этим за Раулем, который шёл быстрым шагом, тайно следовала Ева Джонсон, надеясь, что парень или приведёт её в некое тайное место, или представится возможность с ним поговорить, узнав хотя бы часть нужной информации.
Посмотрев ещё какое-то время, Ник вытащил телефон и стал звонить своему боссу. Не самому главному, а тому, кто имеет возможность поговорить с самым главным.
— Копы снова начали трясти ниггеров, — коротко заявил он.
Вскоре уже его собеседник позвонил самому главному боссу и передал ему поступившую от Николаса информацию. Теперь они начали обсуждать, как постоянные визиты полиции мешают бизнесу и что городу пора смириться с тем фактом, что преступность никогда и никуда не денется.
— Всё из-за того, что подстрелили тех двух малолеток, — по итогу заявил босс. — Волна дерьма никак не схлынет. Разберись с этим и больше не допускай таких промашек.
Он не сказал, что будет в ином случае, но его заместитель не был дураком.
В это же время Адамс стоял напротив негров и жевал сэндвич. Наконец спросил одного из них:
— Слушай, а что ты думаешь о баскетбольной команде нашего штата?
Хоть и говорят, что факт заинтересованности чернокожих именно в этом спорте — стереотип, но он не мог появиться на ровном месте. Почти все афроамериканцы обожали баскетбол.
— Состав, сука, несбалансированный… — представитель «враждебной» группы наркоторговцев не смог удержать язык за зубами, с ходу начав высказывать собственное мнение.
Почти сразу второй добавил про тренера, а третий — про владельца команды.
Вместе с тем Ева, которая всё это время шла за Раулем, заметила, как он подошёл к моему дому и уже собрался в него войти, но тут водитель какой-то машины со стоянки нажал на гудок. Рауль тут же обернулся и, видимо, узнал тачку, так как быстро направился к ней. Джонсон записала номер, но уже позднее выяснила, что он был поддельным. Под ним никто не был зарегистрирован. Если бы женщина подошла ближе и пригляделась, то поняла бы, что в авто сидит Паук.
Когда машина уехала, детектив направилась к зданию и записала адрес моего дома. В полицейском участке её коллеги шутили, что слежка за таким юнцом, как Рауль, — это несерьёзно, но за новенькую вступился Адамс, заверив остальных, что в таком деле никогда не знаешь, что может сыграть свою роль, а потому нужно внимательно относиться абсолютно ко всем мелочам.
И всё же даже сам Фред осознавал, что Ева зря потратила своё время.
Однако это случилось в недалёком будущем, сейчас же Адамс и Грин после обстоятельной дискуссии о спорте покинули тройку чернокожих мужчин и уселись в авто. Там копы начали спорить о том, что расследование зашло в тупик. Они знали о преступниках, но только мелких, без выхода на главарей. Но даже эту мелочь не получалось закрыть, ведь те вели себя показательно честно и временно отстранились от уголовно наказуемых дел.
В конце концов они решили просто делать свою работу и выжидать, пока появится возможность осуществить захват.
— Шаг за шагом, Бертрам, — заявил Адамс и улыбнулся. — Шаг за шагом. Сегодня мы стали чуть-чуть ближе к цели.
На этом моменте я проснулся, начав тщательно тереть глаза. Очередной сон-воспоминание, но теперь обо всём, что только можно. О расследовании, об Элис…
Представив последнее, ощутил злобу, но уже не столь сильную, как было, когда видел всё в виде «призрака». Отчего-то ситуация напомнила мне один старый случай, когда я с другом, ещё будучи студентами, забивали в стену гвозди, приколачивая картину, и он спросил меня:
— Помнишь, как однажды Стивенсон случайно прибил свой указательный палец к стене?
Тогда я рассмеялся и согласился с ним.
И я на самом деле это помнил. Вот только при этом я отчётливо знал, что Стивенсон никогда не прибивал свой указательный палец к стене. Во всяком случае, в реальности.
Я помнил то, чего не было. Ярко и чётко помнил. Похоже, ситуация сейчас повторяется. Я как бы «вспоминаю» те события, свидетелем которых никогда не был. Или так, или я вижу реальность, словно пророк.
Впрочем, не зря ведь я считаю, что сны — это просто другие версии нашей жизни?
Когда я записывал этот сон, то заметил, что дошёл до конца своего дневника, на обложке которого скотчем был приклеен кусок идеально вырезанной белой бумажки с номером пятьсот. Подобное значило, что у меня ровно пять сотен заполненных дневников! В каждом из них двести страниц, ведь они все однотипные, купленные в одном и том же месте.
— Господи, как же это… — обхватил голову руками, — до хрена…
Вздохнув, начал искать новый дневник, чтобы продолжать вести запись снов. Не хочу использовать бумажки, которые могут потеряться. Да и возни тогда будет в два раза больше. Придётся вначале писать на бумажке, а потом переписывать в дневник.
Вот только никак не могу найти свой запас. Куда я их дел? Знаю ведь, что у меня было ещё несколько пустых книг специально для подобных дел.
Заглянул в тумбочку у окна — пусто. Точнее, там были вещи, но другие. Не дневники. Потом порылся в шкафу возле двери — аналогично. Даже заглянул под кровать, но там не было ничего, кроме старой монетки. Это был «четвертак», монета в двадцать пять центов. Она выглядела весьма пыльной, но без окисления. Ненавижу такое на монетах. Это сразу вызывает у меня брезгливость. Хочется немедленно помыть руки, а потом протереть их каким-нибудь антисептиком.
Благо, что эта монета, кроме пыли, была вполне стандартной. Покосившись на год выпуска, заметил весьма солидную дату: 1947 год. Меня в то время ещё не было. Однако, это если говорить про реальность. Так-то однажды мне снилось это время…
Тогда я, как бывало нередко, осознавал, что нахожусь во сне. При этом я понимал: это прошлое. Одна из газет, лежащих в переполненной урне, показала дату: 1947 год.
Оглядываясь вокруг, я склонен был осознать, что, несмотря на частично знакомый и в чём-то привычный антураж, это одно из самых уютных мест, которые я когда-либо видел или посещал. Думаю, во многом причина была в цивилизации. Да-да, всё вот так просто. В это время люди ещё занимались облагораживанием природы, а не созданием природы посреди «каменных джунглей». Ну и отсутствие машин тоже играло свою роль. В современном мире трудно представить двор или улицу, где не стоял бы десяток припаркованных тачек. Здесь же не было ни одной, и от этого воздух казался мне
