Асфальт в трещинах, со следами колясок, то в грязи, то в снежной слякоти. Фонари с советской символикой. А зачем их менять, если работают?
Мирный совковый уклад. Снова фраза для блога. Иногда Майклу казалось, что он думает только цитатами и заголовками для статей. Ладно, при Машке неудобно снимать, он потом пройдет тем же маршрутом…
— А это школа, тут будем учиться. У нас замечательный кружок математики.
Математику Майкл уважал. А школу оглядел с затаенной болью. Вряд ли там есть компьютерный класс. И вай-фай наверняка не работает.
— Слушай, — не удержалась Машка. — А чем же ты занимаешься? У тебя интересы есть? Может, спорт? Футбол, бадминтон?
— Киберспорт, — огрызнулся Майкл. Замучила уже вопросами. — Мне некогда развлекаться, я участник группы «Активисты Эрефии». Выхожу на митинги в знак протеста…
— Против чего?
— А против всего! Я за равные права для граждан! Баннеры делаю для соцсетей, листовки расклеиваю с призывами.
— Листовки — это сойдет, — снова некстати ляпнула Машка.
Что она, темная, понимает! Сидит в обнищалой глубинке и не борется за улучшение жизни. А свое возмущение нужно высказывать. Демонстрировать, что не согласен с властями, открывать равнодушным вроде этой Ромашки глаза на царящий хаос…
— Глупое какое-то увлечение, — подытожила поскучневшая Машка. — Ходишь, машешь чужими плакатами. Нарываешься на неприятности.
Майкл онемел от возмущения. Да он! Да она… Ничего не поняла, ни слова. Он ей про подвиг, про вызов, про извечную борьбу с произволом…
— Не исправить жизнь криком на митингах. Оглянись вокруг, помоги соседу! Сделай хоть маленький шаг вперед.
— Я же в глобальном масштабе!
— А не надо в глобальном, Миша! Видишь, больница? Нет, ты посмотри! Там в палате, совсем одна, сидит девочка и ей страшно. У нее погибли друзья. Этой девочке нужна помощь, не любопытство, простое сочувствие!
С подобным подходом Машка сфотографировать эльфийку не даст. Нужно придумать повод, мол, он даст в сети объявление, вдруг кто-то ищет беловолосую!
Они прошли в ворота больницы и словно из прошлого вернулись в реальность. Все ухоженное, современное, тротуары, бордюры, фонтан у входа. Электрический замок на дверях, вход по пластиковым пропускам.
Машка порылась в кармане, вынула карточку, сунула в щель. Расстегнула ворот пуховика, достала бейджик на длинном шнурке.
«Марья Ромашкина. Волонтер» — успел прочесть Майкл и удивился.
Двери больницы открылись, словно хищная пасть чудовища. Холл тоже был современный, стерильный, с пластиковой стойкой в приемном покое, с доской информации и турникетом, с корзинкой, забитой бахилами. Видимо, скинули денег с высот, кто-то очень хотел победить на выборах.
Им навстречу вышел дежурный врач, седой, в идеально белом халате:
— Здравствуй, Марьюшка, а это кто?
— Наш стажер, — не моргнув, соврала Ромашка. — Новенький, Михаил Лемехов. У меня поручение, дядя Боря.
Ромашка протянула заполненный бланк с оттиском печати, как на рецепте. Дежурный врач «дядя Боря» внимательно прочитал. Майклу почудился в руке лорнет, к «дяде Боре» хотелось обращаться — профессор!
— Боюсь, Марьюшка, не получится. Я уважаю Сергея Данилыча, но сегодня был звонок от Гордея: к новенькой никого не пускать.
— Жаль, — огорчилась Ромашка. — Ладно, зайдем в другой раз.
«Дядя Боря» черкнул на бланке отказ и ушел куда-то в глубины больницы, видимо, делал обход. Машка повертела в руках бумагу.
— Ну, куда теперь? Есть два часа…
Майкл с изумлением наблюдал и пытался понять, что происходит. Их впустили, потом не впустили, какой-то Гордей позвонил… Что за бред?
— Знаешь, в какой палате эльфийка?
— В восьмой на втором этаже.
Майкл оглянулся в поисках лифта, нашел лестницу, потащил Машку:
— Идем к ней! А то болтаешь красиво: оглянуться и помогать! Я проникся, а ты на попятный? Там девчонка лежит в восьмой палате, сама говорила, ей страшно! Тоже мне боги: пускать, не пускать! Мы пять минут поболтаем — и все! У нее же друзья, семья, ее ищут по всему интернету…
— Мишка, туда нельзя!
— Или помогаешь, или скулишь. Третьего не дано. Если б я ныл все время, когда мне говорили: нельзя, запрет! Да я бы в жизни ничего не добился!
— Дай хоть бахилы возьму!
Майкл взбежал на второй этаж, не слушая протестов Ромашки. Та совала ему бахилы, беспокоилась о дезинфекции и о том, как влетит от врача. Майкл не вникал, он наслаждался. Он снова был в привычной стихии, на острие протестной атаки. В смысле, нельзя навестить больную? Да какое вы имеете право?
Коридор на втором этаже поразил до нервного тика, заставил притормозить, оглядеться. И дальше красться на цыпочках.
Палаты бликовали стеклянными стенами и напоминали аквариум.
Не больница, лаборатория. Не больные, объекты исследований.
Беловолосая девушка сидела на полу в прозрачной палате, помеченной цифрой восемь. Она и вправду походила на рыбку, одинокую и несчастную. Ее выловили в дикой среде и отправили в карантин. Отпустят ли обратно в Белокаменск? Майкла пугал этот вопрос.
В розовой больничной пижамке, тонкая, почти прозрачная, девушка обхватила колени руками и печально смотрела в стену, будто видела на стеклянной поверхности много больше, чем Майкл и Машка. На двери, ведущей в аквариум, запертой на электронный замок, был прикручен информационный кармашек, с графиком посещений и дезинфекции бокса. А еще табличка: «Наталья Петрова. Отзывается на имя Натариэль» и дата поступления в изолятор.
— Зоомагазин какой-то! — возмутился Майкл и легонько царапнул ногтем по стеклу, привлекая внимание девушки.
Та встрепенулась, вскочила на ноги, развернулась, выставив руки. В ее темных, как колодцы, глазах был страх, бесконечный, подавляющий волю. Натариэль снова завыла, тоненько, жалко, как собачонка, выброшенная хозяином из машины.
— Бедная! — всхлипнула Машка. — Ты не бойся, тебя подлечат и снова станешь эльфийкой, будешь играть в придуманный мир…
Беловолосая взвизгнула, кинулась на них с кулаками и вдруг упала, как сраженная пулей, а стекло заволокло чем-то белесым. Запахло газом, потянуло в сон, совсем как после зевка кота.
— Хлороформ! — закрылся ладонью Майкл, уловив сладковатый эфирный запах. — Или похожая дрянь. Ну хоть не слезоточивый газ…
По коридору кто-то бежал, шум шагов нарастал, как прибой. Они спрятались в соседней палате, вскрыв ее карточкой Машки, еле успели нырнуть за кровать.
В бокс Натариэль вошли люди, похожие на космонавтов в скафандрах: комбинезоны, шлемы, перчатки, даже обувь из химзащиты. Один встал у двери, второй поднял девушку и бережно уложил на кровать. Взял кровь из вены, солидную дозу, поместил пробирку в свинцовый ящик. Из другого шприца ввел препарат, что-то прозрачное под самое ухо. Почему под ухо? Майкл не знал, но загадал спросить в интернете, если удастся отсюда свалить. Хорошо хоть в защитных скафандрах слышимость была на нуле: двое пришлых общались по внутренней связи. Да и обзор оказался неважный: Майкла с Ромашкой не засекли.
Вот так больница! Гестапо какое-то! Тут бы самому уцелеть!
Наконец, космонавты ушли, а девочка погрузилась в сон, перестав реагировать на окружающих. Задышала ровно, спокойно, будто устала сражаться с демонами и прилегла отдохнуть.
— Пошли, — прошептала Машка. — Пока действие пропуска не закончилось. А то мне впаяют выговор на вечернем собрании клуба.
Майкл не помнил, как они оказались на улице. В голове все плыло от яркого света, от белизны помещений, от бликов, в них мерцало лицо беловолосой девушки, несчастной Натальи Петровой, решившей поиграть в запретном Лесу. Ему в душу смотрели глаза эльфийки, огромные, темные, внеземные, и в зрачках царил беспроглядный страх. А еще мерцали алые звезды, незнакомые и далекие.
— Гестапо! Бухенвальд! Зачем ее мучают?
— Боятся, она — гнилушка, — Машке тоже было не по себе, но она знала больше, чем Майкл. — Ее цапнуло красной гнилью, но несильно, есть шанс спасти.
