Суд графства МакДонелл оказался суров к обвиняемым: убийца, раскаявшийся и признавший свою вину, был осужден к пятнадцати годам лишения свободы, а организаторы акции получили, в зависимости от их роли и позиции во время следствия, от пяти до двадцати лет. Ши, отказавшийся сотрудничать со следствием и ведущий себя вызывающе перед судьей, заработал себе восемнадцать — больше него дали лишь руководителю организации.
— Представляю себе, как ты радовался, — прошептал я презрительно.
— Это было неминуемо. Я удивился лишь, как он пробыл на свободе так долго. То же самое касается и тебя. Твой опекун наивно полагал, что хорошее воспитание и образование откроют тебе глаза на вещи, сделают из тебя добропорядочного гражданина. Но он просто тебя не знал. Он недооценил той ненависти, которую ты затаил, не так ли? Ты пронес ее сквозь всю вашу жизнь: интернат, академия, служба в полиции…
— А вот тут закрой-ка ты свою пасть, Ссыкун Полли, — наполняясь холодной злостью, перебил его я.
Паоло, несомненно, вырос. И за годы работы в весьма специфической организации научился изрядному самоконтролю. Но, услышав прозвище, которым «обзывал» его весь интернат на протяжении всего второго курса, маленький ублюдок ощутимо побагровел. Дразнить его вряд ли было хорошей стратегией в моей ситуации. Но терпеть его назидательный тон и обвинительные интонации — нет уж, лучше сразу в тюрьму.
— Я сделал для защиты Содружества намного больше, чем десять вонючих жополизов вроде тебя! В отличие от тыловых крыс, способных лишь протирать задницей кресло, я рисковал своей задницей, борясь с преступностью. И я не позволю тебя городить здесь эту хрень, ясно?!
Краем глаза я заметил, как охранник, стоящий у окна, кладет руку на рукоять пистолета, заряженного шприцами с транквилизатором. Это средство могло понадобиться, чтобы успокоить меня даже раньше, чем это сделает впрыснутое в мою кровь ФСК, активировать которую в любой момент был готов один из следователей.
— Ты не в том положении, чтобы ставить нам ультиматумы! — пришел на помощь коллеге, ощутимо стушевавшемуся под моим напором, более матерый Абэ.
— Да пошел ты в задницу, ублюдок! — окончательно теряя над собой контроль, свирепо гаркнул на него я, приподнимаясь так, что капельница зашаталась. — Ты ничем не умнее своего младшего дружка, одержимого жаждой мести из-за незалеченных подростковых комплексов. Считаешь, что нашел виновного?! Да ты хоть представляешь себе, что происходит у тебя под носом?! Громилы из «Эклипса», убивающие полицейских — это только верхушка айсберга. Вам известно имя человека, который навязал полиции участие наемников в этой чертовой операции? Кто это был? Майерс?! Кто-то повыше?! Кто бы это ни был, его надо задержать немедленно!
— Ты правда считаешь, что нелепые теории заговоров помогут тебе защититься от столь серьезных обвинений? — сочувственно глядя на меня, переспросил Поль. — Ты по уши в дерьме, Алекс.
— Меня зовут Димитрис, кретин, и я уже двадцать пятый раз озвучиваю тебе одну и ту же версию. Ты вообще следователь, или хер моржовый, что ты до сих пор не удосужился ее проверить?! Вы можете подозревать меня сколько угодно. Допрашивайте меня в свое удовольствие! Но в соседней камере должен сидеть Блэк. И так должно быть до тех пор, пока расследование не будет завершено! Или я чего-то не понимаю в следственной работе? Знаете, что, ребята? Вы так упорно игнорируете мои показания и гнете свою линию, что мне на ум приходят не очень хорошие мысли.
Мой взгляд вперился прямо в глаза Абэ.
— Ты что, тоже в этом замешан, а? Заодно с теми ребятами, что великодушно решили подставить меня под пулю? Это вы так креативно боретесь с терроризмом? Типа хитроумный удар на упреждение, да? И небольшие оправданные потери во имя всеобщего блага?
Оба какое-то время молчали.
— Да, по вашим рожам я вполне могу поверить. Сволочную-то натуру Поля я знаю не понаслышке. А ты, как я погляжу, ему под стать. Так вот, ублюдки. Не думайте, что вы всесильны. Не думайте, что меня можно запугать. Мы живем не в каком-нибудь гребаном Китае, где жизнь человека ничего не стоит. Я прекрасно знаю, как работает система. Часики тикают. Очень скоро вы вынуждены будете предоставить мне адвоката, хоть об стенку расшибись. Кое-кто еще помнит о моей медальке 82-го. Так что моим арестом заинтересуется толпа журналистов. И они не станут закрывать уши, как кое-кто, когда я произношу реальные факты и фамилии. Наше государство состоит не только из «людей в черном». Оно состоит из миллионов избирателей, которые верят в правосудие и демократию. Мало кто из них отнесется с пониманием к циничному убийству полицейского и попытке подставить его ни в чем не повинного коллеги во имя противодействия мифическим террористам. Поднимется большая шумиха. И тогда ваши боссы могут вдруг вспомнить, что не отдавали вам никаких таких приказов. На бумаге ведь ничего не осталось, я прав?
— Сейчас вряд ли подходящее время для общения с ним, — повернувшись к Полю, произнес Абэ. — Он не в себе после травмы, или просто притворяется.
— Скорее второе. Но ты прав, — кивнул Торричелли, и посмотрел на меня с ядовитой иронией: — Я скажу врачу, чтобы он вколол тебе успокоительного, Войцеховский. И я очень надеюсь, что следующий наш разговор мы начнем более конструктивно. Чем скорее мы подберемся к делу — тем лучше для тебя…
Я провожал их полным бешенства и смятения взглядом. Так и не понял до конца, что стоит за их словами — реальное недоверие тупоголовых следаков, упершихся в одну из удобных версий, или циничный обман участников большого сговора. Ясно было одно — я в таком дерьме, о каком и не помышлял.
§ 32
Первый же допрос практически не оставил надежд на то, что я смогу выпутаться из этой истории с малыми потерями. Шансы на такой исход и без того были крошечными, а участие в расследовании Паоло Торричелли, ненавидящего меня всеми фибрами своей мелочной души, сводили их практически к нулю. А ведь на кону теперь стояла не только моя жизнь. В эти самые минуты где-то томилась в заточении Клаудия. Из намеков следователей я понял, что они арестовали и Миро — ни в чем не повинного Миро, едва-едва начавшего нормально жить, такого далекого от всей этой истории, что он сидит сейчас в камере для допросов и просто не может поверить в то, что слышит. Эти мысли приводили меня в ярость.
День я провел в палате в одиночестве, если не считать виртуального интеллекта, один раз зашедшей молчаливой медсестры и врача-травматолога, который быстро совершал необходимые процедуры, задавал несколько вопросов о самочувствии и уходил, игнорируя расспросы. За моей дверью дежурили как минимум два охранника. Но, когда я пытался достучаться до них, они не шли на контакт и вообще не произносили ни звука.
Следующий допрос состоялся тем же вечером, и не принес, как и ожидалось, ни капли облегчения. Абэ и Торричелли вряд ли восприняли всерьез мои утренние угрозы. Наоборот, за день они лишь зарядились энергией, укрепились в своей позиции, и продолжили давить на меня тем же катком, что и утром. Мои вопросы о Гаррисоне и Блэке и любые попытки отвести разговор хоть на йоту от моей персоны они упорно игнорировали. Зато мне продемонстрировали богатую коллекцию письменных, аудио— и видеофайлов, найденных на моем коммуникаторе, в моем облачном хранилище и на моих аккаунтах в социальных сетях. Я и представить себе не мог, как быстро и методично они сумеют перерыть все мое нижнее белье!
Каждое следующее из предъявленных следователями «доказательств» заставляло меня болезненно морщиться. Вырванные из контекста, половинчатые, но реальные факты и фразы соседствовали с откровенной «липой», которая, совершенно очевидно, была залита в мои личные файлы до проведения обыска. Все это в совокупности рисовало весьма красочный портрет классического социопата: молчаливый, замкнутый человек с кучей детских и подростковых травм, обид и комплексов; беспорядочен в личной жизни; склонен к нервным срывам; и, конечно же, очень критично настроен по отношению к властям.
