Из коридора тянуло холодом и хлоркой. Спали все. Дыхание людей, неровное и сбивчивое, было таким же беспокойным, как их мысли. Иногда кто-то принимался бормотать во сне бессвязные фразы на языке, перед которым спасовал бы любой лингвист. Где-то на этаже изредка хныкал ребёнок.
В классе было душно, но его обитатели не открывали окна — на улице было более чем прохладно.
По стеклу дробно стучал дождь. Должно быть, это и был пресловутый «fall out» — выпадение радиоактивных осадков. В этой воде могли содержаться любые ядовитые примеси — сколько химических заводов и нефтехранилищ было развеяно по ветру?
Редко-редко с улицы доносился шум проезжающих машин. Фары чертили на потолке странные узоры; Данилов вздрагивал, когда отражённый луч бил ему в глаза, словно это был прожектор, который высматривал именно его. Иногда тишину нарушали другие звуки. Дикий визг тормозов, грохот шагов по бетону тротуара — кто-то за кем-то гонится. Оглушительный удар, лязг металла о металл. Авария. В этой темени немудрено столкнуться или поцеловаться со столбом.
Потом Саша вдруг услышал дикие вопли, от которых хотелось заткнуть уши. Так может кричать только человек под ножом Джека Потрошителя. Данилов ёжился и переворачивался с боку на бок, стараясь поплотнее укутаться куцым одеяльцем, и слышал далёкий рокот — то ли раскатистый гром, то ли канонаду, то ли эхо нового взрыва. Звякали и вибрировали оконные стёкла, дрожали шкафы, чуть заметно тряслось всё старое здание. Раньше Саша подумал бы на железную дорогу, но теперь он сомневался в том, что поезда ещё куда-то ходили.
А потом началось уже гораздо ближе — на улице. Несколько выстрелов, один за другим. Под утро треск автоматных очередей слился в один несмолкающий фейерверк. В классе все спали или притворялись спящими, а где-то за городом шёл бой.
Всё это было где-то на периферии Сашиного сознания. Его центр занят другим. Он никак не мог заснуть, несмотря на то, что все мышцы буквально стонали от усталости. Но то, что он увидел, не было сном. Сны не могут быть такими яркими, даже если это сны шизофреника.
Неожиданно для себя он представил…
Лучше бы ему этого не делать. Картина, возникшая у него в голове, была настольно яркой и объёмной, что стёрла все предыдущие построения, как тряпка смывает с доски неверное доказательство теоремы. Она была даже более реальна, чем новомодные фильмы с технологией Smell&Sense. Её можно было не только осязать и обонять, у неё была своя «аура», своё биополе. Или некрополе.
Картина гениального режиссёра воздействует на психику только опосредованно, через органы восприятия. А то, что выстроилось у Александра в сознании, било прямо в цель, минуя все пять чувств. Не сон, а полотно, достойное кисти Иеронима Босха, которое напрямую закачивают в мозг по сетевому кабелю.
Саша закрыл глаза, и ему было видение.
Поздний вечер. Красный шар солнца, наполовину скрывшийся за кромкой горизонта, висел над спокойной гладью залива.
Колоссальные башни из белого камня искрились в его лучах, блестели гирляндами бесчисленных окон, отливая серебром и медью. Своими вершинами они ввинчивались в тёмно-синее небо, на котором уже начали намечаться узоры созвездий, почти невидимые в неоновом свете города.
Вдали над океаном плыли белые невесомые облака, и только восточный край неба был затянут угольно-чёрными тучами.
Посреди залива — крохотный островок, закованный в гранит. Величественная фигура возвышается над неподвижными зеркальными водами. Изваяние женщины в короне. Её лицо выглядит величественным, одновременно печальным и смущённым. Ей накидка похожа на откинутый полог савана.
И вдруг что-то изменилось.
Сначала исчезли все звуки. Однако в этой тишине не было безмятежности, только тревога и ощущение, что что-то должно произойти. Потом вдалеке на востоке в небе возникла чёрная точка, быстро увеличивавшаяся в размерах.
Ослепляющая вспышка…
И всё тонет в потоках багрового пламени. А затем море пламени выходит из берегов, и гигантский огненный хлыст обрушивается на ничего не подозревающий город, сметая всё на своём пути. Красные отсветы ложатся на небесную твердь, и вот уже огненный шторм бушует на всём побережье.
Как подрубленное дерево падает статуя. Её ноги, словно глиняные, подломились в коленях, и тело рухнуло в океан. Бурлит, закипая, вода в заливе и до самых облаков поднимается красная пена.
Но это только начало.
Он закрывал глаза вновь и видел, как остров Манхэттен разделяет судьбу Атлантиды. Линия горизонта скрывается за тёмной стеной циклопического цунами. Вода поднимается до небес, затмевая солнце, и обрушивается на прибрежную полосу.
Люди не успевают даже вскрикнуть, когда волна накрывает их с головой вместе с их домами, офисами и магазинами. Она сносит здания как гигантский таран, расплющивает автомобили как консервные банки. Оказаться на её пути — всё равно, что попасть под каток, броситься под колесницу Джаггернаута. Когда цунами несётся со скоростью гоночного автомобиля, у человека, оказавшегося на его пути, остаётся мало шансов захлёбнуться. Скорее он будет раздавлен и смят.
С оглушительным грохотом рушатся башни, казавшиеся несокрушимыми, Цитадели деловой жизни западного полушария и всего мира медленно оседают в облаках клубящейся пыли, которую тут же подхватывает налетевший порыв ветра. Но даже этому звуку не сравниться с гулом идущей воды, от которого начинает вибрировать сам воздух.
Волна не останавливается. На её пути Гарлем, Бронкс. Она проходит через тетрадные клетки кварталов как раскалённый нож сквозь масло, оставляя за собой смерть и опустошение.
Она вопиюще политкорректна и не делает исключений ни для кого. Азиаты, латиносы, негры, католики, гомосексуалисты, поборники ислама — ревущей смерти всё равно. Она несёт на своём гребне автобусы, трейлеры и целые дома — американские, хлипкие, из маленьких реечек. На ней качаются небольшой океанский теплоход, эсминец ВМФ США, так и не закончивший своё последнее дежурство, и целая флотилия судёнышек помельче….
Волна приходит в «suburbia» — пригороды, населённые добропорядочными представителями среднего класса. Теми upwardly-mobile people, которые превыше всего в жизни ставят success; по кому больнее всего ударил ипотечный кризис, заставив их менять автомобили не каждый год, а раз в два года.
Волна уже утратила свою былую силу и высоту, разлившись широким фронтом по равнине, переполнив русла рек. В ней исчезала одноэтажная Америка, казавшаяся вечной. Её обитатели барахтались как котята в ведре — с теми же надеждами на спасение. Солёная атлантическая вода разъедает глаза, едкой горечью наполняет рот и заполняет лёгкие. Смерть от недостатка кислорода медленна и мучительна.
И вот Волна отхлынула, оставив после себя зловонную топь, из которой то тут, то там торчали крыши уцелевших зданий. Остров Манхэттен, принявший на себя всю мощь волны, стал страшным нагромождением руин, похожим на циклопический «сад камней» для отдыха титанов, пробудившихся к жизни. Куинс, Бронкс и Гарлем превратились в огромное болото, на поверхности которого среди обломков крыш, смятых автомобилей и мебели плавали изуродованные трупы людей и животных.
Когда вода откатывается назад, за ней остаётся обезображенный берег, покрытый сплошным ковром тел. Горы и озёра трупов. Целая лагуна, наполненная разлагающимся мясом. Гудзонов залив кишит вздувшимися мертвецами, а прибрежная полоса усеяна обломками творений человеческих рук вперемежку с останками своих творцов. В них теперь трудно узнать граждан страны, считавшей себя единственным претендентом на мировое господство. Вздувшиеся, распухшие, изломанные, разорванные на части, находящиеся в разных стадиях разложения.
Высокая теплоёмкость океана действительно смягчит эффект ядерной зимы. Мороз придёт на побережье Атлантики несколькими неделями позже, чем на юг Западно-Сибирской низменности. И конечно, ему не быть таким суровым. Если в Новосибирске тела не успеют перейти к стадии распада и замёрзнут как камни, то в Нью-Йорке всё должно обстоять иначе.
Их тысячи. Сотни тысяч. Мужчины, женщины, дети, старики и те, кого опознать не сможет и сам Создатель. Выходцы со всех континентов, перемешанные в этом гигантском миксере, проваренные в котле кипящей воды и крови… Плавильном котле.
Во влажном приморском климате они будут тлеть. Вздуются, лопнут как перезрелые тыквы, исторгая из своего нутра смрад и тлен, привлекающие полчища мух, которые будут виться над горами плоти как ядовитый чёрный туман. Мегаполис, звавшийся «Большим яблоком», стал кормом для червей.
Горе тебе, Вавилон, град крепкий.
А потом всё погасло. Видение погибшего города побледнело, и, истончаясь, как мираж, стало собственной тенью. Исчезло. Саша сам не заметил, когда погрузился в сон как в зыбучий песок. Теперь уже до самого бледного рассвета.
