— Говорите.
— Магдалина еще в морге…
— Кто сидит с ней?
— Ее горничная.
— Бедная девушка! — воскликнул старик со слезами на глазах.
— О да, бедная девушка… Но это еще не все… — сказал Генрих таким голосом, словно боялся продолжать свою мысль.
— Разве вы сомневаетесь, что я исполню вашу просьбу? Вы хотите, чтобы я еще раз повторил свое обещание? — спросил Серван, снова садясь.
— Завтра ее похоронят? — тихо спросил юноша, будто опасаясь произнести имя возлюбленной.
— Да.
— Итак, мой добрый доктор, возложите на себя эту печальную обязанность.
— Охотно, мой друг! Но вы не настолько больны, чтобы не присутствовать на этой печальной церемонии, тем более что вы были единственным другом этой бедной девушки.
— Это правда, но все-таки я не могу туда пойти.
— Почему же?
— Потому что ее смерть и без того наделала много шума в городе, а мое присутствие на похоронах вызовет еще больше пересудов. Мои будущие родственники узнают об этом, и хотя это священная и естественная для меня обязанность, все же этот простой поступок может разрушить предполагаемый брак — единственную и последнюю надежду моих родителей.
— Вы рассуждаете здраво. Я все возьму на себя.
— Вот, доктор, — сказал юноша, вынимая из-под подушки кошелек, набитый золотом, — вот все, что у меня осталось. Устройте на эти деньги похороны, достойные бедной девушки, и поставьте памятник, к которому я мог бы иногда приходить помолиться.
— Положитесь на меня, — сказал старик. — Вам нечего больше мне сказать?
— Нечего, кроме того, чтобы спросить у вас еще раз, твердо ли вы уверены, что я исполняю свой долг?
— Самый лучший судья — наша собственная совесть. Спросите ее. Мне же остается только сожалеть о том, что не удалось оказать вам услугу. Прощайте.
— Я вас еще увижу, доктор?
— На своей свадьбе. Если только вы не забудете известить меня о ней.
— Неужели вы думаете, что я могу так поступить, любезный доктор? О, вы, должно быть, очень плохо меня знаете, если говорите такие вещи.
Доктор Серван взглянул на Генриха, горько улыбнулся и удалился, сказав в последний раз «прощайте». Юноша, казалось, догадался о каком-то другом смысле, заключавшемся в этом «прощайте», и был готов уже вернуть доктора, но потом раздумал и опустился на постель. В соседней комнате доктор встретил родителей Генриха, которые, приблизившись к нему, спросили:
— Что с ним?
— Ничего.
— Покорился ли он своей участи?
— Совершенно.
— Могу ли я знать, что вы говорили ему?
— Я предлагал ему воскресить Магдалину.
— И что же?.. — спросил отец.
— Он отказался.
— Ты видишь, — сказал отец своей жене, — он любил не так сильно, как мы думали.
Нет нужды говорить, какие мысли занимали доктора, когда он вышел от Генриха, — читатель сам может догадаться. Скажем только, что Серван вернулся домой очень озабоченным. Ивариус встретил доктора вопросом:
— Что вам ответил Генрих?
— Что он женится.
Они оба с усмешкой переглянулись.
— Никто не приходил? — поинтересовался доктор.
— Никто.
— Франциск не присылал за мной?
— Нет.
— В таком случае я сам пойду к нему. Ты передал ему бумаги, которые поручил мне его отец?
— Да, — ответил Ивариус.
Господин Серван опять вышел и отправился в дом прокурора, чье тело уже перенесли в морг. Франциск, как ближайший родственник покойного, должен был сопровождать тело и сидеть возле него. Но горе юноши было так велико, что его оставили дома, и он слег, мучимый сильной лихорадкой. Однако, когда Серван навестил его, он увидел, что Франциск сидит за столом и что-то пишет.
— А, это вы, любезный доктор, — произнес молодой человек, вставая и подавая руку Сервану, который тщетно искал на лице Франциска следы душевных переживаний.
— Да, мой милый Франциск, я хотел навестить вас в связи с постигшим вас несчастьем.
— Увы! — воскликнул юноша, издав притворный вздох, неспособный обмануть опытного человека.
— Вы, должно быть, сильно страдали, друг мой, — безжалостно продолжал доктор.
— Вы сами видели.
— А что же теперь?
— Слезы могут высохнуть, — сказал назидательным тоном молодой человек, — но горе не забыто.
— Получили ли вы бумаги, которые ваш отец просил меня передать вам?
— Благодарю вас.
— Вы их изучили?
— Да. Но поговорим о вас; какое превосходное открытие вы сделали!
— Как, вы уже знаете?
— В городе только об этом и говорят.
— Итак, в связи с этим, не ждали ли вы моего визита?
— Я знал, что, получив известие о смерти моего отца, вы непременно посетите меня. Вы так добры!
— Итак, радуйтесь, Франциск.
— Чему?
— Вы увидите своего отца.
— Каким образом?
— То, что я сделал для себя, я могу сделать и для него.
— А, — сказал молодой человек, бледнея, — действительно.
Он медленно произнес эти слова, будто не ожидал от доктора такого предложения. Мыслями юноша был где-то далеко и отвечал доктору машинально.
— И как долго после этого еще может продолжаться жизнь моего отца? — с интересом спросил молодой человек.
— Около двадцати лет.
— Вы уверены в успехе?
— Уверен.
— Конечно, — холодно заметил юноша, — это счастье, о котором я и не мечтал.
— Как вы говорите об этом, друг мой! Неужели вы были бы не рады воскрешению отца?
— Я был бы даже слишком счастлив, пожертвовав ради него собою.
— Что вы хотите сказать?
— Вам не нужно это знать, — произнес Франциск со слезами на глазах.
— Напротив, нужно. Неужели вы хотите что-то скрыть от старика, который знает вас с детства? Я люблю вас, и если вашу совесть тяготит какой-нибудь проступок…
— Обещаете ли вы быть снисходительным ко мне, доктор?
— Я сделаю все, что вам будет угодно. Говорите.
— Вы видели, как я страдал, пока отец был болен.
— Да, и я не встречал чувств более искренних.
— Благодарю вас за это утешение, мой любезный доктор. Когда его тело забрали, я был в таком отчаянии, что не мог его сопровождать.
— И это мне известно.
— Тогда Ивариус и принес бумаги… Я с жадностью накинулся на них, потому что все, что касалось отца, утешало меня. Можете представить, каковы были моя радость и удивление, когда я узнал, что отец оставил мне триста пятьдесят тысяч франков, о существовании которых я даже не подозревал!
— Да, я знаю…
— Но вы не знаете, — продолжал Франциск, — что я любил и продолжаю любить одну молодую девушку. Я просил отца сделать ей предложение от моего имени, но он решительно отказался, потому как у него были некие подозрения относительно нее, а также под тем предлогом, что мы недостаточно богаты, чтобы вступить в родство с таким семейством. Должен ли я, любезный доктор, открыть вам свое сердце? Смерть моего отца причинила мне невыносимую боль. Но Богу было угодно, чтобы под глубоким отчаянием зародилась надежда, подобно тому, как под опавшими с дерева листьями зарождается новый стебель. Мой отец был стар, и он повидал жизнь. Быть может, он ошибался в своих подозрениях, но во всяком случае он делал меня несчастным, ведь он очень хорошо знал, что я его люблю и потому никогда не ослушаюсь. Но я не смогу обрести счастье с другой. Я должен сознаться, доктор, что, оплакивая кончину отца, я увидел в этой смерти и в нежданном богатстве волю Божью и начал надеяться на счастье, которое смягчило бы этот страшный удар.
— Я знал обо всем, — ответил доктор, — и в особенности о решении вашего отца относительно брака с этой девушкой…
— Итак, вы видите, что я вас не обманываю. И он никогда не согласился бы?
— Никогда.
— Увы! — прошептал молодой человек.
— Так что же мы решим? — спросил старик.
Франциск колебался.
— Отвечайте откровенно, — потребовал Серван, пристально глядя на сына прокурора; точно так же за час до этого он смотрел на Генриха. — Мы здесь одни, и, клянусь, никто не узнает того, что вы мне скажете.
— Я умру, если не женюсь на той, которую люблю, — признался Франциск, падая на колени и закрывая лицо руками.
— Хорошо, молитесь за своего отца, и он станет молиться за вас.
— О, — вскрикнул молодой человек, — то, что я делаю, ужасно, не правда ли? Сын, которому предлагают вернуть отца, умершего всего два дня назад, отказывается от этого предложения! О, доктор, доктор, скажите, что Бог не проклянет меня за этот отказ!
И Франциск, рыдая, бросился на грудь старика.
— И находятся еще люди, которые вопрошают, почему они смертны! — прошептал доктор.
— Что вы говорите? Вы проклинаете меня? — ужаснулся Франциск.
— Нет, друг мой, я познаю премудрость Создателя, который дает людям бесконечные надежды, поддерживающие их до последней минуты.
