– Извини, я стараюсь…
– Да знаю.
Я заправила за ухо прядь волос и нахмурилась, глядя в пол. Меня вдруг осенило.
– Что случилось? – спросил Каллум.
– Я что-то делаю неправильно? – спросила я тихо, стыдясь других тренеров. Я была лучшей. Я не могла ошибаться.
– Ты все делаешь правильно. Это я недотепа.
– Наверное, я не так объясняю. Или плохо учу. Хочешь перейти к другому тренеру?
– Нет, – отказался он сразу.
– Точно? Я не хочу, чтобы ты провалился из-за меня.
– Ты же знаешь, что ты ни при чем, – сказал Каллум, опять округлив глаза. – Пожалуйста, не отдавай меня никому.
– Тогда скажи мне, что я делаю не так.
Он замялся:
– Я не знаю. Вроде все правильно… Наверное, я просто не понимаю, как двигаться с такой скоростью. Я пытаюсь запомнить, но ничего не держится, а мозг не слушается тела. Словно учишься танцевать и не знаешь, куда девать ноги, и все кажется бессмыслицей.
Мои брови взлетели вверх.
– Ты умеешь танцевать?
– Конечно. – Он удивленно посмотрел на меня. – Это обязательное требование.
– Чье?
– Школ. Это базовый навык. А разве в трущобах не учат танцевать?
– Нет. Там точно не учат. – Я закатила глаза: ох уж эти рико. – Там повезет, если историк продержится несколько месяцев.
– Ничего себе.
Неожиданно для себя я порывисто протянула к нему руки:
– Научи меня танцевать.
– Что? – поразился он.
– Танцевать научи.
– У нас нет музыки!
– Ну и что? Представим, что есть. – Я нетерпеливо покачала руками. – Давай же!
Он шагнул вперед и обнял меня за талию. Лицо мое вспыхнуло; по коже пробежали колкие мурашки. От тепла его рук по всему телу разнеслись мелкие трепетные волны.
– Руку сюда, – сказал он и положил одну мою ладонь себе на плечо, а другую накрыл своей лапищей; мне вдруг захотелось сплести наши пальцы и прижаться к нему плотнее.
При этой мысли я заморгала и потупилась, упершись взглядом ему в грудь. Мне хотелось приложиться к ней щекой. Почувствовать тепло и вдохнуть его свежий, живой запах.
– Ты такая маленькая, – сказал он.
Я увидела улыбку, заигравшую у него на губах. Он не сказал ничего нового, но я все равно улыбнулась.
– Да, я замечала.
– Извини. Это очаровательно.
Мне показалось, что слово «очаровательно» не очень подходило ко мне. Скорее, к нему.
– Мы не танцуем, – напомнила я.
– Ладно. Я делаю шаг назад, ты тоже. – Он глянул вниз: я наступила ему на ногу. – Нет, ты должна ждать меня. Я веду.
– Почему это ты ведешь?
– Потому что ты понятия не имеешь, что делаешь.
– Справедливо.
Он шагнул назад.
– Двигайся быстрее, – сказал он, так как я по-прежнему стояла на месте.
Я рассмеялась, и он, посмотрев на мои губы, расплылся в широченной ухмылке.
– Мы бы затанцевали раньше, если бы я знал, что сумею тебя рассмешить!
Я шагнула к нему, улыбаясь ему в унисон.
– Теперь назад, – скомандовал он тихо, сжигая меня взором.
Чуть не запутавшись в ногах, я так и сделала, и он крепче придержал меня за талию. Как было бы легко обвить его руками за шею, прижаться всем телом и забыться в этих объятиях!
Подняв голову, я увидела веселые искорки в его глазах. Неужели он прочел мои мысли?
Нечаянно я снова отдавила ему ногу, и он хохотнул:
– По крайней мере, ты не во всем хороша!
– Чем это вы занимаетесь? – Грубый голос охранника разогнал чары, и я отскочила от Каллума.
– Тренируемся, – ответила я, надеясь, что щеки не слишком пылают.
Охранник нахмурился. Глядя на его непомерно густые усы, скрывавшие весь рот, я едва не поморщилась от отвращения.
– Что-то не похоже!
– Мы пробуем новые способы. К нему нужен особый подход.
– Еще бы, – буркнул охранник. – Ладно. Но долго я этого не потерплю.
Я кивнула, и он потопал прочь; затем опять занял свой пост у двери.
– Давай дальше, – сказала я Каллуму.
Он так стремительно заключил меня в объятия, что у меня захватило дух.
– Куда же девается эта скорость, когда мы деремся? – осведомилась я, едва мы возобновили движение.
– Это мне нравится больше, – тихо ответил он.
Мне следовало сказать, что никому нет дела до того, что ему нравится. Но я лишь покачала головой.
– Сейчас я буду тебя кружить, – предупредил он, отступая и поднимая руку.
Я больше не боролась со счастливой улыбкой на своем лице. Мне хотелось, чтобы это скольжение по сверкающему полу спортзала под неслышную музыку длилось вечно. Я и так позволила этому продолжиться дольше, чем собиралась; разрешила себе позабыть о том, что лишь искала способ сделать из него лучшего охотника, лучшего убийцу.
Наконец я выскользнула из его объятий и выбросила кулак, но отдернула, не коснувшись лица. Он остановился, и я помотала головой, указав на его ноги.
– Продолжай двигаться. А потом бей.
– Сердитый танец! – рассмеялся он.
Я ударила снова, и он блокировал мою руку, продолжая двигаться, как будто мы все еще танцевали. Я невольно просияла:
– Молодец.
Мы долго кружили в нашем изломанном танце, нанося удары и двигаясь так, что у меня в животе оживал странный теплый комок. Я не сводила глаз с его тела, подмечая мышцы, которые вздувались, когда он сжимал кулак. Очертания бедер под черными брюками. Его напряжение, когда он отражал удар.
Он не издал ни звука, когда остальные рибуты пошли на обед, и не посетовал на многочасовую тренировку с редкими перерывами. Его пытливый, сосредоточенный взор был прикован ко мне, и я была счастлива. Мне казалось, что в мире ничего больше нет, – ничего, кроме его мелькавших кулаков.
Меня затопило отчаянное желание перехватить их, завести за спину и поцеловать его. Я никогда не целовалась, но могла поклясться, что ощущала его губы всякий раз, когда на него смотрела.
Когда он опустил руки, отступил и тем разрушил колдовство, мне пришлось несколько раз моргнуть, чтобы рассеялся туман. Я видела Каллума словно в дымке, и мне на миг почудилось, что так и есть. Но вот я моргнула еще, и все исчезло – остались только он и опустевший, безмолвный спортзал. Я посмотрела на часы: двадцать три шестнадцать.
Он тяжело дышал, а я следила за тем, как поднималась и опадала его грудь, туго натягивая белую футболку.
– Ты должен был продолжать, пока не ударишь меня, – напомнила я.
Это прозвучало жестче, чем мне хотелось. Я боялась, что голос дрогнет и он сразу поймет, что мне совершенно все равно – ударит он или нет.
Но мне было не все равно. Если он не ударит, если не станет лучше, его ликвидируют. При мысли о нем бездыханном я до боли стиснула кулаки.
Каллум промолчал. Уперев руки в бока, он мрачно смотрел в пол и стоял так, пока я не встревожилась, не означает ли это какой-то немой бунт.
Но вот он поднял руки и знаком велел мне подойти. Лицо его было суровым, решительным, однако во взгляде промелькнула уступка.
Я даже не сразу заметила разницу. Пара секунд ушла на осознание того, что мне пришлось ускориться, одновременно уворачиваясь и выставляя блок. Недавние чары разрушились, и я дралась, защищалась и двигалась так, как делала только на местности.
Увидев приближение его левого кулака, я успела только наполовину выставить кисть – он схватил меня за запястье и нанес мне в скулу хук справа.
Удар был сильнее, чем я ожидала. Мои колени ударились о мат, и я поспешно вытерла нос в надежде, что Каллум не заметил кровь.
Он стоял спиной, сцепив на затылке руки и выставив локти вперед.
– Каллум, – позвала я; он не пошевелился. – Это было по-настоящему круто.
Он скрестил руки на груди и повернулся ко мне. Я думала, что он мог и расплакаться, но нет, глаза были сухи. Чисты, печальны и злы.
– Прости, – произнес он негромко.
– Не извиняйся, – возразила я, поднимаясь. – Это я тебя заставила.
– Все равно нужно извиниться, – промямлил он, глядя себе под ноги.
– Идем. Я доведу тебя до отсека, чтобы не было неприятностей.
Он поплелся за мной, игнорируя мои взгляды через плечо. Я вдруг испытала нелепое желание спросить, не рассердился ли он.
Ответ я знала заранее, что бы он ни сказал. Так или иначе, я не должна была этим заморачиваться. Стажеры часто на меня злились. Трудно не озлиться на ту, кто лупит тебя большую часть своего времени. Но было странно огорчаться из-за побоев, нанесенных
мне
.
– С тренировки, – бросила я охраннику, стоявшему перед мужской половиной. Тот коротко кивнул.
Перед своей дверью Каллум остановился, и я быстро глянула внутрь. Комната была в точности как моя, только на соседней койке спал мальчишка.
– Спокойной ночи, – сказала я.
Мой голос чуть дрогнул. Но почему? Грудь сдавило тяжестью, как будто я… опечалилась. Я не знала, что и думать. Гнев, страх, нервозность – с ними я могла совладать. Но с печалью?
