— Ну хватит уже, Тото. Я же тебе запретил...
— Ладно, ладно. Вернемся все-таки к моей биографии. Итак. Меня отобрали у мамы. Я понервничала, но потом первый шок прошел. И жили мы в общем-то неплохо, не спорю. Премиальные корма и все такое. И меня любили, ни разу даже не пиздили, а однажды ты решил выебнуться и снял для меня отдельный номер в этом шикарном отеле в Монако. Французы еще все крутили пальцем у виска, и говорили, что все граждане нашей Республики такие же отъехавшие, как и их Президент.
Но ты мог себе позволить быть отъехавшим, ты же был грибификатором. И бабла у тебя было немерено. Но на самом деле мне было похуй и на корма, и тем более на отели в Монако. Дело в том, что я любила тебя, Хрулеев. Да-да. Хоть ты и редкостный мудак, и всегда им был. Я и сейчас тебя люблю, да я за тебя жизнь готова отдать! И даже твою суку-жену я любила, хотя она у тебя была пиздец брезгливая, я хуй знает, как ты с ней жил.
Не напрягайся, Хрулеев. То, что я назвала твою жену «сукой» — это не оскорбление. Я же и сама сука, забыл? Мне просто так удобно ее называть, она же не кобель, а реально натуральная сука.
Но больше всех, Хрулеев, я любила Юлю. Да, именно так. Юля меня кормила вкусной хуйней, ну той из коровьих позвоночников, Юля играла со мной и гуляла. Знал бы ты, как весело было носить Юле мячик! Тебе никогда не понять, Хрулеев, ты же сраный человек и не сознаешь экзистенциального счастья подноса мячика. Да Юля со мной провела за свою жизнь больше времени, чем с тобой! Ты же все время торчал или в своем сраном оружейном магазине, или в своей не менее сраной грибификаторской конторе! А потом...
А потом все закончилось, Хрулеев. Не было больше премиальных кормов и номеров в Монако. Вместо этого я жрала гречу с мясными обрезками, причем судя по вкусу обрезки были натурально обрезаны от кошек. И нашей просторной квартиры тоже не было, вместо этого мы переехали в ебаную комнатку в коммуналке, где Тузик соседа-алкаша попытался мне присунуть. Ты помнишь это, Хрулеев? Помнишь? Полгода назад, полгода, Хрулеев! Все изменилось.
И люди стали сторониться тебя. Никто не хотел даже говорить с грибификатором. Но это все ерунда, я была готова жрать и гречу с кошатиной, и жить хоть в конуре, как сельский Кабыздох. Хуже было другое. Юля. Она больше не ласкала меня, не играла со мной и не бросала мячик. Она просто не замечала меня. Но самое главное — запах. От Юли всегда так вкусно пахло! Но этой весной она больше не пахла моей любимой хозяйкой. А знаешь, чем стала пахнуть твоя дочка и моя хозяйка?
Да, Хрулеев. От нее стало нести Грибом. И не было больше Юли, только туша, в которой Гриб вместо мозгов. И это сделал ты, Хрулеев. Ты накормил Грибом свою родную дочь и мою любимую хозяйку, и еще миллионы детей по всему миру вместе с ней. Ты убил их, Хрулеев. А потом... Потом, мы с тобой убежали. Из нашей комнатки в коммуналке. Ты помнишь?
Ты был сам не свой, и на улицах повсюду были взрывы, стрельба и убийства. И домой мы с тех пор так и не вернулись. И Юлю, и твою жену-суку я с тех пор не видела. Вместо этого мы стали голодать и бегать по лесам. И я ничего не понимала, совсем нечего, но я верила тебе. Я думала, что хозяин уж точно знает, что делать, что во всем этом есть некий высший, неясный собаке смысл.
Но мне было страшно. О, как мне было страшно! Как я тосковала по Юле! Думаешь, что я любила ее меньше тебя? Дурак, если так. И я защищала и спасала тебя тысячу раз, Хрулеев. И даже когда этот придурок-мичман пытался меня сожрать, я все терпела, даже когда ты запретил мне вскрыть ему глотку зубами.
А потом ты меня отдал суке с номером на лбу. Помнишь? И она отвела меня к этому уголовнику Зибуре на псарню. Помнишь? Ты сделал, ты отдал. Ты всегда всех отдаешь. Дочку ты отдал Грибу, меня — Зибуре, а вот что произошло с твоей сукой-женой я, если честно, не понимаю до сих пор. Наверное, тоже кому-то ее отдал, да? Не отвечай, не надо. Риторический вопрос.
Итак, я попала на псарню к Зибуре. И я сразу скажу, что это нихуя не отель в Монако, Хрулеев. Ну это неудивительно, ведь Зибура сам отмотал шесть лет, и, оказавшись у Германа, решил поиграть в надзирателя и выместить злобу на собачках. Меня били. Знаешь, как я была удивлена, когда Зибура меня впервые пизданул? Меня ведь никогда раньше не били. Меня морили голодом, натаскивали на людей, хотя до этого я считала людей друзьями. Ко мне в клетку сунули какого-то Полкана, который попытался меня натурально выебать! Выебать, Хрулеев! Меня, чистокровную немецкую овчарку! Я все терпела. Я плакала и звала тебя.
Но вот ты пришел, в этом своем идиотском шлеме. Ты еще зачем-то стал говорить по-китайски. Но я даже тогда не сочла тебя припезднутым, о нет! Я конечно пообижалась для вида, но я пошла с тобой. Я верила. Я полагала, что хозяин знает, что делает.
Потом ты ебал Любу в предельно извращенной форме, а я все это время сторожила вас, пока вы развлекались. А потом мы ушли. Я и тогда верила. Но ты зачем-то привел нас к людоедам. Зачем, Хрулеев? Нахуя? Так сложно было тупо дойти до Оредежа, а потом пиздовать по шоссе в сторону Луги? Конечно, трудно. Ты ведь испугался гигантского Гриба над Оредежем. Ты трус, Хрулеев, вот что. Но ты еще и идиот.
Зачем ты зашел в домик к людоедам? Я же рычала, я предупреждала тебя! Но нет, не хочу слушать тупую псину, хочу зайти на огонек к любителям пельменей! Ты думал, тебя там пельмешами накормят, да? И рябиновой нальют? И этот жирдяй меня ударил ногой в бок, до сих пор болит. А еще я хромаю. Но это уже не от удара жирдяя, а от плети Зибуры. И поверь мне, эта плеть была гораздо тяжелее той, которой тебя пиздила Люба во время ваших игрищ. Не у тебя одного раны, Хрулеев.
А потом я спасла тебя от людоедов. Подумай, я ведь могла просто уйти и все. Я бы могла присоединиться к той стае в Оредеже, я бы там всех построила. Тем более я только что откинулась с кичи, проведя неделю на нарах у Зибуры. После такого меня в стае сразу бы назначили смотрящей. Но я не ушла. Я вернулась и спасла тебя.
Но ты и после этого все испортил. Вместо того, чтобы оценить мой подвиг, ты завел нас в этот ебаный лес, хотя даже сраный людоед кричал тебе, что сюда нельзя ходить. Вдумайся, Хрулеев! Даже отбитый людоед-алкаш умнее тебя!
И теперь мы умрем от голода. Из-за твоей глупости и трусости. Ты конченый, Хрулеев. Ты просираешь все, к чему прикасаешься. И после этого всего ты еще смеешь спрашивать, почему я матерюсь и как себя ощущаю? А вот от этого всего и матерюсь. А ощущаю себя — хуево, если честно.
Повисло молчание, ветер все бушевал в небесах и сосновых кронах.
— Но, Тото... Скажи мне. Ты совсем в меня больше не веришь? — спросил наконец Хрулеев.
— Разве я такое говорила? — удивилась овчарка, — Я верю в тебя, Хрулеев. Потому что люблю. И буду верить и любить, пока не сдохну. Даже если ты сотворишь хуйню еще тысячу раз. Я ведь псина, забыл? Тем более что... Эй, посмотри-ка на этот гриб!
Тотошка указала пальцем на росший под сосной моховик. Хрулеев присмотрелся. У моховика вдруг появились маленькие тонкие ручки.
— Похож на тот гриб, который держит за руки детей на эмблеме твоей грибификаторской конторы, правда? — спросила Тотошка.
— Ага.
Моховик тем временем уперся ручками в мох, быстро вывернул себя из земли и зашагал к Хрулееву.
— Тото, а у меня ухо отросло! — неожиданно заявил Хрулеев, ощупав собственную голову. Ухо действительно было на месте, и у Хрулеева совсем ничего не болело. Даже тошнота полностью прошла.
— Это хорошо, — ответила Тотошка, — Ты главное, яйца еще проверь. Яйца у тебя отросли, во всех смыслах этого выражения?
Моховик подошел ближе, и только сейчас Хрулеев разглядел, что это на самом деле совсем не гриб. Гном чуть приподнял свою шляпу, действительно очень похожую на шляпку гриба, в знак приветствия:
— Здравствуй, Хрулеев. Следуй за мной, пожалуйста. Я отведу тебя к дочке.
* Жора — персонаж песни «Зимняя» (слова — А.Шило, Dr.Фельдман, музыка — Фантомас 2000) группы «Кровосток». Жора описывается в тексте песни, как человек с пошатнувшимся здоровьем и сомнительным морально-нравственным обликом. Оба этих качества Жоры вероятно обусловлены продолжительным употреблением наркотических веществ стимулирующего характера. Лирический герой песни (судя по всему — профессиональный киллер, нанятый некоей ОПГ) после отвлеченных философских рассуждений решительно убивает Жору, причем процесс уничтожения Жоры в эмоциональном смысле уподобляется подледной рыбалке.
