Ветер бил в лицо, шипел прибой.
— Пока! — махнул рукой из окна машины Эдик. — Еще увидимся!
Кивок у Алены получился неуверенный. Она и согласна была с этим, а вроде как и нет. Игра в обиду надоела. Хотелось домой. Здесь так сильно дул ветер и было так холодно, что тонкая кофта, в которой Алена выскочила из столовой, не спасала.
Машина уехала, оставив дымный след. Его сдул колючий бриз. Он бил в лицо Алене, толкал в спины деревья. Все вокруг гнулось и скрипело. И только маяк стоял, не шелохнувшись. Сто пятьдесят лет простоял и еще простоит.
Алена прошла мимо маяка к морю. Лабиринт, выложенный камешками, просто перешагнула. Настроения не было доказывать самой себе, что умная. Да и зрителей, способных это оценить, не было. За лабиринтом на каменной площадке странная конструкция. Наклоненный параллелепипед из железных брусьев. Через центральную плоскость проходит шест с закрепленным на нем колоколом. Все это висит отвесно мимо основания, словно тянется к морю. На колоколе… выпуклый рисунок. Издалека особенно видно не было. Что-то округлое. Алена подошла ближе, и ей вдруг стало страшно. Это были детские пухлощекие мордочки. Еще шаг, и она разглядела, что глаза у всех закрыты.
«Паром «Эстония»… В сентябре перевернулся… Лет двадцать назад… Погибло много детей…»
Алена отшатнулась. Ей показалось, что дети сейчас откроют глаза и с укором посмотрят на нее. И скажут: «Спаси нас. Отдай нам свою жизнь!»
Спотыкаясь, Алена побежала обратно к маяку. Ветер бил в лицо, заставляя пригибаться.
«Боммммм», — глухо раздалось за спиной. Никого у колокола не было. Это ветер гулко отзывался в его бронзовых боках, заставляя вспоминать, не давая забыть.
Алена нырнула за маяк, прячась и от ветра, и от колокольного мерзкого звука. Купила билет и потянула на себя железную, тяжело скрипевшую дверь.
Изнутри маяк был не таким интересным, как снаружи. Железная лестница бесконечными изломами вела наверх. Железные перекрытия с ребристой поверхностью. Квадратные дырки в полу и потолке. Узкие, забранные в двойной ряд стекол окошки. С каждым «этажом» из них открывался все новый и новый вид. Сначала были домики и сосны. Потом домики, сосны и макушки белых ветряков. Дальше домики превратились в крошечные кубики, сосны — в зеленый ковер, разрезанный темной полоской дороги, зато белые великаны-ветряки встали во весь свой гигантский рост. Справа наступало море. Оно шипело и пенилось у камней на берегу, холодно тянулось к горизонту. В море уходила длинная тонкая коса из камней. Она была полна птиц, кричащих, раздраженных морских жителей. Между маяком и морем сто метров берега — памятник и лабиринт.
«Бомм», — напомнил о себе колокол. Алена зажала уши, зажмурилась, но гудение продолжалось, словно оно поселилось в мозгу.
Открыла глаза и неожиданно для себя увидела, что по выложенному белыми камешками лабиринту кто-то шагает. Крошечная фигурка.
Ну вот, и еще кому-то не холодно.
Алена обошла смотровую площадку маяка, глянула на домики, на припаркованные около них машины. Новой не появилось — мама не приехала. Почему, когда мама нужна, ее нет. Стоит попросить, чтобы она не появлялась, — она тут как тут.
Ей, наверное, все равно. Ей будет все равно, даже если Алена сейчас спрыгнет с площадки. Не вспомнит о том, что у нее была дочь, что они вместе приехали в Эстонию, что хотели попутешествовать, побывать на болотах и в старых усадьбах. А вот теперь они навечно застряли на этом острове с бермудским треугольником маяков.
С наветренной стороны было море. Чайки скандалили, угрожающе взлетали, чтобы тут же опуститься, подпрыгивали, взмахивая крыльями. Им было мало места. Остров крошечный, все не помещаются — птицы, люди, маяки.
Ветер с остервенением сдувал со смотровой площадки, но Алена не уходила. Пальцы, вцепившиеся в железные поручни, посинели, руки покрылись морозными цыпками. Замерзнуть и превратиться в очередной памятник. Чтобы все знали и помнили. А лучше являться в апрельское полнолуние праздным туристам, манить их за собой и исчезать. Как Хаапсальский призрак.
От мыслей о вечном Алену отвлек кто-то, настойчиво штурмующий дорожки лабиринта. Лабиринт круглый, сверху кажется крошечным. Круг, еще круг, маленький разрыв. Фигурка бродит туда-сюда с постоянством робота. Человек останавливался бы, думал, бежал то быстрее, то медленнее. А этот идет и идет, без передышек, без остановок. Рядом скачет собака. Или это комок бумаги ветер носит?
Ветер… Руки не чувствовались, ног уже давно не было, кожа превратилась в обледенелый панцирь. Начнешь двигаться — развалишься на мелкие кусочки, расколешься, как стекло…
Было скучно и немного тревожно. Неинтересно убегать, когда тебя никто не ищет, не волнуется. Где эту маму носит, когда она нужна? Вот как пойдет Алена домой через лес, вот как заблудится… Поищут они ее тогда, попрыгают.
Но прятаться одной тоскливо. Нужна компания. А хорошая компания…
Снова пришлось сунуться на ветер, чтобы убедиться — лабиринт еще не пройден таинственным исследователем. А вдруг это парень? Вдруг — красивый? Вдруг «это судьба», как говорит мама. Плевать на маму! Сейчас Алена была готова общаться с кем угодно, лишь бы не томиться в ожидании.
Железные ступени звенели под быстрыми ногами. Никто не шел навстречу, никому не был интересен этот маяк.
Пока бежала вниз, пока продиралась сквозь кусты и ограду, успела решить, что все показалось, что в лабиринте не человек. Показалось ведь на Горе Крестов.
Белый пудель меховым комком подкатился под ноги, запрыгал, затявкал. Чуть не тяпнул за лодыжку, а получив пинок под брюхо, с возмущенным лаем понесся обратно. К лабиринту. К девчонке, стоящей в его центре.
Девчонка? Вот ведь…
У незнакомки были длинные светлые волосы, беспощадно растрепанные ветром. Серая кофта. Серые брюки. Черные ботинки. Лицо… Обыкновенное. Бледное. Тонкий шелушащийся носик.
Пудель неистовствовал. Бегал на границе лабиринта. Внутрь не совался.
— Чего это он? — спросила Алена.
Девчонка скривила губы. Не понимает, что ли? Ах, ну да! Они тут с русским не очень. Забывать стали.
— Ты ему не нравишься, — по-русски ответила девчонка.
Легкий акцент. Но ведь говорит! Очень приятно. Не надо напрягаться, не надо составлять эти бесконечные английские фразы.
— Чего это я ему не нравлюсь? — проворчала Алена, но решила не обращать на глупую зверюгу внимания. Ее сейчас больше интересовала девчонка. Что она здесь делает? Почему говорит по-русски? Получится ли с ней задружиться или лучше этого не делать? — Ты прошла лабиринт?
— Как видишь, — повела рукой девчонка, показывая на свои ноги.
Черные ботинки. Летом. Что-то она не по сезону одета. И вообще, все это неказисто и немодно. О чем можно говорить с человеком, который так одевается?
Пудель надрывался.
— Ты чего тут делаешь?
Девчонка улыбнулась. Улыбка была немного странная. Растянутые губы, демонстрирующие ровный прикус. Пудель хрипел.
— Я здесь живу! — И без перехода: — Пойдем к морю.
Она легко перешагнула ходы, по которым недавно так старательно кружила, и, не оглядываясь, направилась к заливу. Алена побежала следом, еще не понимая, что заставляет ее слушаться эту странную девочку. Ничего интересного в незнакомке нет. Какая из нее компания в далеком путешествии? Она ведь даже не парень. Разве только лабиринт. И собака. И улыбка. И вообще, куда она так почесала?
— Красиво здесь, правда? Хочется жить и никуда не уезжать.
Девчонка легко балансировала на острых камнях. Вода билась о подошву ботинок.
Алена с трудом оторвала взгляд от странных башмаков и посмотрела на горизонт. Он был неласков. Пасмурное небо сливалось с морем — не поймешь, где начинается одно и заканчивается другое. Алена с трудом держалась на камнях. Острые грани резали тонкую подошву сандалий.
Девчонка побрела вдоль кромки воды, свернула на уходящую в море косу. Заволновались, закричали чайки.
— Ты куда? — вместе с чайками заволновалась Алена.
— Пойдем, — поманила девчонка. — Там красиво. Будет потом что вспомнить!
— Когда вспомнить?
И тут же подумала: кто все это будет вспоминать, если они навернутся, если их смоет холодная балтийская волна.
Идти не хотелось. Мокрые камни оказались покрыты скользким илом — Алена успела черпануть сандалетами, и теперь нога сползала из обувки, норовя порвать кожаные хлястики. Ветер продувал легкую кофту, звякал длинной цепочкой бус.
— Ну… потом. Когда ты уйдешь отсюда.
Девчонка прыгала по камням, а со стороны казалось, что она вышагивает прямо по морю — серые камни сливались с водой. Если бы не чайки, постоянно срывающиеся в короткий полет, границу земли было бы не определить. Крики птиц нарастали, некоторые уже кружились над непрошеными гостями, грозно разевая клюв. Пуделек забился в камнях, растеряв последнюю храбрость. Девчонка шагала к краю мира. Казалось, что она сейчас дойдет до последнего камешка, сядет там и примется болтать ножками. А Балтийское море так и польется вниз, с обрыва. Это, должно быть, красиво. Жалко маяк. Если вся вода выльется, кому он будет светить?
