Я пожимаю плечами. Телефонные мошенники совсем с ума посходили. «Огромная удача». Небось, возможность выиграть скидку на почти новый пылесос? Разве что про огромную опасность они обычно не пишут. Это немножко другой жанр: «Ваш сын в опасности, срочно вышлите денег, нет времени объяснять». Я нажимаю на диалог, чтобы удалить его. Не люблю, когда телефон захламлен спамом. Вот только телефон почему-то отказывается удалять сообщение, делая вид, что это вообще невозможно.
Словно заметив мои попытки, тот же абонент разражается еще одним сообщением: «Пожалуйста, не удаляй меня! Это не спам, это действительно важно!».
Ничего себе! Вот до чего дошли технологии! Это вообще законно?
* * *
Следующее сообщение приходит, когда я сижу на скамейке напротив пруда в парке, под мокрой от утреннего дождя ивой, и играю в свежескачанную игрушку-таймкиллер в телефоне. Три раза в неделю я сразу после школы отправляюсь или на курсы английского, или к репетитору, но сегодня как раз такой день, когда нет ни того, ни другого. А домой идти совершенно не хочется. Скоро поймете, почему.
Как это обычно бывает, когда я ничем не занят, меня начинают одолевать мрачные мысли. Так, мне приходит в голову, что если я сейчас умру, мир совершенно не поменяется. И вообще не заметит этого. Родители, конечно, расстроятся, но для них это, наверное, будет повод окончательно расстаться и вздохнуть с облегчением. Сестренка поплачет, но скоро забудет. В ее возрасте все быстро забывается. А уж для остальных людей это будет событие настолько малозначительное, что разговоров о нем хватит, максимум, на неделю. А потом жизнь просто потечет своим чередом, и все.
Когда-то мне нравилось представлять собственные похороны, и как на них все вдруг понимают, что я был чем-то значимым в их жизни, чего теперь никогда больше не будет. Например, как Таня Бойкова плачет от потери и одиночества. Но когда я начал смотреть на жизнь более здраво, то понял: ничего-то никто не поймет. Это для самого себя я что-то значу, а для любого из моих одноклассников, учителей, знакомых по курсам я просто элемент массовки в пьесе, где каждый из них играет главную роль. Человека из массовки легко заменить: сегодня один, завтра — другой.
А если так, то зачем вообще все? Может быть, миру без меня будет лучше, раз уж хуже не будет?
Словно в ответ на мою мысль, в телефоне появляется новое сообщение: «Игорь, тебя ждет другой мир! Мир безграничных возможностей! Не отказывайся от него! Я бы на твоем месте прыгал от радости».
Секунду-другую я борюсь с желанием бросить телефон в пруд. Нет, правда, что им нужно?
Вырвавшись из оков тлена и безысходности, я оглядываюсь по сторонам. На парк уже опускаются ранние сумерки, вдоль вымощенных плиткой дорожек зажглись фонари, а серое небо с минуты на минуту готово вновь пролиться дождем. Похоже, пора, все-таки, собираться домой.
* * *
Едва войдя в прихожую, я слышу доносящееся из-за закрытой двери кухни бормотание телевизора, смешанное с голосами родителей. Слов не разобрать, но содержание этих бесед я за последние полгода выучил практически наизусть. Иногда мне даже снится, что я разговариваю сам с собой и сам себе предъявляю все эти претензии.
Если коротко мои мать и отец выясняют, кто именно из них и кому испортил жизнь. Этот вопрос они разбирают обстоятельно, и, надо сказать, дискуссия изрядно затянулась: выписывая замысловатые траектории, она, тем не менее, постоянно движется по кругу. Этакая петля Мебиуса. В трезвом виде они обычно вообще не разговаривают друг с другом, разве что ситуация этого настойчиво требует. Но стоит одному из них выпить, а в последнее время это случается часто, как его тут же тянет пойти в комнату к другому и завести разговор о том, что это он во всем виноват. Говоря по-честному, я уже был бы даже рад, если бы они, наконец, развелись. Не знаю, почему они этого не сделали до сих пор. Один раз отец в пылу ссоры выкрикнул что-то вроде: «Дети должны жить в полноценной семье!». Наверное, он думает, что нашу семью в ее нынешнем состоянии можно назвать полноценной.
Не подумайте только, что речь идет о каких-нибудь опустившихся алкоголиках. Нет, мой отец — архитектор, мать — учительница русского (слава богу, не в моей школе), они вполне приличные люди, и вряд ли многие из знакомых хотя бы догадываются о том, что между ними происходит. Просто так бывает, что и приличные люди попадают в неприличные ситуации. Я сам когда-то думал, что такая жесть происходит только в каких-то особых семьях, которые еще называют «неблагополучными». Знаете, как в газетах пишут: «Соседи характеризуют семью, как неблагополучную». И, вроде как, не надо больше ничего объяснять: сразу понятно, отчего один из членов такой семьи ударил другого ножом семнадцать раз, из них пять в область сердца. Просто вот такие они, неблагополучные, и ко мне лично это слово никогда не будет относиться.
Интересно, а нашу семью, случись что, сосед охарактеризуют, как неблагополучную? Вряд ли. У нас в доме толстые стены, а на крик родители переходят редко. Так что соседи, наверное, ничего не слышат. Зато слышу я. А еще Настена.
Вот и сейчас она выходит из нашей комнаты в своей сиреневой пижаме с розовым пони и смотрит на меня своими огромными зелеными глазами
— Опять? — спрашиваю я тихонько. Она не отвечает и только пожимает плечами. Конечно, глупый вопрос. Не опять, а снова.
Настене одиннадцать лет, и ей, конечно же, еще тяжелее, чем мне. В нашей комнате тоже работает на всю катушку телек: по экрану носятся Рик и Морти. Настена только при мне смотрела этот эпизод раза четыре, но ей явно хочется просто не слышать, и тут уже все равно, чем затыкать уши. Я плюхаюсь на кровать рядом с ней: мне тоже хочется устраниться от всего. Еще немного хочется сделать себе чаю, но на кухню я точно не пойду, а они там не угомонятся до самой ночи. Так что чай на сегодня отменяется.
Мы досматриваем с Настеной серию, и она предлагает поиграть в приставку, что мы и делаем следующие пару часов без всякого удовольствия. Из-за стены то и дело доносятся обрывки новостной передачи, перемешанные с обрывками диалога родителей в какой-то сюрреалистический винегрет.
— …ситуация на Ближнем Востоке…
— …просто ужасная, как я это терпел восемнадцать лет…
— …канцлер Германии заявила во время итоговой пресс-конференции, что президент Белоруссии…
— …просто конченный! Как был всю жизнь безотцовщиной…
— …на чемпионате мира по фигурному катанию российская участница…
— …всю жизнь на тебя потратила, все хренову жизнь…
— …и о погоде…
Когда из-за двери доносятся особенно громкие выкрики, Настена поднимает на меня глаза, полные муки. Один раз я даже пытаюсь закрыть ей уши: родители как раз начали обсуждать вопрос, кто из них кого и сколько раз подозревал в супружеской неверности, и насколько обоснованными оказались эти подозрения. Настена вырывается, чуть отодвинувшись от меня.
— Да идти ты… — бурчит она, глядя на экран. — Я это все уже сто раз слышала.
И действительно. Какой смысл, если все это не в первый раз и даже не в десятый? Наверное, я это сделал, потому что с большим удовольствием закрыл бы уши себе самому. Я бы вообще был рад, как говорят в Интернете, «развидеть» и «расслышать» все то, что видел и слышал за последние полгода. На меня словно вывалили целый самосвал грязи, а самые близкие мне люди с завидным упорством мажут этой грязью друг друга и меня заодно.
Через пару часов Настена начинает клевать носом, и я волевым решением выключаю телек. Она предлагает поиграть еще, но я говорю, что она может поиграть в телефон в кровати, если хочет. Все равно отрубится почти мгновенно. Настена тут же напяливает наушники: такой вариант ее тоже устраивает. Я ложусь в кровать и тоже начинаю тупить в телефон, натянув наушники и включив в ВК первую попавшуюся песню.
Меня охватывает чувство собственного бессилия и глупой, скользкой жалости к себе.
