Погода же неудержимо улучшалась, убегая в землю талой водой, шумя теплым ветерком в верхушках огромных сосен и чуть дольше, чем вчера, задерживая на небе светлую колесницу солнца. Снова начались болотца, привставшие над жухлой травой от набежавшей в них талой воды, березы исчезли, а над головами вновь сомкнулись корабельные стволы хвойных деревьев.
Замелькали руины покинутых давным-давно деревень, заросшие дороги и остатки ограждений военных объектов, похороненных в недрах леса. Когда-то тут селились. Боролись за чуть более легкую, чем сейчас, жизнь и не собирались уходить. Потом из баз, с севера и запада появились первые, еще похожие на человека тролли, одной мыслью сводившие с ума хрупкие альвы, и люди отодвинулись.
В воронки от взрывов причудливыми озерцами набиралась вода, а уже глубоким вечером раумы прошли заросшее сосновым молодняком поле, на котором когда-то шел перепахавший его бой — пяток сгоревших танков, ржавые автоматные магазины, белеющие под талым черным снегом кости. Часом позже, прямо посреди густого леса, они наткнулись на упавший зеленый бомбардировщик с замысловатой арабской вязью вдоль фюзеляжа. Самолет — оружие, пайки, одежда и горючка — давно был разграблен местными рейнджерами и охотниками, так что осмотр совершенно ничего не принес. Тут же, неподалеку, к сосне были деревянными кольями прибиты тела двух погибших еще при падении пилотов.
Опустилась ночь, довольно теплая по сравнению со вчерашней, и Атли скомандовал трехчасовой привал. Повалившись на лежанки из лапника, северяне впали в состояние, наиболее близкое ко сну, — неподвижные фигуры, с открытыми незрячими глазами рассматривающие пространство перед собой, словно в трансе. Тишина, скрип веток и запах теплого воздуха, что всегда приходит перед настоящей весной. И тающий снег, как напоминание, что снега в Мидгарде пока еще тают…
Они вышли к машинам утром, обнаружив их в том же состоянии, как и оставляли. Лишь звериные следы вокруг, царапины по бортам, и все. Откинув с джипов мокрую от снега маскировку, северяне первым делом извлекли из тайника на дне плоскую пластиковую бутыль. А через полчаса уже ехали обратно, морщась от оглушающего рева моторов и уже не уклоняясь от летевшей из-под колес грязи. Машины урчали, выли и стонали, перемешивая колесами размокшую ленту дороги. Медленно, едва ли не со скоростью бегущего человека, они несли раумов домой.
Их сначала пересчитали. С замиранием сердца, со стен и из проема открытых в ожидании ворот. И лишь потом, когда стало ясно, что никто не погиб, радостный крик ринулся в вечереющее небо.
Джипы въезжали в борг, а их седоков уже буквально выдергивали наружу, тиская в крепких объятьях. Под сводами металлического тоннеля летал, отраженный эхом, многоголосый гвалт и смех. Тетки стояли поодаль, в тени, дожидаясь, пока мужчины прекратят лупить друг друга по плечам. Тяжелые створки ворот сомкнулись, кто-то зажег дополнительный свет. Сигурд, Рагнар и Оттар начали разгружать машины, а прибывшие наконец добрались до встречающих их теток.
Ивальд, оставшийся в одиночестве, косо рассматривал Харальда, сжимающего в объятиях жену и маленького сына, улыбающегося и одновременно стонущего от боли в боку. Половина ходившего с Атли хирда уже была со своими женщинами, и дверг задумчиво повернулся к машине, натыкаясь на понимающий и наивно расстроенный взгляд столь же одинокого гиганта Арнольва. Тот хотел уже что-то сказать и о своей нелегкой судьбе, как тут над плечом кузнеца выросла тень, и, обернувшись, тот обнаружил за спиной самого Торбранда. Рядом с конунгом стоял Атли.
— С возвращением, Ивальд, сын Орма, — сказал Торбранд, крепко сжимая в ладони руку подземника.
И тогда Ивальд понял, что вернулся домой. Прислонился к прохладному борту машины, пропуская конунга и ярла к остальным, опустил на пол мешок с винтовкой и закрыл глаза, плотно-плотно, лишь бы не заплакать. Теплом, а не ржавым холодом веяло от стен борга, на первый взгляд таких неприветливых, и не было больше для кузнеца Ивальда места роднее… Кругом шумели, обнимались, голосили о походе, уже приукрашивая его всевозможными небылицами, а он стоял у машины, забытый, но не брошенный, глубоко ощущая себя частичкой всего этого гама.
Проходили мимо хирдманы, потом навалился пьяный Рёрик, едва ли не на руки поднявший низкорослого Ивальда, хлопал по спине, что-то причитал, дышал перегаром в лицо, предлагал табаку. Подошла Герд, присела, деловито открыв кузнецу глаз, мгновенно проткнула его лучиком крохотного фонарика, быстро прощупала пульс, отследила реакцию на палец и лишь после этого поприветствовала, крепко сжав запястье Ивальда в своей руке. Следующее, что помнил Ивальд, снова был Рёрик, вернувшийся к машине с открытой флягой и стеклянной бутылью воды…
— И тогда из разбитой кабины вылезает один из пилотов, — Олаф аж грохнул кружкой об стол, — полусгнивший, в разодранной куртке, и с выеденными птицами глазами…
— Вот урод, всякие гадости рассказывать! — Герд скривилась, через стол отмахиваясь от рассказчика, а слушающие Хлёдвиг и Оттар зашлись в очередном приступе хохота. — Ты еще скажи, как он к тебе приставать начал…
— Приставать?! — сквозь общий гул, наполнявший длинный дом, возмутился Олаф. — Да я сразу говорил, что не следует в таком месте привал устраивать! А они все пока по окрестностям бродят, ищут чего…
— Ну и тут, конечно, он на тебя прыгнул, вы сцепились и ты ему чего-нибудь отрубил! — Рёрик, включившийся в разговор, засмеялся так, что чуть было не рассыпал табак. Притих, продолжив набивать трубку. — Знаем-знаем, как ты хладнорёбрых пачками укладываешь!…
Прерывая новый взрыв смеха, Олаф нахмурился.
— Да какой там отрубил! Я и меча-то достать не успел…
— Он ему голову оторвал… — сквозь смех выдавил Хлёдвиг и тут же ополовинил свою кружку.
— Пока я с ним сцепился, говорю вам, тут уже и второй из-под самолета выползает!
— Руки нет, ноги нет, голова пробита! — продолжил Оттар, но из-за непосредственной близости к месту Олафа за столом предпочел смеяться тише.
Тот зыркнул на него страшными глазами, тем же взглядом обвел покатывающуюся публику и вдруг кивнул:
— Да! Страшный и весь обглоданный! И тоже как кинется!
— Тут ты их кольями-то к деревьям и прибил! — закончил за него Торкель, увлеченно всовывая в рот здоровенный кусок мяса.
Сидящие вокруг заухали, словно филины, и по столешнице разлетелась звонкая дробь, выбиваемая ложками и донцами кружек. Олаф покраснел, побагровел, с шипением выпустил воздух сквозь улыбку и, уже приподнявшись было с места, рухнул обратно на лавку, нашаривая рукой кубок.
— Так и было, — пожал плечами он, невозмутимо делая глоток, — что, я вас силой буду принуждать поверить?
Ивальд, пришедший в себя лишь к окончанию спора, наконец смог сконцентрировать взгляд. Справа, положив голову на руки, спал Рагнар, в тарелке было что-то давно недоеденное, в кубке вино, в стоящей рядом жестяной фляге водка. Поморщившись и разлепив пересохшие губы, кузнец сделал глоток. А ведь действительно, подумал он, складывается ощущение, что отдохнул. Он обвел длинный дом еще мутным взглядом, отметив, что с начала вечера не изменились лишь сидящие во главе стола. Ярлы и конунг все так же негромко переговаривались, покуривая трубки и изредка прикладываясь к вину. Над остальными же столами продолжался пир, кое-где, правда, уже поутихший. Отрубились Сигурд и Хальвдан, ушел вниз Харальд, сославшись на больной бок, направо через Рагнара и Хельги свернулся калачиком в своей клети Эйвинд.
Олаф, демонстративно отвернувшийся от неблагодарных слушателей, забрал у Орма гитару и принялся пощипывать струны. Орм потянулся, пробормотал что-то насчет нужды и вдоль лавки протиснулся к выходу. Герд, Хлёдвиг, Бьёрн и Торкель достали игральные кости и неглубокий костяной стаканчик. Сейчас опять бренчать на весь дом станут, лучше бы в кнейфотафль сыграли, не зря же здоровяк Бьёрн всю зиму из рога новые фигурки вырезал…
— Он все-таки умирает? — Рёрик выколотил трубку, тут же начиная забивать новую: чего жалеть, если в эту зиму в подземных теплицах необычно богатый урожай. — Как-то не хочется верить…
— Скорее всего, — кивнул Торбранд, смачивая губы вином, — Оттар был у него сегодня утром. Он полагает, что еще неделя, может две, и все…
— Детям его будет недоставать. — Рёрик пальцем прибил табак.
Атли молча кивнул, соглашаясь. Он, похоже, вообще за сегодняшний вечер истратил месячный запас слов и красноречия, в деталях, хотя сбивчиво и необычайно сильно заикаясь, пересказав конунгу подробности их похода.
— Он прожил сильную и славную жизнь, — сказал Торбранд, — Хель достойно и почетно примет такого викинга…
Глубоко под Ульвборгом, в детских блоках умирал Агмунд, старый воин, заболевший накануне прихода весны. Один из лучших снайперов Раумсдаля уже давно не ходил в походы, получив страшную рану во время охоты на медведей, этот человек почти потерял возможность ходить, остаток своей нелегкой жизни, напоследок, отдав детям, еще не допущенным в длинный дом юношам и своей жене. Он говорил, что увечье — это знак самого Хальвбьёрна — медведя-покровителя, а значит, над этим стоит задуматься. А за прошедшие в нижних помещениях шесть зим из отчаянного и безжалостного стрелка вышел отличный наставник и воспитатель, сейчас готовившийся отправиться в самый долгий путь своей жизни.
