– Окси – в смысле Оксана?
– Да. Это мы ее потом так прозвали, когда химию начали проходить. Оксиджен – кислород по-английски. Потому что она сама была как кислород. Глоток свежего воздуха. Ветер, вихрь. Бойкая, даже борзая. Не было ни помойки, ни заброшенного склада, ни стройки, где бы она с нами не побывала. Никогда не видел, чтобы она чего-то боялась. Спрыгнуть с крыши на «слабо» – не вопрос. Перебежать железнодорожные пути перед поездом – тоже. Ужас, что мы творили… Мозгов ноль. Но Окси везде была первая, главная зачинщица. С Лехой они постоянно спорили и собачились, но она долго не могла обижаться, сразу приходила мириться. Отходчивая. Для женщин это редкость.
То, как Кирилл вспоминал об Окси, почему-то не вызывало в Нике ревности. В его словах, тоне, голосе была такая нежность, какая бывает у старших братьев, когда они упоминают сестер. Одна кровь на двоих. Точнее, на троих.
Пока Кирилл рассказывал о Лехе, Ника представляла вместо этого незнакомого – своего Лешу. Друга, соседа, партнера по бальным танцам, вечно лохматого парня с шелушащимися руками и гибкой, чуть наивной улыбкой, поднимавшей уголки губ точно вверх, как за вязочки. Того, что всегда был рядом, кто отпугивал от нее поклонников и чинил в доме Ирбитовых все, начиная со стиральной машинки и заканчивая старым проигрывателем для пластинок. Того, который утверждал, что у Ники «перпетуум-мобиле в одном месте». Того, которому она не звонила вот уже несколько лет.
А Кирилл продолжал рассказывать:
– Из нас троих Окси соображала лучше всех. Учительницы ее, понятное дело, недолюбливали, такие независимые для них – все равно что красная тряпка на быка. А Окси, если что-то не нравилось, заявляла прямо. Как-то раз биологичка подняла ее со стула посреди урока и принялась распекать, в итоге сорвалась на крик. А Окси возьми да и скажи, заботливо так: «Вера Федоровна, зачем вы лезете в бутылку? Вы же все равно не залезете, вы толстая…» В общем, на ковер к директрисе ее таскали частенько. А вот физик и математик ее обожали, тем более что их формулы и уравнения у нее от зубов отскакивали. К тому же физики, в принципе, трепетны к женскому полу, у них это с одичалого студенчества. Хотя, конечно, Окси была пацанкой…
– А где она сейчас? Вы до сих пор дружите?
– Окси не стало семь лет назад.
Так вот кого так внимательно рассматривал Кирилл в Дашке, пока та поглощала пирожки в театральном буфете, чуждая всему окружающему. В этом грубоватом и явно обиженном на судьбу подростке ему мерещилась его Окси.
Возвратившейся с примерки Зиминой Ника с сожалением сообщила, что Дашка сбежала. Светлана погрустнела, ее движения стали вялыми и заторможенными. Она надела дубленку, долго не попадая пуговицами в кожаные прорези петель, и устало опустилась на стул.
– Она попросила у меня мелочи у метро. Я сначала прошла мимо. Таких ведь полно, то на выпивку просят, то на наркотики, наверное. Прошла… а потом что-то кольнуло. Она другая. У тебя так бывало?
Ника неопределенно мотнула головой.
– Вернулась, дала ей денег… Мне вдруг так захотелось, чтобы она дошла со мной до театра. Я собиралась потом, после примерки, повести ее обедать куда-нибудь. А она вот сбежала…
– Я накормила ее пирожками, – Ника попробовала утешить актрису.
– Спасибо тебе.
Зимина раскрыла сумку и принялась там что-то искать. Долго перебирала вещи, все больше нервничая, наконец выложила почти все содержимое сумки на стол. И закусила губу, задумалась. Огорченно вздохнула:
– Я тебе завтра деньги верну за пирожки, хорошо?
– Ой, да бросьте вы. Не надо.
Ни слова не говоря, женщина сгребла вещи обратно и побрела к выходу, и что-то в ее походке, наклоне головы и плечах заставило Нику впервые задуматься о возрасте Светланы. Раньше такая мысль просто не приходила ей в голову.
Спектакль о Троянской войне репетировали постоянно и с полной отдачей, с азартом. До позднего вечера труппа засиживалась в театре, обсуждая с Женечкой костюмы, с бутафором-реквизитором Сашей предметы, что будут окружать их на сцене. Липатовой виделось большое деревянное колесо, которое будет вертеться, символизируя и неумолимость времени и судьбы, и безвыходность, невозможность вырваться из цикла.
– О, я придумала! Давайте сделаем его наподобие тех, в которых бегают грызуны в клетке? – обрадовалась Римма, с сильным, всем заметным запозданием схватывая режиссерскую мысль. – Знаете, как «белка в колесе».
Липатова улыбнулась в свой пышный палантин.
– Так и будет, – подтвердила она, стараясь, чтобы в голосе не слышался смех.
Нежданно-негаданно возникли сложности с пластическими номерами. Штатного хореографа у театра не было никогда, ведь прежде спектакли обходились и без танцевальных вставок, а театр «На бульваре» считался строго драматическим. Сейчас же Липатовой хотелось превзойти саму себя и сотворить нечто, замечательное и по драматическому, и по пластическому исполнению, но она никак не могла поставить запланированную танцевальную интермедию. Ника видела ее сомнения, ее отчаянное желание создать спектакль, выходящий за прежние рамки, но также видела и все недочеты в хореографии и даже прикидывала, как могла бы решить их сама. Достаточно добавить несколько необычных связок и псевдобалетную поддержку, чтобы этюд заиграл новыми красками. Как только худрук нажимала кнопку на пульте и вступала музыкальная тема, Ника видела себя, проносящейся над сценой. Никакой греческой пластики, никакого сиртаки, все современное и энергичное. Шаг, шаг, шаг, поворот, припасть к полу, да так, чтобы распущенные волосы плетьми свесились вперед. Левая нога уходит в поперечный шпагат, правая согнута. Руки расслабленные, кисти свободны. Подъем, поворот… Спина выгнута грибком, мелкие шажки, пауза. Руки влево, наверх, пальцы напряжены. Раз! Два! Три! Затяжной прыжок. Ощущение полета. Эйфория…
Ника уже прикинула, кто смог бы воплотить эти движения на сцене: Мила, Римма, Даня. Паша слишком высок, чтобы смотреться в таком номере гармонично, да и моторика у него довольно характерная, разболтанная. Кирилл? Он пластичен на зависть, но ноги… Что именно с ними не в порядке, Ника так и не узнала, хотя его реплика о старой травме не осталась ею незамеченной.
И тут девушка открывала глаза и находила себя стоящей на пороге зрительного зала, неприметной и никакого отношения к театральной хореографии не имеющей. Кассирша…
Елена Троянская вовсю кокетничала с юным царевичем Троилом. Она порхала, вся поглощенная осознанием собственного совершенства, подхватывала с пола цветок на проволочном стебельке и подносила к лицу, посверкивая глазами поверх бумажных лепестков. Липатова останавливала репетицию и давала указания – Гектору, Кассандре, Троилу, Гекубе.
– В глаза бьет, – Леля приставила ладонь козырьком ко лбу. – А можно как-то притушить свет?
– Это разве бьет, – хмыкнула Рокотская, в то время как свет приглушили. – На больших сценах рампа сильная, а у нас так, фонарики… В Малом я однажды заблудилась на сцене прямо во время спектакля. То-то смеху было.
Липатова дала знак начинать. Действие на подмостках возобновилось. Римма в очередной раз подняла со сцены цветок, понюхала и, вдруг вскрикнув, отбросила в сторону.
– Стоп. Римма, что?
– Кто? Кто это сделал? – актриса отступила к рампе, пальцем тыкая в цветок. – Трифонов, это ты?! Лучше скажи сейчас!
– Чуть что, сразу Трифонов… – проворчал тот, подтягивая спадающие штаны. Актеры озадаченно переглядывались.
– Римма, можешь объяснить?
– Он живой! Это настоящая гвоздика, что, не видите?
– Ох, только не это…
Липатова грузно взобралась на сцену и подняла цветок, покрутила в руках.
– Саша, это ты положил?
Молодой реквизитор, к которому были обращены слова, покачал головой, в его лице отразилось непонимание. Не будучи актером, он не понимал, что живым цветам позволено существовать на сцене лишь в качестве подношений от зрителей. И возле гроба, во время гражданской панихиды по умершему артисту. В качестве реквизита и костюмного аксессуара суеверный театральный народ использует только искусственные цветы, по крайней мере так издавна повелось в театре «На бульваре». Ничему живому нет места на театральных подмостках. Это все игра. Потому-то и Женечка, по основному занятию костюмер, стала большой мастерицей в этой области, умудряясь не только кроить цветы из ткани и сворачивать из бумаги, но даже лепить из полимерной глины и целлюлозной массы, легкие и прочные, вместе с гипсовым виноградом, восковыми яблоками и румяными французскими багетами из крашеного папье-маше. Чего стоили ее роскошные венки и гирлянды для детских сказок! Однако сейчас каким-то необъяснимым образом бумажный цветок превратился в настоящую, невинную на вид белую гвоздику с узловатым сизым стеблем и виньетками узких листьев.
