— Своими глазами видел?! — глаза Джерома налились кровью.
— Т-И-Х-О!!! — срывал голос физрук, стуча кулаком по лавке.
В общем, обстановка была напряженной — это еще мягко сказано. Гул голосов стих лишь на мгновение — в тот момент, когда над крышей пронесся шум вертолета. Похоже, что ситуация серьезная — по мелочам наш вертолет не взлетает. Петков, беспокойно расхаживая из угла в угол, непрестанно отдавал какие-то команды по радиосвязи. В ответ из его наушников доносилось неразборчивое шипение и писк.
Мей присоединилась к подругам, которые успокаивали ревущую в истерике одноклассницу Лелю Сороку. Я сунулся было тоже туда, чтобы сказать несколько ободряющих слов на правах старосты, но завидев покрасневшее заплаканное лицо и растрепанные волосы Лели, передумал — в этих девичьих делишках я не помощник. Подошел к группе мальчиков, обступивших физрука и бурно обсуждающих встречу с казаками — но и там не нашел себе места. Джером яростно спорил со старшеклассниками и физруком, убеждая их, что казаки на самом деле совсем неплохие. Видя, что Джерри не на шутку распалился, я решил даже не пробовать урезонить его (зная его характер — это только повредит) и тактично избежал участия в споре. Я не разделял ревностной симпатии своего друга к казакам (уверен, что защищать их его вынуждает извечный дух противоречия), но мне все же казалась невероятной мысль, что они затеяли похищение детей. За последние годы ничего подобного, насколько я помню, они не устраивали — только нападали иногда на милицейские блокпосты и патрули. И все-таки было немного тревожно.
Чтобы как-то отвлечься, я, удалившись в дальний конец церкви, присоединился к Боре Ковалю, который внимательно разглядывал иконы на иконостасе.
— Извини, дружище — похоже, я оказал тебе медвежью услугу, упросив докторшу пустить тебя на эту экскурсию, — произнес я, невесело усмехнувшись.
— Нет, что ты, — Борис нервно улыбнулся. — Так даже круче! Подумать только — повидали живых казаков! Вот твоя девчонка, наверное, обзавидуется, как ты ей это расскажешь!
— Ну, завидовать тут, как раз, по-моему, нечему, — хмыкнул я, прислушиваясь к шуму вертолетных винтов. — А что ты тут высматриваешь?
— Ну, я вообще-то свечку хотел поставить, — неловко потупился Боря. — В честь бабушки.
— Твоя бабушка… умерла от мексиканки? — осторожно спросил я.
— Да, — грустно кивнул Боря. — И дедушка.
— Сочувствую.
— Я их почти не помню, но папа очень много о них рассказывал, — пожал плечами одноклассник. — Я вообще-то не знаю, верю ли я в Бога, но вдруг эта свечка чем-то поможет? Не помешает, во всяком случае, правда?
— Не поможет! — вдруг донесся до нас мрачный голос.
Обернувшись, мы с удивлением уставились на Виту. Она сидела в темном углу церкви, вдали от всех, и взирала оттуда на суетящихся одноклассников отчасти безучастным, а отчасти осуждающим взглядом. Если бы она не заговорила — в жизни бы ее не заметил. Бледное вытянутое личико Виты озарял свет свечей, отчего оно приобретало неестественные очертания.
— Ты что, в Бога больше не веришь?! — спросил я.
— В Бога веруют, а не верят, — исправила меня она. — Я верую в него истово. А такие, как вы, безбожники, будут гореть в аду. И ты тоже, Боря. Как ты смеешь сомневаться в том, что Бог, даровавший тебе жизнь, есть?!
— Ну, я… — смутился Коваль.
— Что-то я не заметил, чтобы ты особо почтительно вела себя в церкви. А ведь для верующих это место считается святым, — нахмурился я.
— Это место — нет, — отмахнулась она. — Ничего святого нет здесь! Это вообще не церковь! А этот Прохор — не священник. Моя мама называет его — «ложный пастырь». Он обыкновенный пьяница, бомж, который начал выдавать себя за священника и обманывать людей. Он будет гореть в аду дольше вас всех. А настоящее святое место лежит далеко отсюда, за холмами — там, где покоятся мощи Святой Марии, нашей спасительницы и покровительницы…
— Ты что, об этой безумной старухе?! — вспомнив мамин рассказ, ужаснулся я.
— Не смей называть ее так! — в глазах Виты вдруг запылала ярость, которая смотрелась страшно и неестественно на ее кротком личике.
Боря, кажется, не на шутку испугался этой вспышки и даже отступил на шаг от Виты. А я — наоборот, разозлился. В памяти еще свежа была мамина повесть о том, кто такая на самом деле эта Марья и сколько всего она натворила.
— Я буду ее называть так, как захочу, понятно?! Эта сумасшедшая сука — напасть похуже мексиканки! Ты хоть знаешь, сколько невинных людей она одурачила и погубила?! Наше счастье, что справедливость восторжествовала, и она сдохла от мексиканки! И если твой ад существует — вот она-то и будет в нем гореть до скончания веков!
Я сам не заметил, как мой голос сорвался на крик. Кажется, кто-то из наших обратил на это внимание, но подходить не стал — все были поглощены истеричными всхлипываниями Лели Сороки и спором, который велся на повышенных тонах между учителями, старшеклассниками и Джеромом.
Вита явно не ожидала от меня такой вспышки — она инстинктивно сжалась в комок и пригнула голову, будто я обрушил на нее не слова, а град ударов. И все же невинные васильковые глаза смотрели на меня исподлобья пристально, ненавидяще.
— О, да как же я могла забыть, — тоном ядовитой кобры прошипела некогда спокойная девочка. — Как я могла забыть, что говорю с гнилым семенем.
— Каким-таким семенем? — прыснул я. — Так меня еще никто не называл.
— Я бы на твоем месте не смеялась, несчастный, — покачала головой одноклассница. — Или ты действительно веришь в то вранье, которым напичкали тебя твои грешники-родители?! О том, что наша покровительница святая Мария умерла от болезни? О, нет! Этого не могло быть — Божьей милостью ей не страшны были никакие болезни. С самого начала великого мора мать Мария ходила среди больных и умирающих, распевая отходные молитвы, складывала руки у них у груди, целовала их лоб — но хворь не касалась ее. И никогда бы не коснулась. Знаешь, от чего она умерла на самом деле?!
Боря стоял рядом со мной молча и дрожал как осиновый лист — безумный шепот Виты явно загипнотизировал беднягу. Я старался не поддаваться, хотя и у меня в сердце она посеяла тревогу.
— От чего же, по-твоему? — нарочито презрительно усмехнувшись, но в душе предчувствуя недоброе, переспросил я.
— От яда! — пыхнула мне в лицо Вита. — От яда, приготовленного твоей мамашей! Ею, школьной директрисой и еще несколькими ведьмами! Это они сжили нашу святую непорочную мать со свету! Они ненавидели ее за то, что она несла людям истинный свет. Они желали заменить чистый огонь веры, который она несла, фальшивыми идеалами своих ложных знаний. И они не остановились перед подлым убийством. Они были не одни — те, кто был наделен мирской властью, обещали им безнаказанность. Среди них твой отец, и кровавый тиран, который называл себя «полковником» — все они ненавидели нашу мать и желали ей смерти. И она знала это! О, святая мать прекрасно знала, кто повинен в ее кончине! Ей многое было ведомо! Моя матушка прислуживала у ложа умирающей и своими ушами слышала, как та говорила об этом в кругу своих приближенных. И хоть их обуял праведный гнев, она запретила им мстить. Она наказала держать случившееся втайне. «Бог их накажет, дети мои», — так она сказала о своих подлых убийцах. Она была милосердна. И она знала, что даже отравление ее, и смерть ее — все это лишь часть Божественного промысла, это уготованный Всевышним удел. Теперь ты все понимаешь, Димитрис? Теперь ты понимаешь, что женщина, которая тебя породила — подлая убийца?! А мужчина, который зачал ее плод — трусливый соучастник ее преступления? Смрадная кровь убийц и вероотступников течет в твоих венах с самого рождения! Ты хоть понимаешь, что на всем твоем роду лежит проклятье? Оно коснется и тебя, и детей твоих, и их детей — тридцать три колена будут расплачиваться за это преступление. Тебе бы пристало молиться за свое спасение. Твоей-то матери никакие молитвы уже не помогут…
