Если здесь, на значительном расстоянии от эпицентра, творилось такое, то что говорить про центральные районы! Теперь на их месте даже не руины, а поле, гладкое как стол. Всё разметало по камешку и расплавило. Остался один шлак. По крайней мере, никто там не мучился.
Кое-кто мог уцелеть в подвалах, на подземных автостоянках, в метро, но как до них добраться? Это за пределами человеческих возможностей. Тут не поможет никакой героизм. Без тяжёлых экскаваторов до них не докопаться никогда.
Жестокая правда состояла в том, что спасти всех оказалось невозможно. Нельзя было распылять силы, иначе не сможешь помочь даже себе. Ведь им, укрывшимся в бункере, предстояло надеяться только на себя. Демьянов, да и все остальные, уже давно не верили в помощь извне. До сих пор они не получили из центра ни одной весточки. Вероятно, там дела обстояли ещё хуже.
Отныне их мир будет ограничен убежищем. То, что творилось за его пределами, майора не касалось, он отвечал только за своих. Остальным придётся выкручиваться самим. Жестоко, но по-другому нельзя. Всех страждущих не спасешь и не накормишь, если тебя зовут не Иисус.
Характер у человека, который присвоил себе звучную должность коменданта объекта, был такой, что для общения с ним требовалась железная выдержка. В глубине души Захар Петрович Прохоров, возможно, был неплохим человеком. Но этой глубины души он никому не открывал, прятал за семью замками, а показывал совсем другое: раздражительность, мелочную злобу и слабо прикрытую ненависть ко всем, кто был чуть более способным, чем он. Учитывая уровень его интеллекта, в число таковых попадали многие. Жена его, как случайно узнал майор, лет пять назад повесилась. Её можно было понять. Возможно, он и пальцем её не тронул, но постоянное выслушивание его попрёков могло довести до нервного срыва даже памятник.
В трезвом виде этот субъект был невыносим. Можно было подумать, что, набравшись, он становился ещё паскуднее, но этого не происходило. Хуже было просто некуда. Напротив, в пьяном виде его было проще терпеть, потому что он быстро отключался и засыпал.
Можно догадаться, что его, генерал-майора, перевели из столицы в Новосибирское управление тоже не за особые заслуги. Скорее всего, он натворил дел и здорово достал кого-то наверху, но, оберегая честь мундира, его отправили не на скамью подсудимых, а сюда, в Сибирь. Избавились от него с наименьшими потерями.
Майор благодарил Бога за то, что этот «оборотень в погонах» никогда не являлся его непосредственным начальником. За эти дни Демьянов начал понимать, почему так много внимания уделяется психологической совместимости космонавтов на орбитальных станциях. Ведь в экстремальной ситуации там, наверху, они могли надеяться только на себя и товарищей, а не на далёкий ЦУП.
Так же было и у них. Хотя без всяких тестов было ясно, что с психикой у гражданина коменданта — тамбовский волк ему товарищ — не всё в порядке. И существовать рядом с ним в замкнутом пространстве было очень трудно.
— Я сказал, в инструкции чёрным по белому написано: «эвакуация». Радиационная опасность миновала? Миновала. Так какого рожна мы ждём? — желчно осведомился генерал. — Особого приглашения?
— Товарищ комендант, — Демьянов изо всех сил сдерживал себя. — Вы понимаете, чем это обернётся?
— Да какая на хрен разница, что я понимаю? Я могу вообще не понимать. Ты, кстати, тем более. Понимать должны там, — Прохоров воздел палец к цементному потолку. — В государственном штабе ГО, в Москве.
— А где он есть, этот штаб? — не сдавался майор. — С нашим передатчиком нас даже в соседних областях не услышат. А с местными силами мы пытаемся связаться на установленной частоте каждый час. Всё без толку.
— Это временные неполадки, — махнул рукой комендант. — Радиопомехи. Ты в школе не учился? Ядерный взрыв вызывает… Но рано или поздно они выйдут с нами на связь, не сомневайся. И вообще, голову себе не забивай. Если оговорено, значит, выйдут.
«Вашими устами да мёд пить», — подумал майор. Самому ему в голову приходили всего два объяснения этой тишины. Первое — все мертвы. Второе — кое-кто уцелел, но они соблюдают радиомолчание, чтобы не стать мишенью для ракет противника. Ни то, ни другое не оставляло убежищу особых надежд на получение помощи.
— Захар Петрович, давайте не торопиться, — голос Демьянова звучал так, будто он разговаривает с ребёнком. — Наверху трудно передвигаться, особенно неподготовленным. У нас много пострадавших, дети… А машин крайне мало, и бензина почти нет. Да даже если бы и были… все дороги запружены, не проехать. Да и пешком тяжело будет пробираться сквозь завалы, видимость плохая, а на градуснике уже минус десять. Опять же продукты мы с собой точно не унесём. Чистая вода теперь может оказаться редкостью. И это ещё не всё. Там ведь и постреливают иногда.
— Постреливают? — недоверчиво переспросил генерал. — Кто?
«Я ему пятьдесят раз говорил. И как об стенку горохом. Будто глухой. Он что, думает, нас там хлебом-солью встретят?»
— Лица без определённого места жительства, — хмуро произнёс майор. — Теперь других-то и нет.
Около минуты Захар Петрович хранил молчание. Видимо, в его голове под фуражкой шла напряжённая работа мысли.
Затем он, явно с большим трудом, выдавил из себя:
— Так что будем делать? Мы не можем уйти, это факт. Но ведь не останемся же мы тут жить? Здесь же жить невозможно, ведь так? — В голосе генерала Демьянову послышались жалобные нотки. — Какие будут у вас предложения?
Хвала небесам, он уступил, отказался от идеи немедленной эвакуации. Похоже, не последнюю роль сыграл страх за свою шкуру. Высокий, хотя и не смертельный уровень радиации — это одно, а автоматная очередь из окна — совсем другое. Это даже идиот поймёт.
— Предложение такое, — вновь заговорил Демьянов. — Мы останемся здесь, пока не придут в норму… климатические обстоятельства.
— Это сколько?
— Я тут говорил с одним геофизиком из НИИ климатологии. Не меньше пары месяцев. Возможно, три.
— Да вы в уме? — у генерала чуть глаза на лоб не полезли. — А есть мы всё это время что будем? Запасы ведь не резиновые!
— Об этом я и хотел сказать. Пока окончательно не наступила зима, предлагаю организовать службу продотрядов для систематического пополнения наших запасов.
— Легко сказать, — фыркнул Прохоров. — Чем? Что-то я не видел наверху вагонов, набитых тушёнкой. Может, господ мародёров попросим поделиться?
— Не стоит. Есть у меня идейка, — Демьянов проигнорировал иронию. — Я думаю, на рынке что-нибудь осталось. Можно собрать оперативную группу и наведаться туда.
— Значит, решено, — подытожил комендант с явным облегчением. — Вот и займитесь этим, Сергей Борисович. Хорошо бы сегодня же организовать доставку продовольствия. Мясо, сыр, колбаса. Если наткнётесь на икру, балычок или печень трески, то тоже берите — не пропадать же добру. Да же шпроты и кильку тащите. Кто-нибудь да съест, — Захар Петрович натянуто рассмеялся. — Ну, всё. Считаю наше собрание закрытым.
Не требовалось уточнять, о каком базаре речь. Конечно же, не о ближайшем, на улице Российской. Оттуда всё растащили аборигены ещё в первые дни, похерив радиацию и другие опасности. Да и добычи там было не так много. То ли дело «гусинка».
Там, на Гусинобродском шоссе, рядом со знаменитой Барахолкой, крупнейшим вещевым рынком по эту сторону Урала, было и несколько продуктовых рынков, где на пространстве размером с пять-шесть футбольных полей стояли ряды контейнеров, трейлеров, навесов, палаток и павильонов, с которых полуторамиллионный город мог бы кормиться неделю.
Были времена, когда эта «гусинка» была единственным приносящим живые деньги предприятием города. На заре девяностых турецкие куртки и золотые цепочки стали настоящим спасением для умиравших с голоду младших научных сотрудников, переквалифицировавшихся в «челноки». Потом ситуация изменилась, в НИИ стали выплачивать зарплату, заработала промышленность, пошёл в гору бизнес; рынок менялся внешне, но своих позиций не сдавал.
Самыми верными его покупателями оставались пенсионеры и малообеспеченные, а также жители окрестных сёл. Первые приходили на своих двоих, последние приезжали на громыхающих реликтах советской эпохи, чтоб купить по дешёвке какую-нибудь хозяйственную мелочь. Даже экономический взлёт начала двухтысячных не сильно подорвал его позиции, хотя базары поменьше уже дышали на ладан, проигрывая конкуренцию огромным бастионам капитализма из стекла и бетона. Но выросшие рядом торговые центры почти не отразились на его работе. Большинство, не желая терпеть толкотню и не без основания опасаясь карманников, ходило в супермаркеты с эскалаторами, видеокамерами наблюдения и автоматическими дверями. Те, кто победнее, продолжали покупать у пёстрых разноязыких обитателей торговых рядов, благо цены там были пониже, да и возможность поторговаться оставалась. Качество же товаров было сравнимым, тем более что в супермаркетах давно изобрели свои, технологичные методы обвеса, обсчёта и втюхивания лежалого товара. Подкравшийся незаметно кризис и вовсе подарил блошиным рынкам второе рождение.
