Нет, «отлично» — не очень подходящее слово. Отличными могут быть результаты работы; отлично можно выполнить поставленную задачу. На «отлично» можно школу закончить. Но когда человек идёт на верную смерть, чтобы спасать незнакомых людей — тем более если его никто не обязывает, — это называется по-другому. Нет, не сумасшествием, как внушали им в «демократическую» эпоху. Героизмом это называется. Он знал, что на её счету было десятка два спасённых жизней.
На второй день, когда начали набирать добровольцев для работы на поверхности, она первой сделала шаг вперёд. Майора это тогда даже немного разозлило. Девка, мол, не понимает, как там опасно, вот и лезет, дура. Но теперь он думал, что, не сделай этого шага она, и волонтёров стало бы на порядок меньше. Их число и так никогда не превышало необходимого. Готовность умереть ради других — скорее исключение, чем правило, и совершенно естественно для человека предоставить другим возможность броситься на амбразуру.
Ещё Демьянов тогда подумал, что у девушки просто возникло желание поскорее умереть. Не такое уж редкое, кстати, желание. В начале второй недели подземного плена убежище захлестнула волна самоубийств. Это было связано с объективными законами человеческой психики. Первый шок прошёл, за ним пришло понимание, что это навсегда, что всё вокруг — это не дурной сон, а то, с чем им теперь предстоит жить. Именно это понимание и заставляло людей затягивать на шее петлю из чулок или вскрывать себе вены крышкой консервной банки. Бритв и ножей не было почти не у кого.
Дружинники, набранные из ракетчиков и таких же беженцев, были призваны не только поддерживать порядок, но и бороться с этой напастью. Из полусотни тех, кто решил пойти по пути наименьшего сопротивления, только двадцати удалось покинуть этот мир. Остальным не дали. Но каждый раз, глядя в пустые глаза собратьев по несчастью, майор чувствовал, что многих из них в этом мире держит только привычка.
Машенька не вписывалась в этот образ. Глядя на неё, не верилось, что она одержима желанием уйти из жизни. Не вязалось это с её жизнелюбием, сквозившем во взгляде, в походке, в осанке. Самоубийцы так себя не ведут. Они не рассказывают анекдоты, чтобы хоть как-то поднять настроение окружающим, не следят за собой с таким усердием. А она успевала не только умыться, но и накраситься даже при сумасшедшей занятости.
Нет, умирать Маша определённо не собиралась. Постепенно майор пришёл к выводу, что её храбрость проистекает скорее из неопытности и не очень развитого воображения. Девчонка просто не отдавала себе отчёт в том, насколько велик риск. Несколько раз он ей об этом говорил, но складывалось впечатление, что она пропускает эти предупреждения мимо ушей. «Конечно-конечно. Я поняла. Ну ладно, я пошла». Иногда Демьянов грешным делом начинал думать, что только из таких людей и получаются герои. Из зелёных, не знающих жизни, сопляков и соплячек, которые думают, что у смерти в списке нет их фамилии.
И если бы когда-нибудь их стали награждать за этот беспримерный подвиг, то майор сам просил бы за неё. Она заслужила, чтобы ей повесили на грудь самый высокий орден. Да что там орден, пусть её именем назовут улицу. Если хоть в одном городе сохранилась хоть одна.
Чернышева быстрее других оправилась от шока и, несмотря на внешнюю мягкость и округлость, внутри была жёсткой и твёрдой как кремень. Никто не видел в её глазах ни слезинки. А ведь за эти дни майор не раз лицезрел рыдающих мужчин и почему-то не решился их осуждать. Кроме того, она была очень деятельной и за день успевала намотать по тёмным коридорам километров тридцать, если не больше. Энергия била из неё ключом. Что ей горящая изба, что ей конь! Подайте небоскрёб, объятый пламенем, подайте табун диких мустангов. А то скучно как-то.
Могло показаться, что девушка владеет искусством телепортации. Она умудрялась находиться сразу в нескольких местах и везде выполнять какие-то дела. Её можно было видеть на всех секциях и во всех закоулках, разговаривающую, о чём-то рассказывающую, отстаивающую своё мнение. Но никого это не раздражало. Наоборот. Она сразу завязала знакомства с множеством совершенно разных людей. Лучше определение, которое можно было подобрать к Марии Чернышевой: «дама, приятная во всех отношениях». Возможно, несчастным и потерянным обитателям подземелья она казалась лучом света в тёмном царстве.
Её можно было поставить в пример любому как образец оптимизма. Правда, никто не мог с уверенностью сказать, что происходит у неё в душе — в убежище психологов не оказалось. Но если её настрой и был напускным, то разыгрывала Маша его мастерски. Она никогда ни на что не жаловалась, спала не больше пяти часов в сутки, ела то, что попадалось под руку, на ходу, на бегу, не останавливаясь, причём с таким аппетитом, каким не могли похвастаться многие другие. Если её работоспособность просто изумляла, то выдержка даже вызывала беспокойство, так как не поддавалась человеческой логике.
Густой смрад горелой и уже начавшей разлагаться плоти над развалинами родного города, где трупы людей лежали как брёвна, а безумные взгляды и бессвязные вопли выживших были ещё страшнее, чем молчание и неподвижность тех, кому посчастливилось погибнуть, она игнорировала как фон, который не должен мешать работе. Ей удавалось сохранять не только хладнокровие, но и содержимое своего желудка, чем не каждый мужчина мог похвастаться.
Риск при каждом выходе на поверхность был велик, но Маша счастливо избегала всех ловушек, словно заговорённая. Ничего не происходило и с её товарищами по звену, как будто девушка была талисманом, отводившим погибель. Все знали, что, в случае чего, она и перевяжет, и жгут наложит, и, пожалуй, на себе дотащит. Несколько раз каким-то неведомым чутьём ей удавалось находить под развалинами живых людей. По теории вероятности Чернышевой давно полагалось пасть смертью храбрых, но она ничего не знала об этой теории и поэтому выжила всему наперекор.
— Кстати, Маша, у тебя есть знакомые, которые хорошо знают рынок? — уже в дверях задал Демьянов вопрос, так долго вертевшийся на языке.
— Знакомые… — она задумалась. — Нет, никого не припомню.
— Жаль, — покачал головой майор.
— Знакомых нет, — продолжала Чернышева. — Но я сама могу показать дорогу.
— Ты?
— Да, — кивнула девушка. — Я там работала одно время. Недавно. Так что хорошо помню, где что есть. Могу проводить, если нужно.
— Ещё как нужно. Вот только это может быть опасно.
— Сергей Борисович, не волнуйтесь, — она посмотрела на него, и ему почудилась усмешка в её глазах. — Я же уже была наверху. Не пропаду.
Да, ей доводилось работать на поверхности. Но ведь сейчас дело совсем другое.
— Как знаешь. Но всё-таки подумай десять раз.
— Да хоть сто, Сергей Борисович, — немного резковато сказала она. — Я уже всё решила.
— Ты же врач, должна понимать, чем рискуешь.
— Да, понимаю.
Ну что он мог сделать?.. Переубедить? Запретить?
Демьянов не стал её долго отговаривать. Тем более что майор до сих пор не мог разобраться в себе и определить, что же ему нужно. Её помощь как проводника или просто её присутствие?
— Всё, мне надо бежать, — глянул он для отвода глаз на часы.
— Ладно, заходите в любое время, — тепло улыбнулась она ему.
— Непременно загляну на днях, — пообещал он. — Ладно, отправляемся сегодня в пятнадцать ноль-ноль. В полтретьего жду тебя у пункта дезактивации. А я пока подберу добровольцев.
Они расстались, но девушка не осталась «дома», а побежала куда-то к соседям.
«Ей бы поосторожней быть, — проводил её взглядом майор. — Аппетитная не только в переносном смысле слова. Ведь если с рынком не получится, то через месяц люди у нас будут как аборигены с Голодного Мыса. Господи, неужели и до такого когда-нибудь докатимся?».
— Мне нужно ещё пять человек. Давайте, давайте, мужики. За нас никто это не сделает.
Как всегда перед вылазкой, майор наставлял своих подчинённых, которым предстояла прогулка по аду на земле.
— Как вы помните, после ядерного взрыва степень радиоактивности осадков быстро ослабляется. Через семь часов она составляет всего десять процентов от того, что было сразу после взрыва. Для неграмотных — это в десять раз меньше. Через два дня — один процент. А через неделю — считайте сами. Так что опасности для жизни нет.
Он не уточнил, что если с самого начала её уровень был крайне высок, то даже одна десятая процента может представлять угрозу при длительном нахождении в очаге заражения, и что правило не годится, когда речь идёт о множественных очагах — от наземных взрывов до катастроф, вызванных авариями на атомных электростанциях, которых в радиусе пятидесяти километров от города было две.
— Даже за шесть часов вы опасной дозы не получите, — продолжал он. — Самое худшее, что может получиться — это то, что кто-то из вас не сможет стать отцом. Работать всё будет как положено, только результата не получится. Оплодотворения то есть. Будете стерильными как… — он замешкался, подбирая подходящее слово для сравнения. — Как стерилизованное молоко, короче.
