— На корабль мы их не пустим, это — понятно, но ты же видишь — они не просто так там стоят — они ждут именно нас! Мы должны хотя бы их выслушать, не забывай — впереди город, и они смогут нас задержать там…
Когда головной шнеккер сблизился со сгрудившейся под чёрным баннером группой настолько близко, что тамплиерам стали хорошо различимы лица стоявших на берегу людей, из этой группы тут же отделился один, богато одетый мужчина. На груди этого человека висела толстая серебряная цепь с большим, украшенным самоцветами гербовым медальоном. Внешний край этого медальона был украшен искусно выполненными готическими письменами. По дорогим тканям одежды, а главное — по этому медальону, Роберу де Ридфору стало понятно, что перед ним, по всей видимости, стоит знатный горожанин или, скорее всего — какой-то высший представитель выборной городской власти.
Между тем шнеккер почти остановился и, воспользовавшись этим, человек с медальоном сделал несколько шагов вперёд, так, что его ноги оказались у самой кромки воды, и невысокая речная волна тут же намочила его обувь. Не замечая этого или не обращая на это никакого внимания (невзирая на то, что вода в реке была по-осеннему холодной), он поклонился и, после ответного кивка де Ридфора, почтительно обратился к рыцарю. Голос этого человека прерывался частыми заиканиями, а некоторые из произнесённых им слов казались неоконченными из-за того, что говоривший проглатывал их окончания и даже просто замолкал на полуслове. В общем, как понял де Ридфор, он сказал буквально следующее:
— Господин рыцарь славного ордена Бедных рыцарей Христа и Храма Соломонова! Приветствую вас на земле вольного имперского города Ульма! Я — бургомистр этого славного города. Моё имя — Бруно Миллер. Люди, стоящие рядом со мной — представители его городского совета, выбранные из самых уважаемых жителей Ульма. Мы ждали вашего прибытия, и я хочу спросить вас: как я могу к вам обратиться, господин рыцарь?
«Мы ждали вашего прибытия?..» — странно, очень странно… — эта, сказанная бургомистром фраза, Роберу де Ридфору была непонятна и заставила его задуматься. — Что значит: «вашего прибытия»? Может он имел в виду: «вашего возвращения», так как весть о том, что три наших шнеккера недавно поднялись вверх по течению, не могла пройти мимо городского совета Ульма?..И что значит: «ждали»? Для чего нас надо было ждать?..«
Никакой враждебности или скрытого смысла, ни в голосе, ни в позе этого человека, за которым, в случае чего, без всякого сомнения, могло встать несколько сотен хорошо вооружённых и умелых в бою городских стражников, а в придачу к ним ещё столько же обученных воинов городского ополчения, не было. Однако, глядя на стоявшего в уже совершенно промокшей обуви бургомистра, Робер де Ридфор серьёзно насторожился и несколько раз тревожно окинул взглядом лежавшую перед шнеккерами местность.
Дело тут было даже не в том, что перед ним стояли возможные враги. Нет… — почему собственно эти люди должны были быть их врагами?.. В конце-то концов: почему бы Ульму должно было быть неприемлемым отнестись к убегающим от преследования французского короля тамплиерам с должной симпатией? Они же не раз выручали германцев в минувшие тяжёлые годы — и хлебом, и кровом, и защитой… Такое не забывается, тем более — что орден Храма занимался помощью нуждающимся не год и не два, а всю историю своего существования. К тому же: никакой городской стражник не сравнится в бою с крестоносцем — потери, в том случае, если город решит чинить им препятствия, будут для Ульма весьма тяжелы, и городской совет должен был это хорошо понимать…
Помимо сказанной главой городского совета странной фразы, брата-рыцаря удивило и сразу же насторожило совершенно другое. Он явственно услышал в голосе бургомистра плохо скрываемый им страх. Ему было отчётливо видно, что говоривший с ним человек был явно не в себе — бледное как мел лицо, расширенные зрачки, постоянное дрожание пальцев и нервное подёргивание лица этого ульмца говорили ему о многом и серьёзно настораживали.
Приглядевшись к бургомистру ещё внимательнее, рыцарь понял, что тот, видимо, с трудом удерживает себя от того, чтобы не отдаться безотчётной, безумной панике. Этому человеку было настолько страшно, что он вот-вот мог перейти ту черту, за которой человек навсегда утрачивает чувство реальности, и, потеряв разум, теряет все человеческие признаки, превращаясь в подчиняющееся лишь одним инстинктам дикое животное.
Судя по внешнему виду и бледным лицам стоявших за спиной бургомистра членов городского совета, всех этих уважаемых и наделённых властью ульмцев также переполнял ужас…
«Чего эти люди так боятся?! Может они стоят под прицелом вражеских стрелков?!» — Робер де Ридфор подал условный сигнал и вдоль борта шнеккеров выстроились готовые дать залп арбалетчики. Между ними встали готовые прикрыть их щитами латники и сержанты. После этого, уже не скрываясь, брат-рыцарь внимательно осмотрел берег.
Внешне всё выглядело вполне мирно. Признаков коварно организованной засады или скрыто расположившегося неподалёку отряда вражеских воинов нигде заметно не было — сколько хватало глаз, местность везде хорошо просматривалась и для подготовки засады никак не годилась.
Робер де Ридфор нахмурился: выходило так, что вышедшая им навстречу группа людей, никакой, непосредственно грозящей их жизни опасности, со стороны хитро укрытого где-то неподалёку врага, не подвергается. Однако с учётом того, какими запуганными выглядели сгрудившиеся на берегу ульмцы, это было тем более странно…
После недолго продолжавшегося молчания, брат-рыцарь снял с головы шлем и наконец ответил на вопрос нетерпеливо ожидавшего его ответ бургомистра Ульма:
— Я — рыцарь Робер де Ридфор, и я временно командую этими тремя кораблями, принадлежавшими нашему ордену. Что вам от нас нужно, господин бургомистр?
— Господин рыцарь! Взываем к вашему заступничеству и помощи! Мы в страшной беде…
— В беде, говоришь?.. Что это значит?!
— Мы все — все жители нашего города — оказались в страшной беде…
Робер де Ридфор незаметно переглянулся с Жаком Мотье — сложившаяся ситуация выглядела всё более подозрительной. Стоявшие на берегу люди не внушали никакого доверия и на самом деле могли оказаться кем угодно, что было наиболее вероятно — врагом. В такой обстановке нужно было быть крайне внимательным, и Жак Мотье прекрасно понял брошенный на него красноречивый взгляд брата-рыцаря. По его знаку вдоль борта тут же встали все оставшиеся арбалетчики и слаженно навели своё взведённое оружие на сгрудившихся
