— В крохотной пещерке также находились какие-то железные приспособления, — продолжила Эва рассказ. — Вожак пригласил меня сесть… совершенно человеческим жестом. Я тогда плохо понимала, что вокруг происходит, потому мало удивилась. Я даже не заметила. Но когда он заговорил…
Молодой разведчик подумал, что послышалось. Но перед глазами появилась картинка, как отец стоит рядом с Вожаком. По жестам и мимике видно — беседуют.
Ди оцепенел напротив маленькой каюты, где вместилось лишь две кровати. Одна была застелена, а одеяло второй скомкано на полу. Посеревшие от времени простыни в больших бурых пятнах.
Дочь оружейника повернулась. С улыбкой поглядела на друга детства.
— Я тоже, мягко говоря, была шокирована. Забыла все страхи, волнения, смерть сестры… — она направилась дальше, а Ди поплёлся следом, стараясь не пропустить ни единого слова. — Я понимала его! Иногда, вместо слов, из его пасти вырывался рык, но… он говорил!
— Что говорил? — спросил Ди.
— Тяжело рассказывать, — призналась Эва. — Я вспоминаю и… сама не верю! Я сидела на какой-то большой, холодной железке. Вожак присел напротив… Он сказал, что эту планету много лет назад постигла страшная катастрофа…
— Какая? — не удержался разведчик.
— Он сказал, какая, — неохотно повинилась Эва. — Но я предпочитаю, чтобы ты узнал это из другого источника.
— Из какого?! — Ди уже надоело удивляться.
— Скоро узнаешь. Пойдём.
Они поднялись на следующую палубу и долго шли по извилистым коридорам. Каюты были закрыты, но из-под потолка лился жёлтый свет. Тот самый, который ночью включался по всему кораблю.
— Вожак сказал, что каждый раз боится, что в поселении всех перебьют. Зверей очень много. И он когда-нибудь, вероятно очень скоро, уже не сможет остановить соплеменников. Они его попросту не послушают. А если власть захватит Серый, то людей сразу всех перебьют.
— Но как?! — воскликнул Ди. Хотел ещё что-нибудь сказать, возмущение и гнев рвались наружу, да не нашёл слов.
— Так, — обернувшись, Эва грустно усмехнулась. — Я тоже думала, что бред какой-то, но когда прочла… И ты поймёшь, когда прочтёшь.
— Что прочтёшь? — задал Ди резонный вопрос.
— Записи матери Вожака, — Эва остановилась перед одной из кают. — Не считая моей бабушки, она была последним жителем этого корабля. И когда ей пришлось искать пропитания в городе, она смогла сохранить разум. Как рассказал Вожак, она начала записывать мысли, заставляла голову работать. Не давала самой себе скатиться к животным инстинктам, но тело всё же менялось. В итоге она стала выглядеть как зверь, но при этом оставалась человеком. А после того, как побывала у нас в поселении, то продолжила вести дневник, чтобы передать своему сыну всё, что знала.
Эва открыла дверь. Внутри крохотной каюты стояла койка с пожелтевшим бельём и внушительных размеров письменный стол, который и занимал почти всё пространство внутри. Роль стула выполняла кровать, на помятых простынях которой, в изголовье, разведчик заметил бурые пятна. Словно кто-то умирал от кровавого кашля.
— Постой, постой, постой! — Ди остановился, глаза чуть не выкатились из орбит. — Мне не послышалось?! Мне ничего не послышалось?
Эва поглядела на него. Лицо осунулось, повзрослело, в глазах появилась жизненная усталость мудрой женщины.
— Ты же помнишь, что нам рассказывали про Ни-Диидо? А ведь всё было самую чуточку иначе. Мне Вожак рассказал недостающие фрагменты…
* * *
Ни-Диидо с самого детства отличался беспокойным нравом. Будущий глава семьи свечников родился крупным ребёнком. Повитуха тогда сказала матери:
— Благодари, что это у тебя первый. Только потому и выжила.
Молодой папаша не мог нарадоваться новорожденному сыну. Точь-в-точь в отца: нос с крупной горбинкой, да глаза, один голубой, а второй зелёный.
Единственное, что по-настоящему отличало Ни-Диидо от всех жителей поселения — необычайная сила. Ещё не научившись ходить, он выломал входную дверь — хотелось ребёнку посмотреть, что снаружи. После родители Ни-Диидо с ним намучились. Мальчик рос, как и другие, но… возможно ли с такой необыкновенной силой быть как все?
Проблемы начались на пятый Сезон, когда детей обычно начинали выпускать из дома в одиночку. К тому моменту Ни-Диидо настолько вымахал, что возвышался над сверстниками, как небоскрёб над человеком. Естественно, что мало кто с ним дружил. Лишь двое из детей бойцов, отличающиеся таким же буйным характером, но сильно не дотягивавшие до такой же комплекции, смогли найти с ним общий язык. Втроём они доставляли столько проблем, сколько не каждый зверь сможет.
Началось с того, что отца Ни-Диидо принудили восстанавливать стену, которую малыш попробовал на прочность. Отец попыхтел, но стену отстроил заново. Хотел задать трёпку сыну, но после решил поступить иначе.
«Зачем заглушать талант?! — подумал он. — Его наоборот надо развивать! Но под чутким контролем».
С того дня отец занялся воспитанием сына — уговорил одного дюжего бойца с ним заниматься, водил в город, где всё показывал и рассказывал.
Но мальчишка есть мальчишка. На восьмой Сезон, когда начались занятия, начались и очередные проблемы. Ни-Диидо не нашёл общий язык с главным судьёй — Уэйлеем, одна из методик обучения которого заключалась в крепких подзатыльниках. Однажды, бахвалясь перед друзьями, Ни-Диидо заявил, что если учитель отвесит ему подзатыльник, то ему не поздоровится. Однажды Уэйлей, на собственное горе, всё-таки отвесил подзатыльник возмужавшему не по возрасту ученику. Его брови поползли вверх, когда ученик вместо того, чтоб виновато склониться над столом, со свирепым видом поднялся.
— Разорву! — прошептал покрасневший от душившей злости и стыда сын свечника.
Учитель застыл перед возвышающимся над ним восьмисезонным парнем.
— Да как ты смеешь?! — успел выдавить Уэйлей, перед тем как Ни-Диидо схватил его и, перевернув, грохнул головой в пол.
Шейные позвонки старого судьи не выдержали перегрузок. Несколько мгновений он корячился в судорогах на полу, а после испустил дух.
На несколько дней поселение парализовало. Люди пребывали в сильнейшем замешательстве. Никто и никогда не убивали судей. Тем более главных. Лишь однажды, один из этой семьи погиб в лапах зверя. Занявший место главного судьи Стирд — старший сын Уэйлея — настаивал на том, чтоб не просто изгнать Ни-Диидо, а казнить.
— Нестандартное преступление, — говорил он на Совете. — Требует нестандартной казни! Как так, взял и убил главного судью?! Заметьте, намеренно убил!
В те времена Совет также проходил в доме судей, в специально отведённой комнате. Свечей тогда изготавливалось много. Потому на каждой стене висело по несколько канделябров. Представители семей сидели полукругом на табуретах, а председатель стоял в центре. Именно председатель в те времена принимал окончательное решение. Стирд предлагал четвертовать зарвавшегося свечника. Да не просто отрубить руки и ноги, а выколоть глаза, отрезать язык и кастрировать.
— При этом приложить все возможные усилия, чтоб он выжил! — объяснял новый главный судья. — Пусть оставшуюся жизнь лежит и мучается! Осознаёт собственный поступок. А остальным будет назидание!
Мать Ни-Диидо (в порядке исключения, по настоятельной просьбе допущенная на Совет), когда услышала эти слова, моментально поседела. Отец со спокойным, даже скучающим видом спросил:
— А кто за ним ходить-то будет?! Нам такой подарочек не нужен!
— Вы и будете! — тыкнул в них пальцем Стирд. — Детей надо воспитывать, а не пускать всё на самотёк.
— А мы и воспитываем, — отец Ни-Диидо скрестил руки на груди и всем видом показывал величайшее спокойствие. — А вот кто-то явно позволяет себе лишнее! — он почти сразу решил, что сына на растерзание не отдаст ни при каких обстоятельствах.
«Только через мой труп» — заручившись таким настроем, отец Ни-Диидо прекратил волноваться. Всё равно бессмысленно.
— Да как ты смеешь?! — повторил Стирд роковые слова отца. — Как ты смеешь мне говорить такое!
Стирд был чуть ли не вдвое младше родителей Ни-Диидо. Но он с детства видел, как говорил отец с остальными.
«Кто не судья — тот шваль!» — ещё тогда сделал заключение Стирд.
— Я, конечно, понимаю, что ты, как и любой родитель, готов защищать собственное чадо, но… Он преступил все возможные и невозможные границы и заслуживает смерти.
— А я считаю, что не заслуживает, — неожиданно подал голос глава бойцов. — Не тебе, молокососу, который даже пороху не нюхал, решать, кто заслуживает смерти, а кто не заслуживает!
— Да ты… — Стирд затрясся от ярости.
Остальные главы семей улыбнулись. Боец продолжал:
— Он совершил непозволительный поступок, но… Он слишком важен для всей поселения.
