводят еще пару, старика и мальчишку лет пятнадцати-шестнадцати. Они там в таком возрасте уже и стреляют, и режут. Снял рубаху пацан — плечи натерты. Ага, вот и двенадцатый, думаю, показываю автоматом, куда идти. Тут старик давай кудахтать, визжать и тычет мне под нос какую-то корзину с ремнями, мол, парень натер плечи не оружием, а землю на поле носил. Поля-то у них с волейбольную площадку, на скалах земли мало, вот на горбу и носят. Только не мое это дело в таких вещах разбираться, а я уже про себя решил, что духов у нас — двенадцать. Корзину сапогом отфутболил, и опять показываю парню: иди. Он стоит, смотрит на старика. И мои ребята стоят ждут, на прицеле духов держат, ситуация нервная, тянуть нельзя. Поднял я уже автомат, и тут старик уселся на самом краю обрыва и начал разматывать свою чалму. Такого я еще не видал. Говорю, ладно, ребята, пока тех грузите и ждите, а я с этими разберусь, если что, сам приведу. А старик все разматывается. Это надо же: сам тощий, грязный, а на голове несколько метров белого шелка, ни одна баба таким не побрезгует.
Размотал он чалму и вытаскивает из ее складок красный камень, большой, граненый. Поднял на ладони, и на солнце он так засверкал, что вижу сразу: не стекляшка. Якши? — спрашивает. Якши, говорю, хорошо, значит. Старик что-то сказал пацану, и тот пошел прочь, на меня не взглянул даже. А старик камень положил на колени и наматывает чалму, не спешит, чтобы дать парню уйти подальше. Да того уже и след простыл — кругом скалы. Хитрые они, как дьяволы: ведь уселся так над обрывом, что, если я его пристрелю, он вместе с камнем — вниз. А пропасти там такие, что плюнь — не увидишь, куда попал. Наконец он с чалмой покончил, встал и подал, мне камень. И еще говорит что-то, с нажимом, вроде бы так, чтобы я запомнил. Я заставил его повторить, заучил, как мог: у микошен шаб, и пошел к своим. Камень я потом рассмотрел. Не смыслю я в этом, но понял, что камень редкий и странный. Стекло он резал спокойно, сталь его не царапала. На солнце сиял обалденно, но стоило его прикрыть рукой, чтобы оказался в тени, тут же внутри него начинало что-то двигаться, переливаться, как кровь. Я у нашего толмача спрашиваю: у микошен шаб — что такое? Чепуха, говорит, бессмыслица. Со скидкой на твое произношение примерно так: он убивает ночью, кто тебе такое сказал? Дух один, говорю. А, смеется, ты побольше их слушай, еще не такое скажут. Но я-то знал, на Востоке бывает всякое, камень спрятал как следует и по ночам не трогал, хотя время от времени, именно ночью, тянуло проверить, посмотреть на него. Летом восемьдесят седьмого мой взвод перекинули под Кергек, склад охранять. Про меня пошла такая телега, что со мной и моими ребятами ничего не случается. А тот склад был невезучим, духи два раза всех вырезали. Разместились, в брезентовых бараках живем. Места много, я отдельный барак занял. Жизнь хорошая: восемь человек на вышках, остальные свободны. Делай что хочешь, только будь на стреме. Но народ начал распускаться: к вечеру почти все обкурены или поддавши, и нашу команду можно брать голыми руками. Пришлось наводить порядок, иным от меня перепало, ну, соответственно, кое-кто на меня зуб заимел. Зато когда духи сунулись — ничего, отбились. Ну а теперь о камне. Та история случилась восьмого июня, ночью. Я пошел посты проверять: иногда ребята кемарили. Понимали, что опасно, и все равно кемарили. Всех обошел и на последней вышке присел с мужиком поболтать, покурить. Это была моя удача. Все тихо, спокойно, и вдруг — от моего барака дикие крики. Парень рядом как заорет: духи! Заткнись, мудак, говорю, и следи за своим сектором. Сам — вниз, к бараку, оттуда — вопли и кто-то выбежал. Включаю фонарь — вижу: наш солдат, узбек — лицо руками закрыл, по ним кровища течет, — бежит, не разбирая дороги, и орет благим матом. Ребята подбежали — остановите его, говорю. Они за ним. А он мимо гальюна проскочил, споткнулся, упал и покатился по склону холма, там довольно крутой спуск был. Я осмотрел свой барак — никого больше нет, шмотки из моего рюкзака по земле раскиданы. Камень я держал в банке с растворимым кофе, к донышку пластырем был приклеен. Так вот, банка эта валяется на полу открытая, кофе высыпан, камня нет. И как же думаю, сука, ты его нашел? Если бы тогда я это смекнул, и сейчас бы ничего не было. А тем временем того нашли и несут. Смотрю — глаз нет, вместо них кровь в глазницах. Говорят, еще дышит. Положили на койку, перевязку сделали, как умели. И ребята на меня как-то странно поглядывают. Вы что, говорю, совсем долбанулись, если бы это я — был бы весь в кровище, на себя посмотрите, — и показываю им чистые руки. Тут же, ночью, по радиосвязи о происшествии доложили. Утром приехали медики, да парень уже концы отдал. Военный дознаватель припылил, допросил ребят и меня, выпил бутылку водки и составил с медиками бумагу: мол, случай внезапного помешательства и само-калечения. Они уехали, а я целый час этот гребаный камень на карачках искал, нашел перед входом на улице, ребята в землю втоптали. Да, тогда я понял, что старый дух не шутил и с камушком еще будут хлопоты. Но ничего, до осени обошлось, а там подоспел дембель. На гражданке стало попроще. После женитьбы камень держал в гараже, баба — она всегда баба, рано ли, поздно, сунет нос обязательно, а результат я уже видал. Показал одному торгашу. Говорит, настоящей цены здесь не возьмешь. И вообще, такие камни составляют собственность государства. Хер, думаю, государству этому. Вывезу за бугор, я автомеханик все-таки, в тачке заныкать сумею. Есть много способов. И тут подвернулся этот. Он был мужик ничего, один раз меня круто отмазал, а скурвился, видно, уже на гражданке. Захотелось поддать, вспомнить старое. Со мной этого давно не бывало. Говорит, стал ювелиром. Потом раскололся по пьянке: оказалось, перекупает краденое, но по этому профилю. Все одно, специалист. Решил показать ему камень: утром улетит к себе в Самарканд, путаться под ногами не будет. Камень, понятно, не мой, так, одна бабенка просила. Посмотрел и харю скривил: камень внешне эффектный, но для простаков, ложный рубин, и воды не чистой. Я поддакиваю: и я так думал, так бабенке и передам. Постой, говорит, можно фраернуть кого-нибудь на несколько штук зеленых. Да нет, отвечаю, что ты, мое дело показать и вернуть. Думал в гараж назад отвезти, да вдевши был сильно, не захотел с милицией связываться. И пока этот засранец сидел в гальюне, завернул камень в фольгу, сунул в носок кроссовки и закопал ее в стенном шкафу в куче обуви. В спальне побоялся, вдруг баба наткнется. А проснулся от криков, выскочил на лестницу — тот уже без глаз, мечется, норовит в пролет сигануть. Я его стал держать, рассчитал, если выживет — в показаниях скажет правду, тут-то он кровищей меня и запачкал. Набежали соседи, я им отдал его, чтоб держали, а сам камень ищу, потому что он — мой последний шанс. Когда меня повязали, я Динке успел сказать: ищи красный камень. Но она не врубилась спросонья, чего от бабы требовать. А теперь ищи-свищи… И вот еще что. Я только теперь понял. Этот камень, где бы он ни был… закопан, спрятан… меня ночью тянуло к нему, именно ночью. Я думал, это как пачка денег в кармане — нет-нет да и пощупаешь. Мне бы тогда задуматься, почему только ночью. И оба эти придурка, они его как нашли? Есть у него свойство вроде как подзывать, приманивать к себе ночью, вот в чем штука. — Он помолчал и ухмыльнулся. — Вот и все, гражданин адвокат. Что скажете?
— Скажу, будет трудно. Очень трудно. Надо работать. Не только мне, но и вам. — Неожиданно для себя Александр Петрович стал изъясняться короткими рублеными фразами, наподобие своего собеседника, и не без усилия перешел на свойственную ему плавную речь: — Я вас попрошу к завтрашнему дню составить список вашего взвода… тот состав, понимаете… по возможности, кого где искать. Все, что знаете о дознавателе, о переводчике, к которому обращались: их придется разыскивать. И самое важное: все о человеке, которому вы показывали камень, вы назвали его «торгаш». Он единственный, кто видел его?
