— Замётано, Вильгельм. Уже выходим.
Амбар заполнили звуки взрывов и выстрелов. Офицеров давно как ветром сдуло с тюков, а радисты с удвоенным рвением работали со связью. Особенно отчаянно они пытались наладить связь с третьим батальоном, но всё было тщетно.
— Пятая и восьмая батарея, — теряя остатки холоднокровия, вызвал артиллерию Вильгельм.
— Мы думали о нас забыли.
— Поговори мне тут! — рявкнул Вилли. — Квадрат двести восемнадцать, левее отметки шесть. Беглый огонь. Задайте им жару.
— Слушаюсь, господин лейтенант!
Засвистели снаряды и маленькую деревушку сотрясли оглушающие взрывы. С большим трудом третьей роте удалось отбить атаку и враг отступил. Вскоре бой в деревне начал сходить на нет, а затем и вовсе прекратился. Осталась слышна только канонада идущего вокруг наступления. Вот только теперь хартийцам приходилось играть роль обороняющихся.
К утру выяснилось, что там, где находился третьей батальон, фронт был прорван, штаб разрушен, а командир получил тяжёлые ранения. По всему Одерскому плацдарму шло наступление и армия Хартии едва успевала ликвидировать бреши в обороне.
Первые приказы об отступлении хартийское командование отдало именно здесь — между Берлином и Франкфуртом. Второй батальон не стал исключением. Передав руководство прибывшему офицеру, Вильгельм про себя отметил, что сегодня армия Хартии была впервые близка от полного разгрома. Вилли ещё не знал, что это было только отголоском чего-то действительно страшного. Того, во что никто не верил.
Маршал Эрвин отдал приказ на выход из Одерсокго плацдарма, с целью перегруппировки и пополнения запасов. В начале лета конфедераты одержали первую крупную победу, войдя во Франкфурт. Но радость победы быстро сменилась злобой и ненавистью.
Во время отступления из Франкфурта несколько хартийских командиров не смогли смириться с поражением и отдали прямой приказ: не оставлять никого в живых. Хартийцы брали гражданских в заложники, пытали и расстреливали. Улицы заполонили трупы со связанными за спиной руками и простреленным затылком. В подвалах обнаружили десятки пыточных. Вскрылось множественно историй об изнасилованиях. Включая несовершеннолетних детей.
Такую цивилизацию несла Хартия. Такую судьбу уготовила для захваченных земель. И теперь солдаты Конфедерации делали всё возможное, чтобы не допустить распространения дела Хартии ни на сантиметр дальше.
***
«Девушка. Двадцать пять лет. Расстреляна во время того как несла воду.
Пятеро детей. Три мальчика и две девочки. Три, четыре, шесть, семь и девять лет. Изнасилованы столовыми приборами.
Двое мужчин. Возраст определить невозможно. Умерли в подвале от обезвоживания.
Девочка. Шесть лет. Связали и переехали танком. Скончалась на месте.
Двое мальчиков. Шесть и восемь лет. На глазах у пострадавших изнасиловали и убили родителей.
Семья. Мужчина, женщина и девочка. Расстреляны в автомобиле при попытке покинуть город».
После освобождения Франкфурта Уинстон лично посетил город и увиденное оставит в его душе неизгладимый след боли и горечи. Сомнений не оставалось: Хартия собиралась устроить в Европе огромную бойню, дабы с помощью страха управлять покорённым населением. Оставалось догадываться, что происходило на оккупированных территориях и каких это достигнет масштабов. Но цифры ужасали уже сейчас. Триста сорок пять убитых по самым скромным расчётам. Если не учитывать тысячи пострадавших. Это не были убийства по неосторожности или из-за необходимости. Нет, это было чётко спланированная операция по зачистке города. Улица за улицей, квартал за кварталом. Сначала убивали жертву, а затем всех, кто стал случайным свидетелем преступления.
Франкфурт отбили через месяц после того, как туда вошли солдаты Хартии и картина, что предстала перед бойцами Конфедерации не оставила равнодушным никого. Что же сейчас происходило в Кёнигсберге, Данциге, Люблине? Что увидят солдаты там? И не захотят ли они сделать тоже самое в городах Хартии? Если убийство гражданских в Варшаве можно было списать на боевые действия, то Франкфуртскую резню оправдать не могло ни что.
Уинстон думал как совместно с Арчибальдом представить данные мировой общественности, да так, чтобы это произвело максимальный резонанс, но его прервал едва не вбежавший в кабинет Фридрих.
— Простите, что без стука, господин канцлер, — извинился генерал сквозь тяжёлую отдышку.
— Надеюсь, новость действительно срочная.
— Вы не будете разочарованы, — Фридрих вытер выступивший пот.
— Тогда докладывайте, — Уинстон сложил руки у подбородка.
— Час назад три беспилотника Воздушных Сил Конференции патрулировали побережье Балтийского моря. Приблизительно в тринадцать часов одиннадцать минут они обнаружили линкор «Хартия» и вступили в неравный бой. Все три беспилотника были сбиты, однако, по данным фотоснимков стало ясно, что у корабля повреждён двигательный отсек и в данный момент он находится в трёхста метрах от побережья, недалеко от мёртвого города Устка, без возможности сменить позицию. Господин канцлер, такого шанса нам больше никогда не выпадет.
— У нас же нет никакого оружия, способного потопить это судно.
— Вы правы. Но у нас есть храбрые солдаты, готовые за свою страну и канцлера на всё. Генштаб вместе с представителями из Пиратского союза уже разрабатывает план штурма корабля.
— Что же Фридрих, — вздохнул Уинстон, — тогда вот мой приказ: корабль нужно потопить. После Франкфурта все будут жаждать мести и нам нужно её предоставить.
— Месть нужно подавать холодной, — заметил Генерал.
— Не в нашим случае. Консула Гвина ждёт трибунал за совершённые им преступления против человечества, но сейчас мы сделаем ему больно иным способом. Генерал, потопите «Хартию».
— С удовольствием, господин канцлер.
***
Сильный ветер сдувал тонкий слой раскалённого песка, превращая его в подобие песчаных волн. Высоко в небе кружило два коршуна, терпеливо ожидая добычу. Вокруг, куда только падал взгляд, раскинулось огромное море из песка и глины.
Старому верблюду вонзили кинжал прямо в сердце. Животное вскрикнуло и начало оседать. Долгие годы он верно служил своим хозяевам и теперь выполнял своё последнее поручение.
Толстую выйную часть кожи вырезают, а затем делят на несколько частей, формируя что-то на подобии шапки. Народы Африки дали ей название «шири». Шири требовалось одевать ещё тёплой на полностью бритые головы пленников.
Внутри шири была чертовски липкой и прилипала к голове почти мгновенно. Снять её обратно можно разве что только вместе со скальпом.
Пленников связывали в руках и ногах, клали на горячий песок, и, убедившись, что снять шири они никак не смогут, оставляли в пустыне одних. Через несколько часов обладатель шири понимает в чём заключается дьявольская задумка его головного убора. Растущие волосы, не имея возможности пробиться через толстую верблюжью кожу, всё равно продолжают расти, но обратно, впиваясь в голову человеку. Сотни тысяч волосков причиняли адские муки, а страдания усиливались жаждой и затёкшими конечностями. Несколько оглушающих воплей, доходящих до хрипоты, постепенно стихали. Многие не переживали пытку, остальные сходили с ума. Через несколько дней те, кто надевал шири, возвращались, поили выживших и снимали орудие пыток. Но человек уже утратил свою личность и превратился в примитивную марионетку. Стал послушным рабом, готовым служить кому угодно. А значит шири создала крайне ценный товар.
— Симбат, у тебя истории одна жутче другой, — прокомментировал Алексей, когда рассказчик смолк.
— Жизнь в пустыне всегда была не из лёгких. Хорошо, что я большую часть времени провожу на воде, — он ухмыльнулся. — Когда я узнал, что у нас делают с захваченными во время абордажа невольниками, я почти перестал пытаться кого-то взять в плен. Лучше уж пуля, чем такие мучения и рабская жизнь.
— Какой благородный пират, — в голосе Саманты слышались нотки иронии.
