— Правда.
Я обернулась к Ники, который стоял совсем рядом со мной, лицо спокойное, как обычно.
— Вы друг друга знаете?
— Вроде того, — ответил Ники.
— Да, — сказал Олаф.
Я посмотрела на одного, на другого.
— Так, рассказывайте. Откуда вы друг друга знаете?
— Наверное, всем остальным стоило бы отойти в сторонку.
— Зачем? — спросила я.
— Чтобы с чистой совестью сказать, что ничего не слышали, — пояснил Ники.
— Что?
Бернардо похлопал Лисандро по плечу.
— Давай, пусть поговорят.
Лисандро оглядел нас одного за другим, потом посмотрел на меня.
— Ты мне сказала дать вам поговорить. Я дам, но потому только, что Ники с вами. С маршалом Джеффрисом я бы тебя наедине не оставил.
Олаф посмотрел на него долгим взглядом:
— Ты сделаешь то, что скажет тебе Анита. Я это уже видел.
Лисандро покачал головой:
— И я тебя видел. С тобой я ее наедине не оставлю, даже если Анита мне прикажет.
Я попыталась что-то сказать, но Лисандро повернулся ко мне и покачал головой:
— Анита, мы все считаем, что тебя нельзя с ним оставлять.
— А меня уже и не спрашивают?
— Нет.
— Он тебя не уважает, — сказал Олаф.
— Я уважаю Аниту, но тебе, — он ткнул пальцем в возвышавшегося над ним Олафа, — с нашей начальницей быть наедине не разрешено.
— Если она правда командует, то ей решать, с кем ей оставаться наедине.
— Не в этом вопросе.
Олаф посмотрел на меня:
— И ты ему разрешишь собой управлять?
Вопрос-ловушка. Если я отвечу, что есть мужчина, который мною «управляет», это меня может перевести из подружек серийного убийцы в жертву серийного убийцы. Как ни беспокойно, что он думает обо мне как о возможной подруге, но это лучше, чем если будет просто считать меня мясом. Переходить в извращенных фантазиях из первой категории во вторую мне не хотелось никак.
— Лисандро мною не управляет, и никто не управляет, но если ты не заметил: Эдуард тоже не оставляет меня наедине с тобой.
Олаф нахмурился:
— Но если бы ты хотела со мной остаться наедине, он бы разрешил.
— А, я понял. — Бернардо снова встал почти между нами. Мы посмотрели на него. Он сказал: — Нет, Эдуард бы не разрешил. Он мне дал прямой приказ: если вы двое окажетесь наедине и что-нибудь случится плохое, он меня убьет.
При этих словах он улыбнулся, но глаза остались серьезными. Перспектива его не радовала.
— Ты не опекун мне, Бернардо, — сказала я.
— Я знаю, но это не важно, потому что Эдуард говорил серьезно.
— Я с ним поговорю.
Он пожал плечами:
— Можешь попробовать. Но если этот вот шкаф тебя действительно убьет, то Эдуард, когда убьет его, перебьет нас всех. Меня — потому что обещал, а остальных — потому что они твои телохранители и не должны были такого допустить. Он всех нас убьет, Анита, так что сделай нам одолжение: не погибай, ладно?
На это я даже не знала, что сказать.
— Я большая девочка, я могу о себе позаботиться.
— Можешь, конечно, — ответил Бернардо, — но горевать Эдуард будет неимоверно. Это будет ему очень, очень тяжело, а люди его склада стараются сделать все, чтобы такое горе не повторилось. И свое горе он распространит на всех нас — не потому что мы это допустили, а чтобы себя занять, отвлечься от страдания.
— Ты о чем вообще?
— Если он обвинит твою охрану и будет должен всех их убить и меня в придачу, на это уйдет время, и есть шанс, что мы его убьем до того, как он перебьет всех. Я отлично умею выживать и убивать, и твои ребята тоже это чертовски хорошо умеют. Даже для Эдуарда задача очень непростая, учитывая, что мы будем предупреждены.
— Так что перебить вас всех — это даст ему цель, работу, отвлечение от переживаний.
— Ага, — подтвердил Бернардо.
— Вы на эту тему много думали, я вижу.
— Когда тебе кто-то вроде Эдуарда говорит, что убьет тебя, тут будешь много думать.
С этим трудно было спорить.
— Еще это способ рискнуть самоубийством без самоубийства, — сказал Ники.
— Я тоже так думаю, — согласился Бернардо.
— Не думаю, что я уж настолько важна для Эдуарда, чтобы он на такое пошел. Он не будет рисковать, ведь для него это значит — оставить Донну и детей одних.
— Он сделает именно так, как я сказал, Анита. Сам он даже так не думает, или не знает, что так думает, но не сомневайся: если тебя убьют — особенно если он почему-то будет винить себя, — Эдуард превратится в разрушительную силу. Он себя и так винит в том, что вообще когда-то представил тебя Олафу. Если Олаф с тобой сделает то, что делал с другими жертвами, Эдуард, чтобы смыть эти образы, мир кровью зальет.
Я не знала, что сказать, хотя возразить хотелось. Хотелось ему сказать, что он не прав, но внутренний голос шепнул: «А что бы я сделала, если бы кто-то замучил Эдуарда, и я бы считала, что по моей вине?» Я бы не стала класть народ штабелями, но всякий, кого я сочла бы причастным, был бы убит. У меня больше правил, чем у Эдуарда, и если так чувствую я, то насколько больше натворит он, если убьют меня? Особенно если я погибну в не слишком нежных руках Олафа? Я не хочу, чтобы убили Ники и ребят, поговорю об этом с Эдуардом, и Бернардо тоже не надо. Они этого не заслуживают. Но смерть Олафа от рук Эдуарда — это да. И от мысли, что Эдуард будет его убивать медленно-медленно, стало тепло и хорошо.
— Я с ним поговорю про вас про всех. Не хочу, чтобы кому-то было плохо только потому, что меня нет.
— Можешь поговорить, — согласился Бернардо, — только это без толку. Я его не первый год знаю. Видел, как он делал такое, чего у тебя на глазах не стал бы. И поверь мне: я бы предпочел, чтобы за моим скальпом охотился кто угодно, только не он.
И снова мне нечего было сказать, кроме как согласиться:
— Я бы тоже не хотела быть объектом его охоты.
— При всем вышеизложенном ты выделила именно этот аспект?
Я посмотрела на него и пожала плечами:
— А что еще ты хочешь от меня услышать?
— Ну, ты мужик, Анита! В смысле, с виду ты девчонка, но поступаешь по-мужски. В упор не видишь всю эмоциональную муть и выделяешь только то, что Эдуард опасен. Черт побери!
— А ты всегда такая баба? — спросил Ники.
Бернардо глянул на него недобро, расправил плечи, чуть подался вперед. Многие думают, что драка начинается с мрачных рож, криков, но это не так. Она начинается с едва заметных движений — человеческий вариант вздыбленной шерсти у собаки. Но собаки знают, что это значит. Как и мужчины в большинстве своем.
Ники улыбнулся — это был еще один способ разозлить противника. Дело шло к драке, хотя нормальная женщина не поняла бы, что он сделал. Но я-то не нормальная.
— Ники, брось, — сказала я.
Он посмотрел на меня, стараясь сделать невинное лицо, но не получилось.
Бернардо придвинулся ближе, и я встала между ними.
— Из-за глупостей драться не будем, — сказала я.
— Ты мне не начальник. Пока что.
— Не знаю, что ты имеешь в виду под этим «пока что», но знаю, что тратить время на свары мы не будем.
— Бернардо — новый, — сказал Лисандро. — Ты Ники не говорила, что с ним нельзя драться по-настоящему, а Ники уже давно тоскует без настоящей драки.
— Не знаю, что ты имеешь в виду под настоящей дракой. Он спаррингует с другими охранниками.
— Спарринг — это не настоящее, — ответил Лисандро.
Я обернулась к Ники:
— Так, чего я не поняла?
— Не знаю, о чем ты, — ответил он.
— Отчего тебе хочется драться с Бернардо по-настоящему?
Он смотрел и молчал.
— Отвечай на мой вопрос, Ники.
Он скривился, вздохнул и ответил, потому что не мог иначе. Если я задавала прямой вопрос, у него не было выбора.
— Я теперь никого не бью, потому что никто мне за это не платит, и ты мне сказала, что я никого из твоих не имею права убивать, даже если драку начнут они, а не я. На тебя работают достаточно крутые парни. Убить их я бы мог, но если нельзя убивать, то они могут отлупить меня, и сильно. Поэтому я не дерусь.
— Спаррингуешь, — напомнила я.
Он посмотрел куда-то мимо машин, будто считал до десяти.
— Это не то же самое, Анита. Ох, насколько это не тоже самое!
— Если я правильно поняла, ты хочешь драться с Бернардо, потому что его можно побить или убить?
— Кого-нибудь побить мне очень хочется.
Большие руки сжались в кулаки, плечи и торс напряглись, будто сжатая пружина ждала освобождения.
— Почему?
Ники посмотрел на меня недружелюбно. Такой взгляд иногда можно увидеть в зоопарке, из-за решетки. Как бы ни была просторна клетка, сколько бы ни лежало у зверя в ней игрушек, всегда кто-нибудь из больших кошек будто помнит ощущение бега на свободе и знает, что клетка — всегда клетка, пусть и просторная, и хочет наружу. Лев Ники наполнил его здоровый глаз янтарем, но Ники моргнул, и глаз снова стал человеческим. Я все равно знала, что лев только что здесь был, выглядывал из клетки, которую я для него построила. Клетку, которую он — и Ники — презирал и ненавидел. Как я этого не видела? Не хотела видеть, не хотела понять, что как бы ни был укрощен Ники, он все равно тот же социопат, которого я увидела несколько лет назад. Я его не переменила, лишь сломала и подчинила своей воле.
