И опять, как вчера, сладко защемило сердце. Но нельзя ему распускать себя, надо быть постоянно на страже. Уж очень льстили Антуану похвалы сапуринские. Хотя не сыпал тот ими часто, Антуан старался всегда в милости находиться и не подпускал к нему более никого.
Павел Сергеевич приболел еще с вечера, поэтому Антуан решил после завтрака первым делом зайти к нему.
За столом Антуану прислуживала молодая, пышнотелая и шустрая вдова, повариха Глафира. Проходя мимо Антуана, нет-нет, да и заденет его рукой, а то наклонится так, что у молодого француза искры из глаз. Горяч, молод, силен и жена далече, а тут сама ведь пристает. Но выдержал Антуан пытки, откушав, поблагодарил хозяина и вышел на улицу.
Как раз в тот момент к дому подъехала запряженная тройка, и из кареты вышел довольно молодой человек. Спокойным шагом он направился к крыльцу.
Увидев из окна незнакомого возницу, вышел на крыльцо и хозяин дома Андрей Семенович Гладилин — именитый боярин, владелец обширных вотчин.
— Дай вам Бог здоровья и милости! — начал незнакомец, держась рукою за левый бок, но стараясь при этом показать воинскую выправку.
— И тебе того же, мил человек, — поприветствовал его Андрей.
Антуан молча наблюдал за всем происходящим, стоя в сторонке.
— Здесь ли остановился великий князь Сапурин Павел Сергеевич? — спросил приезжий.
— Экий ты прыткий! Ни имени, ни звания не представил, Сапурина ему подавай! — возмутился Андрей и обратился к Антуану: — Это к вам, наверное.
Антуан, прослышав имя Сапурина, подошел к незнакомцу ближе.
— Воронков Валерий, офицер Пушечного двора, со срочным визитом к Сапурину от посыльного вашего Всеслава Потерина.
Антуан смерил его долгим взглядом и подал руку.
— Антуан де Кюри, состою при дворе его величества и являюсь поверенным Павла Сергеевича Сапурина.
Валерий Воронков, прослышав о столь важном чине Антуана, доложил, тяжело дыша:
— У меня срочная депеша князю Сапурину!
Что-то странное было в облике и манерах Воронкова.
— Запереть его в чулан до прояснения! А депешу ко мне подать, и прознайте, не лазутчик ли это? — приказал Антуан людям Андрея Гладилина, которые с любопытством смотрели на Валерия. Они поспешили исполнить приказ.
Валерий даже опешил от такого поворота событий.
— Вы не можете творить такое бесчинство! Мой разговор не терпит промедления! — кричал он.
Но Воронкова уже никто не слушал. Антуан, закутавшись теплее в овчинный полушубок, вошел в дом.
На улице слышался шум от бича, которым наказывали бедного Боронкова. Валерий не издал ни звука.
Следом за Антуаном в палаты вошел Гладилин и, недовольно глядя на Антуана, произнес:
— Я согласен, много сейчас развелось перебежчиков и изменников, но не думаешь ли ты для начала проверить, а уж после расправу чинить?
Открыв окно, он приказал своим людям прекратить наказание Боронкова.
Но Антуан мнил себя чуть не спасителем Сапурина и после слов Андрея лишь зло усмехнулся.
Ближе к вечеру Андрей вернулся из лесу и, спросив о Валерии, сказал Антуану:
— Молод ты еще и горяч больно. А он твой погодок… и солдат к тому же!
Не мог по чину Андрей с Антуаном спор затевать. Себе же хуже выйдет, да и привык он дисциплину военную блюсти.
— Я знаю, что делаю! И нет у меня надобности в учении твоем! — оборвал его Антуан и хотел было встать, но тут в дверях появился Сапурин. Накинутый поверх плеча кафтан, казалось, пригибает Сапурина тяжестью своей к самой земле. Откашлявшись, он спросил споривших:
— Что происходит? Отчего морды у вас, как у передравшихся собак? — Вид его выдавал болезненное состояние и вызванное этим раздражение.
— Поверенный ваш, с него и спрос! — бросил Андрей и вышел на улицу. Вот когда почувствовал себя Антуан несчастным и неправым.
— Ну?! — грозен был вид князя, как будто сидел пред ним самый отъявленный преступник.
Антуан, заикаясь, поведал Сапурину все случившееся.
— Да как ты посмел?! — кричал на него Павел Сергеевич. — Имел ли ты… Да кем ты себя возомнил?! — в гневе он сверкал глазами. Голос его, казалось, сотрясал стены крепкого жилища. Бесноват не по летам оказался князь. С порога так и накинулся на вотчинника.
— Ты-то, — обратился он к Андрею, — ты куда смотришь??? Али не видишь, что по дурости этот, — он показал на Антуана, — этот юнец и полк солдат может отправить на смерть, лишь бы славы себе сыскать.
Андрей лишь с презрением смотрел на Антуана. В этот момент привели избитого Валерия. Двое стрельцов держали его за руки.
Голова его свисала на грудь. Кровь струилась со лба и, стекая по подбородку, капала на пол.
— Ох, господи! Что вы с ним сделали, окаянные? — Сапурин подошел и поддержал Валерия, посадив его в удобное хозяйское кресло, но, видя, что тот сидеть не может, перенес его на полати. Сапурин напоминал сейчас заботливую мать, нежно ухаживающую за чадом своим, а не бравого и смелого вояку, отрубающего головы врагам Отечества.
— От кого депешу везешь? — спросил Сапурин.
— По…потер…ина… — с трудом и хрипом выдавил Боронков.
— Что тебе поведал Потерин?
Валерий лишь открыл глаза и раненой рукой показал на левую грудь. Сапурин самолично стал снимать с него камзол, разыскивая бумаги.
— Не… смог Потерин… сам! Убили его. Мне… велел… бумаги, говорит, важные. Отвези. Ехал… три ночи… дни в лесу пережидал…
— Молчи! Молчи, сынок, поправишься, расскажешь обо всем! — увещевал его Сапурин.
— Я его сопровождал с несколькими солдатами… — чуть придя в себя, продолжал Валерий. Сапурин отложил документы и внимательно его слушал. — Напали… много… Отдал он мне бумаги и просил вам отдать… лично.
Сапурина отвлек жест лекаря. Тот, обнажив грудь Валерия, показал Павлу Сергеевичу глубокую рану.
— Знаю… ранен. Не смогу… — Валерий внезапно затих.
— Делай! Делай хоть что-нибудь!!! — кричал Сапурин.
— Поздно, Павел Сергеевич, если б сразу, а так… Тем более что после битья. Сразу надо было, а теперь все, — лекарь собрал свои инструменты и вышел из горницы.
Антуан, ждавший все это время в светелке, по лицу лекаря сразу понял, что дело плохо.
После этого случая Антуан пытался уйти из-под покровительства Сапурина, но Павел Сергеевич, поговорив и убедив Антуана не предаваться отчаянью, оставил его в Посольском приказе, а не подле себя. Антуану эта новость не принесла ни удовлетворения, ни спокойствия, но все же он был рад, что дело закончилось таким вот образом, а не иначе. За службу справную и преданность России не стал Сапурин настаивать на суде и разбирательстве проступка его.
И Андрею Гладилину велел пригрозить челяди не болтать о произошедшем и самому забыть о случае. О Татьяне была забота у Сапурина. Не хотелось, чтобы дочка его лучшего друга Кузьмы Преонского страдала по вине мужа своего ветреного. Жалко ему стало Антуана, да и царь будет не в восторге от того, что совершил его подопечный.
Не знал правды всей Антуан о Воронкове. Не знал, что осталась у того дочь малолетняя, шести месяцев от роду. Без матери осталась Елена с рождения, а теперь и без отца.
Единственной воспитательницей и поддержкой стала для Елены бабушка Прасковья Акакиевна. Узнав о гибели сына Валерия, долго оплакивала старушка долю свою, а помощи ждать было не от кого. Воронков вовремя не известил никого о дочери и незаконной супруге своей — иноземке Алсу, привезенной им из Турции.
* * *
Но вернемся к Татьяне, ожидавшей мужа своего, отправившегося в поездку по государственным делам.
Лишь к вечеру следующего дня заскрипели половицы крыльца и послышались радостные возгласы домашней челяди. Татьяна в тот момент была в светелке и вышивала золотом рушник.
Антуан, увидев, что домашние испытывают неподдельную радость от того, что он вернулся живым и здоровым, мигом забыл о неприятностях последних дней.
Пока раздевался и здоровался со слугами, подошла и Татьяна. Как загорелись глаза у Антуана! Татьяна, скромно потупив взор, тихо прошептала:
— С добрым возвращением тебя!
— Здравствуй, милая! — он, сбросив тяжелый камзол, хотел приблизиться к Татьяне, но, вовремя сообразив, что представляет видом своим недостойную картину для своей возлюбленной, остановился.
Они долго стояли друг против друг и молчали. Наконец Татьяна, истомившаяся по мужу, протянула к нему руки и сказала с улыбкой:
— Ну же, подойди, неужели жены не признаешь?
Руки его дрожали, и не было больше сил сдерживать нетерпение обнять, наконец, любимую.
Даже усталость от последнего похода и неприятностей, связанных с ним, ушла куда-то далеко-далеко. Антуан кинулся в объятия любимой.
— Татьяна! Господи Боже! Как я скучал!
Глаза ее горели, и она тоже, забыв о соблюдении приличий при челяди, тихо прошептала:
