Формальное «нас» вдруг превратилось в жалобное «меня». С новой силой заныли виски. Вета сжала пальцы на ремешке сумки.
– Рония, скажи, что случилось? – спросила она тихо, и в ответ зашептали темно-серые волны Совы. Визжали вдалеке дети, и город вел свою привычную воскресную жизнь, но Рония услышала. Дрогнули ее плечи. – Что случилось у вас, милая?
Она обернулась. Волосы Ронии неопрятно падали на лицо, и розовый закат разливался по ее щекам.
– Ничего не случилось, Екатерина Николаевна. Почему вы так спрашиваете?
Вета поймала и не отпустила ее взгляд.
– Скажи честно. Я знаю, что это ты написала мне письмо. – Так вести разговор, кажется, требовала педагогика. Хотя Вета не знала точно.
Ручка сумки впилась в ладонь так, что, кажется, оставила след на коже. Голые коленки Ронии щекотала длинная трава, Вета удивлялась, как девушке не холодно в летнем наряде под не летним ветром. Река пахла горьким дымом и темной водой.
– Вы, наверное, ошиблись, я не писала. – Она вдруг шагнула ближе и по-детски взяла Вету за руку, сжав в ладони ее пальцы. – А вы нас любите?
Пальцы Веты были ледяные, а пальцы Ронии – горячие, как от лихорадки. Она сжала сильнее, требуя ответа.
– Конечно, люблю. Я же ваш классный руководитель, – хрипло отозвалась Вета. Она была как в театре. Вышла на сцену и громко и фальшиво выдала свою роль: конечно, люблю. Зрители заулюлюкали и бросили в нее тухлым помидором.
Ей в голову пришло вдруг, что все это – еще одно изощренное издевательство. Сейчас из ближайших кустов выскочат оставшиеся десять восьмиклассников и как засмеются. Но вокруг только тихо шумел ветер, и даже не визжали дети – их уже разобрали по домам.
– Мы вас тоже любим, – уверенно, но тем же бледным до синевы голосом вторила ей Рония. – Пойдемте. Вам на какой автобус? Мне на третий можно, можно на шестнадцатый.
Она потянула Вету дальше по набережной. Уверенно, как ребенок тянет маму к витрине с нужной куклой. Без стеснений. Шла на шаг впереди и сжимала пальцы Веты, а в висках той колотилась кровь.
«Эта ненормальная. Чокнутая», – сказала Роза в ее голове и скривилась, как будто в ее чае плавал рыжий таракан.
Округлый почерк встал перед глазами. Он, конечно, был похож на почерк из письма, но разве мало в мире прилежных округлых буковок, которые девочки выводят на криво оторванных тетрадных листках!
«Пугало, оно вернулось». Или как там было?
– Рония, ты знаешь, что это за история с пугалом? – Свободной рукой Вета провела по невысокой ограде набережной. В чугунных завитушках застряли сухие листья. Она не заметила, как поросший травой склон сменился бетонными плитами, уходящими к воде.
– Я не очень люблю детские страшилки, – по-взрослому сердито отозвалась Рония. Она тут про любовь, а Вета лезет с какой-то чушью.
– Скажи, у тебя все хорошо? – Ей больше нечего было спросить, и ветер немилосердно трепал подол юбки.
– У меня? Не очень, – спокойно сказала Рония. – Меня не любят в классе. Бросаются бумажками, обзываются. Могут просто не замечать. Меня не любят учителя. Они между собой называют меня «эта чокнутая», я слышала. Мне очень сложно, Елизавета Никодимовна. Вы меня любите?
– Да, люблю, – собирая пыль с чугунных перильцев, выдавила Вета.
– Пообещайте, что не бросите меня. Пообещайте!
– Обещаю, – произнесла Вета, зная, что пожалеет.
– Вы не жалуйтесь моей маме на мои оценки. Я стараюсь. Просто я не одаренная.
На пляже – песчаной косе, уходящей в реку прямо с каменных ступенек, – носилась пара веселых псов, рыча и перетягивая друг у друга сдувшийся мяч. Хозяин с пучком поводков в руках, сидел под покосившимся зонтиком-мухомором. Он поднял глаза на Вету и Ронию, когда они прошли мимо. Песок забился в туфли, но Вета не решилась остановиться, чтобы вытряхнуть его. Рония упрямо тянула вперед.
– Домой, – сказала она. – Пора. Мама увидит. А я закрою глаза, и как будто ничего не произошло. Вы обещаете не вызывать мою маму в школу?
– Что с тобой случилось?
Рония оглянулась на нее:
– Ничего. Но вы же будете любить меня, правда?
Вета не ответила. Здесь у подъездов домов стояли каменные первобытные монстры, как сторожевые псы, и таращились на Вету, как будто понимая, что она здесь чужая, и скалили каменные клыки ей в спину.
– Рония, послушай, я…
– Вот здесь остановка, – удовлетворенно заключила та и встала, прижавшись щекой к плечу Веты, как примерная дочь.
На них обернулись: женщина с тяжелыми сумками и компания молодых людей чуть поодаль, и слова, которые собиралась произнесли Вета, комом застряли в ее горле. Подкатил пустой воскресный автобус, не их, да и Рония не шевельнулась, но остановка тут же опустела.
– Вот мой идет, – сказала девушка, щекоча теплым дыханием плечо Веты. Она отстранилась, встала напротив и очень серьезно посмотрела ей в глаза. Рония уперла руки в бока, сразу сделавшись похожей на свою маму, – испуганная, но не сдавшаяся. – Вы обещали, что не уйдете, да? Я помню. Вы обещали.
Скрипнули тормоза. Рония прыгнула на подножку и оттуда помахала Вете рукой, как будто они были старыми добрыми подругами, и вот в очередной раз прогулялись по набережной. Вета хотела помахать в ответ, но обнаружила вдруг, что руки потяжелели, как будто весь день она перетаскивала набитые колбами биксы.
Автобус сердито зарычал и тронулся с места, Вета осталась одна под металлическим козырьком остановки. Ветер мел дороги и пересыпал песок. Она думала о том, что еще можно доехать до площади Союза и поискать дом Алейд, но ветер зло шипел: хватит. Хватит уже дергаться, ничего ты не сделаешь, Жаннетта – и та не смогла.
Письмо все еще лежало в сумке, и Вета с трудом преодолела желание вынуть его и перечитать. Может, и правда, идиотская шутка, в которую Ронию не посчитали нужным посвятить? Кто-то кидался в нее пеналом. Конечно Арт, кому еще.
Можно было бы позвонить матери Арта и пожаловаться один раз, но на все. Должен же найтись способ повлиять на неуправляемого подростка. Можно было пойти к директору и потребовать, чтобы он разбирался. Сколько ей еще терпеть, в конце концов?! Устроить ему истерику. Ни один директор не имеет права сидеть в своем мягком креслице, когда мальчишки-маги кидаются на учителей с угрозами.
Вета слушала, как хрустит на зубах песок, и раздумывала о том, что напишет в своем заявлении об уходе.
Черную служебную машину Вета увидела издали, но не сразу поверила, что ее уже разыскивают и ждут. День клонился к вечеру, но теплое сентябрьское солнце еще висело над площадкой, отражаясь в стеклах дома невыносимо оранжевыми бликами. Не поверила, пока ей навстречу с лавочки у подъезда не вскочил Антон.
– Где ты ходишь? – Он схватил ее за руки, как будто она собиралась вырываться и убегать. Сзади – Вете показалось – зашептались мамаши, которые, как обычно, выгуливали детвору на площадке.
– Гуляю, – ответила Вета глухо от растерянности. – Нельзя?
– Можно. – Он отпустил ее, опустил взгляд и привычным жестом потер затылок. На асфальте красовалось солнце, нарисованное цветными мелками, за солнцем дом и девочка с огромными глазами. – Прости. Чего-то я правда насочинял. Ты сказала, что будешь дома. Так что там с контрольными?
– Да. – Вета достала из сумки пачку тетрадных листов, перебрала их снова – вроде бы все, одиннадцать, и письмо. «Пугало» – бросилось в глаза. Вета сложила лист надписью внутрь и все вместе протянула Антону. – Бери, если нужно. Как думаешь, надолго может растянуться процедура увольнения?
Понедельник, одиннадцатое сентября – день побегов
С утра пронеслись пятиклашки. Шумные, с цветными пеналами и дневниками. Вета рисовала вместе с ними таблицы и растворяла в воде марганцовку. На перемене пошла к директору. Она уже испугалась принятого решения и малодушно надеялась, что на месте окажется только секретарь, и она оставит заявление на столе. На подпись. Подпишете – позвоните.
Но директор был на работе. Он попивал чай из щербатой кружку и смеялся о чем-то с секретарем. Его грузная фигура смешно смотрелась на маленьком стульчике для гостей.
– Вот, – сказала Вета и уложила на стол перед ним заявление.
Директор лениво покосился в сторону бумаги.
– Хорошо, что вы пришли, – защебетала секретарша, вытаскивая ручку из пучка на затылке. – Вот здесь распишитесь. Вы знаете, что теперь будете работать на полставки заведующей школьного музея?
– Я не буду работать, – оборвала ее Вета. Деть руки оказалось некуда. Она стояла, сама как школьница – руки за спиной. А дверь была открыта, урчала гулом голосов перемена, и дети то и дело проходили мимо. Приостанавливались. Может, смотрели ей в спину.
