— А если он не оживёт? — спросил Гонкур с самым серьёзным видом.
— Тогда мы придём следующей ночью. Но он не может не сойти с портрета сегодня, ведь произошло столько событий… Пойдёте?
Гонкур вспомнил уговор с Медасом.
— Витас, — помолчав, сказал он, — я, пожалуй, схожу с тобой к Нигейросу, но только не этой ночью.
Лицо Витаса стало упрямым и сердитым. Он презрительно тряхнул головой и хотел отодвинуться от Гонкура подальше, но тот ловко поймал его под столом за локоть и притянул к себе.
— Я же сказал, что пойду, — шепнул он.
— Когда? — сейчас же поинтересовался не терпящий отлагательств мальчик.
Гонкуру вовсе не улыбалась мысль сидеть, скрываясь за каким-нибудь столом, и временами выглядывать из укрытия, чтобы показать свою заинтересованность в действиях нарисованного Нигейроса. Но он взглянул на решительное лицо Витаса и хмуро подумал, что идти придётся. "Если я не соглашусь, — размышлял он, — то мальчик, чего доброго, пойдёт один. Всю ночь он, разумеется, не высидит, но кто знает, как подействует на него этот поход. Даже мы с Медасом испугались, а он… Придётся идти. По крайней мере, я смогу отвлечь его от лишних страхов".
— Следующей ночью, — ответил Гонкур.
— А почему не этой? — подозрительно спросил Витас.
— Ты пойми, — терпеливо начал объяснять Гонкур. — Я только вчера приехал, страшно устал в дороге, полночи мы проговорили с господином Вандесаросом, потому что давно не виделись, потом я не мог уснуть на новом месте. Разве смогу я неподвижно сидеть в укромном уголке и смотреть на портрет? Я сразу же засну, и никакой Нигейрос меня не разбудит, даже если будет трясти за плечо. Какой из меня сейчас сыщик? Дай мне выспаться этой ночью, а завтра я в полном твоём распоряжении. Мы и за Нигейросом проследим и в картишки перекинемся, чтобы скучно не было.
Он заговорщески подмигнул Витасу, и мальчик просиял.
— Идёт? — спросил Гонкур.
— Идёт! — восторженно прошептал Витас и тут же деловито спросил. — По рукам?
— По рукам, — серьёзно ответил Гонкур.
Они скрепили уговор рукопожатием, и Витас проделал под столом какие-то секретные, недавно им придуманные, но очень действенные знаки, делающие соглашение нерушимым.
— Ну-ка скажи, почему ты именно мне предложил эту вылазку? — поинтересовался Гонкур.
— А кому ещё? — удивился мальчик.
— Каремасу или хотя бы Медасу.
Витас скорчил презрительную мину.
— А почему мне можно? — не понял Гонкур.
— Вы же не такой, как они, — доходчиво объяснил Витас. — Вы свой.
— Да? — неопределённо произнёс молодой археолог.
Ему было лестно, что мальчик доверяет ему свои секреты, но теперь он окончательно понял, что серьёзная Мигелина никогда не удостоит его своим вниманием.
— Господин Гонкур, — вкрадчиво сказал Витас.
Гонкур пригнулся к мальчику, ожидая новых откровений.
— Возьмите меня с собой в экспедицию.
"Только этого ещё не хватало!" — недовольно подумал Гонкур и повторил ответ, который в своё время давали ему самому:
— Возьму. Обязательно возьму, когда окончишь школу.
— А почему не сейчас? — обиделся Витас.
— Ты пойми, — спокойно объяснил Гонкур, — что там надо работать. Приключения, о которых ты мечтаешь, — не цель экспедиции.
— Разве я отказываюсь от работы? — оскорблено спросил мальчик.
— Я знаю, что не отказываешься, но работать не сможешь.
— Я очень сильный.
Гонкур не ожидал, что ему придётся вести воспитательно-просветительную работу, и чувствовал себя молодым неопытным педагогом.
— Кроме силы в нашем деле требуются ещё и знания, — строго сказал он. — Я тебя хорошо понимаю, потому что сам прошёл через твои заблуждения, но всё-таки должен сказать, что ты говоришь очень неразумно. Если ты, действительно, хочешь стать археологом, я тебе помогу, но не так, как ты ожидаешь.
— А как? — заинтересовался Витас.
— Уговоримся так: ты хорошо учишься, оканчиваешь школу, попутно читаешь книги по истории… именно по истории, а не исторические романы!.. Готовишься к экзаменам в университет, поступаешь туда и учишься без лени. На каникулы я могу устраивать тебя в недалёкие экспедиции, если тебе разрешат родители. Хочешь?
— На какие каникулы? Школьные или университетские? — спросил Витас, несколько растерявшийся от многолетней программы Гонкура.
— Школьные.
— Конечно, хочу.
— Руководить твоими занятиями может твой брат…
— Каремас? — скривился Витас, как большинство младших братьев, не слишком доверявший старшему.
— Конечно. Это умный и серьёзный человек. К тому же, у тебя есть и дядя.
— Дедушка?
— Да. У него большой практический опыт.
— Я знаю.
— Ну, как, договорились? — спросил Гонкур.
Он счёл, что достаточно хорошо выдержал роль умного и благожелательного наставника.
— Договорились.
— По рукам?
— По рукам, — засмеялся Витас.
Гонкур поднял голову и увидел, что старик Вандесарос искоса на них поглядывает, понимая, конечно, с какими просьбами может приставать мальчишка к представителю интересной и достаточно романтической профессии.
— За нами наблюдают, — шепнул он Витасу. — Сделаем вид, что мы незнакомы.
Мальчик фыркнул и уткнулся в тарелку.
Почувствовав, что на него смотрят, Гонкур быстро повернул голову и встретил взгляд Чорады. Глаза её были полны такого страха и смущения, что он растерялся. Девочка сейчас же отвернулась и зашепталась с Клодией, а Гонкур долго ещё не мог придти в себя.
"Наверное, она слишком боится Нигейроса, — решил он. — И раз я поселился на первом этаже, по соседству с их предком, то она и глядит на меня с ужасом, как на будущую жертву".
Гонкур не был удовлетворён своей догадкой, но успокоился, решив, что не совсем далёк от истины. Он продолжил ужин, но вдруг пища потеряла для него всякий вкус: на него с бесконечной нежностью глядела Рената. Теперь он ясно чувствовал, как взгляды Чорады, Клодии и Ренаты скрещиваются на нём. А тут ещё дед изводил его каверзными улыбками.
Когда все встали из-за стола, молодой археолог облегчённо вздохнул. У дверей его догнал старик Вандесарос.
— Сердцеед! — с деланным возмущением шепнул он.
Гонкур ощупал в кармане записку, недоумённо посмотрел на своего друга и невинно ответил:
— А почему бы и нет? Сердце было приготовлено отменно.
20
— Теперь у Мигелины не было спокойной минуты, — продолжала свою повесть госпожа Кенидес. — Ночью её мучили тихие шаги, звуки гитары, неясные тени, скользящие по стенам, а днём она с ужасом думала о том, что скоро наступит ночь с её призраками и кошмарами. Постоянное напряжение, в котором она жила, подрывало её силы. Она худела, слабела и, наконец, слегла. Сиделки, сменяя друг друга, неотлучно находились при ней, и больная понемногу стала успокаиваться. Однажды ночью, когда старуха уснула, сиделка вышла из комнаты, чтобы принести забытое вязанье. Она спустилась на первый этаж, взяла свои вещи и стала подниматься наверх. Вдруг до неё донёсся такой жуткий вопль, что волосы зашевелились на её голове. Женщина не решилась войти в комнату больной и побежала будить обитателей дома, но это было не нужно: страшный крик был слышен в каждом уголке замка и поднял на ноги всех, кто спал или бодрствовал. Около двери столпились хозяева и слуги, испуганные, раздетые, кое-кто в накинутых поверх ночных рубашек шалях. Все возбуждённо переговаривались, но никто не решался войти в комнату. Последним пришёл сын Мигелины и Нигейроса, теперь уже немощный старец, опирающийся на палку. Он взялся рукой за дверную ручку и прислушался. Все затаили дыхание. Старик долго стоял неподвижно, припав ухом к щели. Наконец, покачав головой, он осторожно, сквозь узкую щель заглянул в комнату и открыл дверь настежь.
Мигелина лежала поперёк кровати. Её голова и руки неловко свешивались вниз, седые волосы касались пола. Когда к ней подошли, она уже начала остывать. Старуху перевернули на спину и всем стало видно её искажённое ужасом лицо с мутными глазами, казалось, навеки запечатлевшими в своей таинственной глубине то неведомое, что открылось лишь им.
Той же ночью одна из внучек Мигелины родила ребёнка, который прожил всего полчаса, а через два часа умерла и мать. За суматохой, вызванной горькими событиями, никто не заметил, что среди собравшихся не оказалось старика, но, когда он не вышел и утром, все забеспокоились. Дверь в его комнату оказалась заперта, а когда её взломали, то обнаружили, что старик лежит на полу, протянув руки в сторону двери. На лице его застыли мука и отчаяние.
Но и на этом не кончились испытания несчастной семьи. Малыш, которому не было и двух лет, правнук Мигелины, по недосмотру няни пробрался на кухню и опрокинул на себя бак с кипятком. Умер он через три дня в страшных мучениях.
