Клоке лежал на спине, согнув колени. В темноте я различал только, как моргают, слезясь, большие черные глаза, да изредка поблескивает фляжка.
— Умираю от голода, — сказал он. — Полагаю, бессмысленно спрашивать, нет ли у тебя еды.
Я вспомнил про бинокль и принялся обшаривать карманы Клоке.
— В Ле Марэ есть одно местечко, — начал он, не обращая никакого внимания на мои манипуляции. — Там делают лучшие в мире пирожные из заварного теста. Я бы сейчас убил за ванильный эклер… Как хорошо, что я больше не модель. Можно есть что угодно.
— Ты правда был моделью? Умора. Вот, держи.
— Мои орешки. Слава богу. И все-таки жаль, что нет сладкого. Знаешь, когда она приходит, то смотрит на тебя с такой чистой, холодной ненавистью… С презрением. Я столько лет искал женщину, которая бы меня презирала.
От бинокля было немного толку. Видимо, окна мадам Делон были оборудованы технологиями из области научной фантастики, потому что я не мог рассмотреть ровным счетом ничего — хотя на окнах не было ни штор, ни жалюзи. Я заметил троих охранников в пуленепробиваемых жилетах и штанах военного образца: двоих у лестницы, одного на крыше. Они прогуливались туда-сюда, жевали жвачку, курили, изредка обменивались парой слов.
Сосны окружали нас, как заботливые старшие братья. Клоке, громко дыша, чавкал орехами. Становилось холодно. Прошел час.
— Она ведет переговоры, — сказал Клоке, делая еще пару затяжек кокаином. — Ты не знаешь, как она действует. Слышал про африканских детишек? Ангола, Нигерия, Конго. Дети, которых обвиняют в колдовстве. Она щедро платит и забирает их у родителей. А потом… Что, как ты думаешь, она с ними делает?
— Тихо! Черт, я чуть было их не упустил.
Должно быть, пока я напряженно вглядывался в парадную дверь, вампиры вышли потайным ходом через гаражи, которые находились уровнем ниже. Я очнулся, только когда раздался шум заводящегося внедорожника. Я приставил дуло пистолета к затылку Клоке.
— Дернешься — и ты труп.
Курьезы специально дожидаются моментов наибольшей серьезности. Клоке шепнул мне на ухо: «Я сейчас чихну». Неудивительно — учитывая, что он втянул целую банку кокса. Я отложил пистолет и бинокль, сгреб его в охапку и одной рукой сжал ему ноздри, а второй плотно накрыл рот. Дверца автомобиля со скрежетом отъехала в сторону. Миа снова замерла, обратив вздернутый нос в нашу сторону. В падающем из салона свете я разглядел юное личико с высокими скулами и светлые волосы до плеч.
Клоке вот-вот должен был чихнуть. Я усилил зажим — похоже, чересчур. Он начал отчаянно извиваться. Я быстро уселся сверху, будто собрался его изнасиловать прямо тут, и крепко сжал бедрами. Миа заняла переднее пассажирское сиденье. Я следил, как грациозно поднимаются ноги и пятки, которые уместнее всего смотрелись бы в рекламе дорогих чулок. Миа потянулась к дверной ручке.
Апчхи! Нечеловеческим усилием Клоке вывернул голову и освободил ровно ту часть носа, которая была нужна для его аномального чиха. Благословение богам, что по времени он точно совпал с щелчком закрывающейся передней дверцы. В этот момент я чуть не сломал ему шею. Но заворчал мотор, внедорожник развернулся и заскользил прочь вместе со своим бессмертным грузом.
У меня на ладони остались сопли Клоке.
— Ну спасибо, — сказал я, вытирая руку о его воротник. — А теперь на ноги, солдат.
— Что?
— Поднимись. И встань сюда, пожалуйста.
Импровизация. Я поставил его спиной к дереву, завел руки за ствол и связал их его же собственным ремнем. Он не сопротивлялся. Похоже, у него вообще была склонность к быстрой капитуляции. Пока я его связывал, мы на какую-то секунду оказались лицом друг к другу. Он смотрел на меня в упор.
— Ну что еще? — спросил я.
— Ты солгал. Я чувствовал запах ее вагины у тебя на пальцах.
— О. Ну да. Прости.
— Ты возвращаешься за большим. Все возвращаются за большим.
— Я возвращаюсь за дневником.
— Ты думаешь, что в безопасности. Но ошибаешься. Она знает, что у тебя на уме.
— Что ж, я воспользуюсь своим шансом. А еще твоим Люгером и сделанным на заказ дротиком — если ты не против.
Я вытащил из бумажника несколько купюр по 500 евро и затолкал ему в рот. Из половины бандажа получился отличный кляп. Одному богу известно, почему я его не убил. Он был слишком нелеп для убийства. Орехи кешью, тушь, несложившаяся карьера модели… И еще это чихание.
— Может, еще зайду, — сказал я. — Бывай.
Когда срочно нужен план, а его нет, возникает чувство какого-то доверчивого равнодушия к тому, что с тобой будет. Это хорошо известно комикам-импровизаторам, убийцам и солдатам. Личность растворяется в потоке и собирается снова уже на другом берегу, когда дело сделано. Или не собирается. В любом случае, ты вступаешь в поток. Ты уже в нем.
Двигаясь со скоростью черепахи, я вернулся к месту, где Клоке на меня напал, и прошел наискосок через сосны. Теперь от гаражей меня отделяли только двадцать футов открытого пространства. В такой темноте я был невидим для невооруженного глаза, но оставалась вероятность, что у одного из охранников есть прибор ночного зрения. Я изобразил идиотский спринт на цыпочках, прижался спиной к стене под выступом мезонина и затаил дыхание.
Если бы в жизни действовал театральный принцип Deus ex machina,[24] то одну из дверей гаража забыли бы запереть, а внутри я отыскал бы вторую — ведущую прямиком в особняк и также открытую. Я проверил свою отчаянную догадку. Все двери были заперты. Я попытался представить, какую машину водит Жаклин. Воображение живо нарисовало ее в «Мерседесе-трансформере» 1965 года выпуска, корпус цвета слоновой кости, красный кожаный салон идеально соответствует губам и ногтям хозяйки.
Приятное видение — но малополезное. Я поискал что-нибудь, что можно бросить. Если ли бы это было в кино, один из охранников, привлеченный шумом, обязательно отошел бы, чтобы проверить обстановку.
Бросать было нечего. А что я ожидал найти? Старый цветочный горшок? Булыжник? Пустую банку? Господи, да что угодно. Это одна из проблем, с которой сталкивается человек в потоке.
В результате я бросил бинокль Клоке. Он блеснул над мезонином и по красивой дуге полетел на восточную лестницу террасы, где и приземлился с интригующим (еще бы) грохотом. Я надеялся, что охранник — а лучше охранники — решат проверить, что там творится, и оставят западный пролет лестницы свободным для моего шпионского вторжения.
— Слышал?
— Слышал. Пойдем посмотрим.
Я тут же повторил скоростной бег на носках (примерно так празднуют забитый гол американские футболисты), на этот раз — до западной лестницы.
Чисто. Я миновал мезонин и — раз уж представилась возможность — добрался до следующего уровня с оливами и тмином. Теперь надо мной был только садик с кактусами и сам особняк. Здесь, скрючившись под стеной в тени между балюстрадой и деревьями, я остановился, чтобы оценить расстановку сил. Один из охранников спускался к мезонину с винтовкой наготове. Дорогу он нащупывал почти вслепую. Охранник на крыше смотрел в бинокль (с прибором ночного зрения!), но, на мое счастье, в противоположную сторону. Еще один охранник стоял прямо надо мной. Нас разделяло меньше десяти футов.
— Это гребаный бинокль, — сказал первый охранник. — Все чисто?
— Вроде бы.
— Мне кажется, в лесу кто-то есть, — крикнул охранник с крыши. — Там точно кто-то двигается. Направление на девять часов.
Движение в лесу? Неужели Клоке освободился?
— Кто с боссом?
— Марсель.
— Что ты видишь?
— Движение.
— Какое движение, черт побери?
На мое счастье, ближайший охранник оказался трусом. Он должен был немедленно проверить западный пролет — но вместо этого поднялся на вершину восточного и присоединился к своему коллеге.
— Пошли назад.
— Движение сразу в нескольких местах.
— Какого черта?
Это был мой шанс. Никто не смотрел в мою сторону. Я выскользнул из своего убежища и стремительно — с поистине балетной сноровкой, хотя сухожилия тут же опасно натянулись — преодолел последние каменные ступени.
Точно в момент, когда я добрался до верха лестницы, дверь в стеклянной стене открылась, и тот самый итальянец со свиным рылом — видимо, Марсель — шагнул мне навстречу.
Конечно же, наши глаза встретились. Конечно же, хватило одного взгляда, чтобы почувствовать, что мы с ним один на один, что мы словно связаны общей тайной. Чтобы понять, кто есть кто.
Я выстрелил ему прямо в лицо.
Положение было опасным — в том смысле, что он так же мог бы застрелить меня секундой раньше. Он даже поднял пистолет. И я чувствовал его руку, словно свою. Но я оказался быстрее; как по волшебству, моя рука поднялась по идеальной дуге в сорок пять градусов, нацелила «Парабеллум» ему прямо в голову, и — как точный механизм в чьих-то умелых руках — нажала на курок.
