Невозможно убежать. Город шел за ним до самого дома, а потом – уселся вороной на ветке дерева прямо за окном его комнаты. Игорь поднялся и задернул шторы. Не помогло – тень птицы отпечаталась на светлой стене.
До самой ночи он сидел в комнате родителей, пока его не прогнали спать. И во всей квартире погасили свет. Игорь проверил, закрыты ли окна, подергал входную дверь. Тайком он утащил телефон, размотав кабель во всю длину, и с головой накрылся одеялом.
К утру его заклонило в сон, его и Алису, потому что наступила ее очередь. Спать хотелось невыносимо, глаза закрывались, и он падал лицом в подушку. Алиса зевала на том конце провода. В голове громоздился неповоротливый ком из мыслей и недосмотренных снов.
Он не мог бы вспомнить момента, когда телефонная трубка замолчала.
Игорь очнулся от страха. Телефонная трубка лежала рядом – немая и холодная. Он сел, сбрасывая с себя одеяло. За окном загорался жиденький рассвет. Дрожащими руками он принялся набирать номер, сбился и только на второй раз понял, что телефон отключен: в трубке не слышалось даже гудков.
– Мама! Мам! – босиком и полуголый, как был, он бросился в родительскую спальню.
Родители спали, отвернувшись друг от друга, по разным краям кровати.
– Мама! – Игорь дернул за край одеяла.
Она подняла растрепанную голову, пошарила рукой по тумбочке в поисках часов.
– Пять утра еще. Иди спать, Игореш…
Перевернулась на другой бок.
Он пошлепал в комнату, от холода потирая голые плечи. Безлицый город уже стоял за его окном. Высокий худой силуэт, свалянный из старых тряпок и уличной пыли. Игорь шарахнулся обратно в коридор. Вокруг заскрежетало, как будто дом разваливался на куски. Стены опасно накренились.
Дверь его комнаты – одна насмешка – цветные стекла во всю верхнюю половину. Хлопнула оконная рама, и город вошел. Игорь заметался по прихожей. Нечем было забаррикадировать дверь. Только трюмо, но его не подтащить. Куда бежать? В ванную? Загнать самого себя в ловушку.
Сорвав с вешалки родительские куртки, он вытряхнул из отцовской ключи. Руки дрожали, и никак не выходило попасть в замочную скважину. Сзади тихо заскрипела дверь его комнаты.
Ключ наконец провернулся, и Игорь не выдержал – глянул через плечо. Город стоял в двух шагах. Неподвижный – руки обвисли вдоль тела. То, что было вместо лица, похожее на старую мешковину, шло морщинами. Гул в ушах сделался вдруг невыносимым, взорвал барабанные перепонки.
Игорь закричал во всю мощь легких, но сам же ничего не услышал, и бросился вниз, босиком по бетонной лестнице. Упал – колено взорвалось болью, но то, что стояло сзади, было куда страшнее.
Подъездная дверь хлопнула дважды. Игорь снова упал, разодрав в кровь второе колено. Не в состоянии подняться, он пополз по широкой асфальтовой дорожке и, прежде чем обессилел, успел ощутить запах застоявшегося болота. Вой ветра и лязг железа сложились в человеческие слова:
– Стой.
Он замер, закрывая руками голову.
– Пойдем со мной, – сказал город.
Одиннадцатое сентября
Она узнала окраины города. Если вглядеться, то за дождем можно было увидеть стену, отделяющую Петербург от остального мира. Или Вете только чудилось. Потому что машина все летела и летела по прямой и ровной дороге, а стена не становилась ближе. Вета хотела просить, долго ли еще, но не решалась: такое сердитое и сосредоточенное лицо было у Антона.
Мимо, за расплывчатыми силуэтами деревьев пронеслась черная махина.
– Что-то сгорело? – Она хотела спросить как бы между делом, но тон вышел чересчур напряженным.
– Где? – Антон бросил взгляд назад. – А… Ничего не горело, это храм Вселенского Разума. Еще одна штука, которую создали новые люди. Тебе не понравится.
– Долго нам еще?
– Не особенно.
Дорога резко вильнула вправо, и стена выросла прямо из прибитой дождем травы – вся монолитная и металлически-серая. Вета оглянулась на город: тот в дождливом мареве походил на корабль в тумане. Мачтой торчала башня теплоцентрали, подмигивая алыми огоньками.
– Я пойду спрошу, что тут у них, а ты сиди, – с тяжелым вздохом выдал Антон.
Но Вета выбралась из машины за ним – разве она смогла бы выдержать эту неясность и ожидание? – и по мокрой траве пошла след в след. Здесь не пахло дождем, скорее машинным маслом. Бухал где-то вдалеке неизвестный механизм, ритмично, словно стучало большое сердце. Она остановилась, вытряхивая из туфли колючий камешек, и окончательно промокла и замерзла.
Испугавшись, что останется одна посреди степи, Вета бросилась вперед.
В проеме, обозначающем проход на территорию охраны, было суше, и даже веяло теплом. Антон стоял к ней спиной, а вот молодой парень, очень похожий на тех, которые встречали Вету по приезде, и тоже с автоматом через плечо, заметил ее и, кажется, подмигнул. Она успела поймать его слова:
– Вы что, не в курсе? Никого больше не впускают и не выпускают. Ну, только по приказу маршала. Военное положение все-таки.
– Военное? – не выдержала Вета. Сложила руки на груди – как будто собиралась так защищаться. – С какой стати? Я мессершмиттов над городом не вижу.
Парень глянул на Вету озадаченно, потом снова перевел взгляд на Антона.
– Она что, не в курсе?
Тот нервно дернул плечом.
– Приказа маршала у нас, конечно, нет, но есть заявление об угрозе жизни, подписанное Робертом.
Только сейчас Вета заметила, что он прижимает к себе невзрачную кожаную папку. Военный посерьезнел.
– Вольфганг, я знаю, что приказ был никого не выпускать.
– Ну ладно, демоны с вами, сейчас разберемся.
Вета окончательно бы продрогла, если бы ее не провели в комнату с голыми стенами, где в углу у стола стоял дребезжащий обогреватель. Она опустилась на жесткий стул. Антон замер сбоку от нее, привалившись спиной к стене. Вета обернулась было к нему, но он только закрыл глаза, наверное, предрекая, что выяснения будут долгими.
Громоздкий черный телефон звонил несколько раз. Вольфганг отвечал рублеными фразами – да, нет, слушаюсь, потом ждал, глядя в стол перед собой, потом снова отвечал.
Когда он наконец-то в трех словах объяснил их ситуацию своему невидимому собеседнику, Вета встрепенулась. Она подняла голову и по его лицу попыталась понять, какое же их ждет решение. Вольфганг хмурился и поджимал губы.
– Да, есть, – сказал он и положил трубку на рычаг.
Антон пошевелился за плечом Веты, а она вдруг поймала себя на том, что от волнения хрустит суставами. Попробовала успокоиться и сложила руки на коленях.
– Добро, – прогудел Вольфганг. – Повезло. Давайте свое заявление, вас выпускают. Даже не знаю, с чего вдруг такие поблажки.
– Я только до Полянска и вернусь, – пообещал Антон, как будто боялся навсегда расстаться со старинным товарищем. Даже не взглянул на Вету.
– Надеюсь, успеешь до темноты, – мрачно протянул Вольфганг.
Они быстро обменялись бумагами. Подписанное не Ветой заявление легло на пустой стол, Вольфганг передал Антону клочок бумаги с печатью, видимо обозначающий здесь пропуск. Вета поднялась.
Ей показалось, что дождь начал утихать, но небо над Петербургом налилось вечерней синевой, и Вете от этого сделалось тоскливо.
«Вы же обещали нас любить», – глухо повторила в ее голове Рония, и ей вторила Сова за бетонным парапетом – волны о берег одна за другой.
– Я не обещала, – одними губами произнесла Вета в ответ залитому туманным маревом городу. – Ты вырастешь и все поймешь.
Такая глупая фраза – ее произносят всегда, когда не могут объясниться, потому что нечего тут объяснять. Просто испугалась. Но что она ей скажет? Прости, Рония, но я боюсь вас.
– Поехали? – окликнул ее Антон, давно уже открывший дверцу машину, он так и замер в неудобной позе – еще не сел, но уже и не стоит. На дождь он уже не обращал никакого внимания.
Вета прикусила губу.
– Да, едем.
Блеснула молния над городом. Вета окунулась в теплый салон машины, как в сон, и так же закрыла глаза.
– Тебе плохо? Бледная как мел, – в первый раз за все это время снизошел до нее Антон.
Она скривилась, чувствуя, как начинает ломить в висках, как обхватывает голову тяжелым обручем боли.
– Мне плохо, но это не имеет никакого значения. Едем.
Проезд, медленно открывшийся в стене, казался крохотным. Казалось, что машина в него ни за что не пройдет. Дождь заливал дорогу, и асфальт блестел впереди, как река. Вета закрыла глаза.
– Послушай. – Вывело ее из забытья.
Машина стояла, как будто в колодце, между двумя стенами, и от дождя не видно было даже вышек. Антон сидел, лбом почти касаясь руля, и жмурился, как от боли.
