– Это не мое решение, это приказ министерства, так вот, – заговорила Лилия, копаясь в бумагах на своем столе. Еще немного, и она бы нашла этот самый приказ, даже если его никогда и не существовало.
– Приказ расформировать мой класс? – уточнила Вета.
– Валерианочки попейте, – ласково предложила вдруг Лилия. – Нервничаете. Побелели вся.
Вета подалась вперед, уперлась руками в спинку стула. Если бы она села – о, если бы только села – Лилия сожрала бы ее быстрее пугала. И страшнее, куда страшнее его.
– Какого демона вы рассказываете детям то, о чем должна первой узнать я? Ну или их родители, в конце концов. Куда вы собираетесь деть моих детей?
Губы Лилии сложились жалобной трубочкой.
– Мы что тут, по-вашему, едим их на завтрак? Некоторых из них, как и остальных новых людей, переведут в специальный интернат, а остальных раскидают по параллели. Это ультиматум нашего руководства. Приказы в нашем городе не обсуждаются, Елизавета Николаевна, так вот.
«Нашем, нашем, нашем! – кричало все в ней. – Не твоем, тупая девчонка».
– А вам я не сказала только потому, что вас, как всегда, не было на рабочем месте. Гуляли где-то, а дело было строчное.
Вета чувствовала, как утихает буря. Что она могла противопоставить приказу и руководству? Эти два слова, поставленные рядом, творят чудеса, и даже с Лилией, а не только с ней, простой учительницей биологии.
Она не говорила об этом и старалась не думать. Кто знает, до чего вообще можно было додуматься, распаляя свое воображение. Чувство было сродни тому, когда проходишь мимо оборванного нищего, просящего милостыню: и жалко, и противно, и ненавидишь саму себя, и хочется забыть поскорее.
Сначала все шло по-старому, но в один прекрасный день администрация школы – кто уж там назывался этим загадочным словом – оформила все документы. Ииро, Арт и Алейд одним утром не пришли в школу, а остальных детей рассовали по двум оставшимся классам восьмой параллели.
Вета не пробовала больше с ними говорить, да и те не горели желанием общаться. Аня постоянно опаздывала на уроки, а чуть только Вета делала ей замечание – поднимала на нее прозрачно-голубые невинные глаза.
– Я была в столовой.
– Ты что, каждую перемену ешь?
Руслана рассказывала всем кругом, что скоро перейдет в другую школу и даже называла номер, но всегда новый. Вера демонстративно игнорировала учителей – всех сразу и каждого с отдельным выражением лица. Алиса постоянно убегала то на собрания актива, то на очень важное мероприятие по сбору макулатуры – Вета никак ее не могла застать больше чем на секунду.
Чуть-чуть посветлело небо над городом. Каждый день, приходя в музей, Вета наблюдала за черепахой с мягким панцирем. Та без устали скребла лапами по стене стеклянной темницы, тянула острую морду вверх. Даже из соседней комнаты Вета слышала плеск воды – черепаха падала и поднимала тучу брызг.
Однажды Вета зашла в живой уголок проверить, как там кролики, которые особенно активно шуршали, и замерла посреди комнаты, совершенно не понимая, что делать: черепаха почти выбралась. Она пыталась подтянуться вверх, зацепившись передними лапами за края аквариума, скребла задними, давно уже не касавшимися воды.
– Идите сюда, скорее! – закричала Вета Миру.
Тот уронил какую-то из папок, бросился к двери и тоже застыл.
Черепаха судорожно дернулась и вдруг опрокинулась назад, снова упала в мутную воду, напугав плеском кроликов. Вета выдохнула, как будто только что на ее глазах полный пассажиров автобус едва не влетел в бетонную стену.
– Вот демоны… – прошептал за ее спиной такой же ошарашенный Мир.
– Она могла выбраться.
– Не думаю, – вздохнул он, разглядывая аквариум. – Проем слишком узкий.
Он поднял камень со стекла, которым был накрыт аквариум, и оценивающе покачал его в ладони.
– Нет, не выберется. Не приподнимет его.
Вете стало тревожно, и до самого конца рабочего дня она сидела, поджав под себя ноги, хотя дверь в живой уголок они как обычно подперли шваброй.
– Кажется, все кончилось, – сказала она Антону, когда свет уже выключили. Нужно было говорить раньше, чтобы разглядеть его лицо, но Вета не смогла.
Она провела рукой по горлу.
– В смысле? – В темноте шевельнулся невнятный силуэт Антона.
– Кажется, пугало наелось. Оно больше никого не убивает. – Она замолчала, потом поторопилась объясниться: – Я спрашиваю о них, каждый день. С ними все в порядке. Правда, не знаю, что с теми, кого отослали, но если бы кто-то умер, это бы опять гремело на всю школу, да?
– Не уверен, – признался Антон. – Но, может, правда… наелось.
Вета сглотнула, снова ощущая комок в горле.
– Я иногда забываю о них, – сказала она. – Сегодня сама себя поймала на том, что думаю о чем угодно, кроме них.
В ту злую секунду понимания она испугалась до холодного пота, а потом все прошло.
– Я никому не звоню, не дергаю ничьих родителей. Как ты думаешь, оно же должно было вернуться, если я их больше не держу, да?
– Наверное, – сказал Антон из темноты.
Глаза все никак не привыкали, и скоро Вета поняла почему. Не светились огни у трассы, вообще ничего в городе не светилось, кроме самого неба. Оно казалось серым покрывалом над черными айсбергами домов.
Рассуждать было глупо, все равно что пятиклассники заговорили бы вдруг о высшей математике, но Вете хотелось доказать самой себе: все кончилось. Правда-правда. На всякий случай она подтянула под себя ноги.
– Знаешь, если бы речь шла о человеке, я бы смог что-то предполагать, – негромко сказал Антон. Он приблизился к ней и сел рядом, судя по звуку, подвинув стул ближе. – Но что скажешь, когда речь идет о пугале, которое убивает детей?
Вета уловила краем глаза белесые вспышки в небе, в самой верхней точке, видимой из окна. Обернулась: ничего не было. Должно быть, шалили уставшие за день глаза.
– Я бы тоже в такое не поверила. Да никогда в жизни. Но, видишь же, как гладко все вышло. Я не обращала на них внимания – они умирали. Я стала обращать – они все остались живы. Если ты скажешь, что это совпадение, я сочту себя сумасшедшей.
Она теперь неотрывно смотрела в окно, силясь рассмотреть хоть одну звезду, вдруг хоть одна вырвется из плена туч. Все напрасно. Антон рядом с ней шумно вздохнул.
– Я все, что можно, перерыл. Все архивы, библиотеки, записки из сумасшедших домов. Никаких упоминаний, даже намеков.
– Главное, что все кончилось, – сказала Вета машинально. Она готова была повторять эту фразу до потери пульса, чтобы только убедить саму себя.
Протяжный гул разнесся над городом. Так мог бы реветь далекий мотор или все, что угодно, как объяснила сама себе Вета, но сердце все равно зашлось в отчаянном ритме. Была в этом звуке жуткая нотка, как будто застонал тяжелобольной – безысходно, дико.
– Мы же сделали все, что смогли. Никто бы не сделал больше. – Вета закрыла глаза.
– Судя по тому, как нам вставляли палки в колеса, никто бы и не стал делать больше, – усмехнулся Антон в темноте за ее левым плечом.
Вспышка света опять расцвела над домами и быстро потухла, но Вета успела ее заметить. Она протянула руку к окну, указывая на темное небо, но сказать ничего не успела: новый стон-гул сотряс дом, обиженно зазвенели стекла. Страшно наклонились деревья, силуэты которых все еще можно было различить на фоне серого неба.
– Включи радио, – севшим голосом попросил Антон.
Она потянулась к стене, нашарила пластмассовую коробку с единственным переключателем, щелкнула им. Послышался шум, напоминающий шорох прибоя, тихий и безобидный. Вета всегда убавляла звук перед тем, как выключить радио совсем.
– Ты трогал настройки?
В темноте было не различить шкалу волн. Вета покрутила ручку настройки туда-сюда, но помехи только стали громче. Голые руки покрылись мурашками, как от холода. Было уже тихо, но предчувствие морозом дышало в затылок.
– Пойдем, – сказал за ее спиной Антон деловито и спокойно.
– Ну это же… – Перед тем, как выйти в коридор, Вета снова обернулась на окно. Деревья стояли неподвижно, будто высеченные из мрамора. По небу разливалось белое рваное марево, под которым жались друг к другу по-прежнему черные дома.
– Это город.
Ей не было ни страшно, ни волнительно, но когда она сдергивала с вешалки плащ, потянула так сильно, что оторвала петельку.
– Не бойся, – сказал ей Антон.
Вета удивилась тому, как тихо и без толкотни спускались люди по лестнице вниз. И молчал лифт. Все было так слаженно, словно у них каждый месяц случались испытания, и каждый месяц стекла тряслись от утробного гула. Но почему и нет? Ей никто и никогда не рассказывал о закрытом городе. Не посчитали нужным.
