Присмотревшись повнимательнее к генералу, я, впрочем, не заметил в нем ничего особенно генеральского, если не считать мундира, да и тот был неброского оливкового цвета, и большая звезда на погонах совсем тусклая. Росту он был невысокого, заметно пониже папы, но на несколько лет его старше. В пепельных волосах появились первые проседи, но щегольски закрученные усы и смеющиеся карие глаза на смуглом лице придают молодцеватости. На настоящего генерала он был совсем не похож, по крайней мере за столом — смеялся, шутил, ел и пил в меру, да и голос у него был не громче, чем у прочих. Я попытался представить себе, как этот мужчинка приказывает полкам идти в атаку — но как-то неубедительно получилось.
В какой-то момент к нам подтянулись председатель со своей супругой и малолетним сыном. Хоть чета Добруков и проживала этажом выше, к нам домой они захаживали нечасто — подозреваю, что папе с Сергеем Николаевичем вполне хватало общения в рабочих кабинетах. Скорее всего, сегодняшний визит связан с приездом генерала. Жена председателя, болезненно-бледная блондинка, страдающая анорексией, сегодня нарядилась в особо безвкусное платье, подчеркивающее скелетоподобные очертания ее изнуренного диетами тела.
Добруки, впрочем, надолго задерживаться не стали. Глава Генераторного пригубил полрюмочки водки после того, как произнес краткую проникновенную речь, начатую за упокой всех ушедших и удивительным образом закончившейся на том, как важно всем оставшимся держаться друг за дружку и протягивать ближним своим руку помощи — семья семье, двор двору и город городу. Даже я заметил, что слова председателя обращены главным образом к вежливо слушающему его генералу Думитреску. Выполнив свой дипломатический долг, Добрук крякнул что-то на прощанье, одарил всех присутствующих вежливыми улыбками и поспешил откланяться. Скорее всего, ему предстояло совершить еще несколько таких визитов вежливости.
Я с сожалением поглядывал на их сыночка — бедняга, страдающий синдромом Дауна, не очень хорошо переносил большие компании. В его глазах не отражалось и тени понимания происходящего — он так и норовил взять что-то со стола и повертеть в своих пальцах, уставившись на него неподвижным взглядом, но цепкая рука матери каждый раз упорно возвращала все эти вещи на место, а строгий голос шепотом вычитывал мальчика, будто тот способен был что-то уяснить.
Мама хотела угостить несчастного шоколадными конфетами, но жена председателя с обычной своей сухостью ответила, что ему нельзя сладкого. Иногда мне казалось, что эта женщина, в противовес сыплющему нескончаемыми улыбками супругу, словно созданному для лицедейства, не в силах скрыть, что недолюбливает людей — всех без исключения, в том числе своего сына, ставшего для нее вместо долгожданной радости непосильной обузой. Не люблю обзывать людей, но к этой слово «мымра» клеится как нельзя лучше.
Папа вместе с коллегами отправился в коридор раскланиваться с председателем, Миро выбежал на перекур, а мама отвлеклась на приготовление новой порции фаршированных кальмаров, так что в какой-то момент за столом остались лишь я и генерал Думитреску, не считая изрядно захмелевшего Игоря Андреевича, нудно вычитывающего что-то своему сыну. Я и ранее слышал в разговорах взрослых, что Коваль-старший, трезвым напоминающий Божий одуванчик, резко преображается после определенной доли спиртного — поэтому и старается не пить. Но сам наблюдал это впервые.
Я вдруг со смущением понял, что генерал внимательно разглядывает меня.
— Э-э-э… очень приятно познакомиться с вами… сэр, — вежливо произнес я по-английски.
Вообще-то я мог бы худо-бедно объясниться и на родном для генерала румынском — в конце концов, это один из четырех разговорных языков в Генераторном, наряду с русским, украинским и болгарским. Но я посчитал, что английский будет более уместен, так как именно на этом языке все объяснялись за столом с гостем.
— Взаимно, взаимно, молодой человек, — хмыкнул румын, улыбаясь себе в усы — кажется, его рассмешил мой преувеличенно серьезный тон. — Ну и гренадера вырастил Владимир. Еще несколько лет — и мне предстоит смотреть на тебя снизу вверх, это точно! Если бы только твой отец дал свое согласие, тебе, когда подрастешь, было бы уготовано место в нашем отборном батальоне «Рысь», в котором служит Мирослав. А это лучшее подразделение Сил самообороны Олтеницы!
— Э-э-э… я… — я заметно смутился, даже не зная, как лучше ответить на такую большую честь, которая, если честно, даром мне была не нужна — не представляю себя в роли солдафона.
— Знаю, он был бы против, — не дождавшись вразумительного ответа, махнул рукой гость, давая понять, что об этой мысли можно сразу забыть. — Твой отец — из тех людей, которые берутся за оружие в последнюю очередь. Он мог бы стать прекрасным офицером, но он презирает и ненавидит войну.
— Да, это похоже на папу, — кивнул я.
— Твой отец рассказывал тебе, как он помог предотвратить побоище, на котором могла печально закончиться вся история вашего прекрасного развивающегося селения?
— Вы имеете в виду, когда он встретился с вашим отрядом возле ГЕС? — попробовал угадать я.
— Да нет, там-то все было не так опасно! — махнул рукой Думитреску. — Я говорю о том случае, после которого у вас в окрестностях завелись эти ваши казаки, которые сегодня заставили вас изрядно понервничать.
— А-а-а, об этом? — неуверенно протянул я с таким видом, будто мне почти ничего не известно. — Ну, может быть, папа когда-то и говорил об этом что-то. Не помню точно, сэр.
В действительности я многое об этом слышал. Во всей хронологии Генераторного нет даты, которую взрослые вспоминали бы чаще и обсуждали бы более бурно, чем день, который вошел в историю как День Раскола. И о роли моего папы в тех событиях тоже частенько вспоминали. В конце шестого класса, незадолго до четырнадцатой годовщины того дня, Маргарита Петровна вместе с историком Александром Кирилловичем даже провели нам на эту тему открытый урок в школе.
Но все же это была одна из тех тем, которую принято называть (и совершенно незаслуженно) «слишком сложной для ушей двенадцатилетнего мальчишки». Поэтому, если сейчас мне предстоит услышать кое-что об этом, да еще и от настоящего армейского генерала — я не был намерен упускать ни слова.
— Не помнишь? — удивился генерал и укоризненно покачал головой. — Странно. А отец твой хвалился, что ты умный парень и учишься на «отлично». Такие вещи надо знать!
— Ну, мой папа, наверное, перехвалил меня, сэр, — с трудом скрыв, насколько я уязвлен тем, что моя излишняя скромность принята за невежество, выпалил я. — Я, может быть, знаю лишь совсем немного. Ну, знаю, что в июле 57-го в сторону Генераторного, тогда еще Новой Украинки, выдвинулась батальонная тактическая группа из нацистской армии генерала Ильина. Весть об этом посеяла в селении жуткую панику. Наш народ тогда разделился между «партией войны» и «партией мира». Папа был на стороне «голубей» и сумел склонить на свою сторону полковника Симоненко. «Ястребы» во главе с казачьим атаманом Марьяном Наливайченком назвали их предателями и покинули селение. Но впоследствии оказалось, что мой папа был прав!..
Тут только я понял, что хитрый румын подловил меня своей подколкой и усмехаясь себе в усы, потешается над тем, каким простым оказалось разоблачение.
— … ну… и это практически все, что я знаю, — неловко закончил я, запоздало поняв, что прокололся.
— Не так уж мало ты знаешь, сынок, — усмехнулся румын. — Но поверь: знать с чьих-то слов — совсем не тоже самое, что видеть самому. Когда грянула Третья мировая, а за ней настали темные времена, я не был молокососом — мне уже стукнул тридцатник и я командовал первой ротой в мотострелковом батальоне. И все-таки меня, не побоюсь громких слов, прошибал холодный пот, когда я слышал о приближении этого чокнутого Ильина. Окажись я на месте твоего папы, вряд ли мне бы стало выдержки примкнуть к «голубям». Скорее я бы тоже подался в партизаны, как эти ваши казаки, и встречал бы нацистов, сидя в окопе, с наведенной на них противотанковой системой.
