— Да, — кивнул Думитреску. — Сохранение порядка иногда требует жестких мер.
— Странная у вас логика, скажу я вам, — путаясь в выражениях, проворчал Коваль-старший. — Как речь была о русских, то «Мир прежде всего!», и все такое прочее. А тут наши собственные братья — и «жесткие меры», «не осуждаем», совсем другое говорите.
— А что, собственно, случилось? — впервые за время застолья несмело подал голос Боря Коваль.
— Что случилось, спрашиваешь, сына? — хмыкнул Игорь Андреевич. — А то, что по приказу нашего полковника по казакам открыли огонь… ик… из пулеметов и даже танковых орудий. Конечно, это рассеяло почти безоружных казаков. Им пришлось отступить, унося с собой покалеченных и убитых. Толпа недовольных в середине лагеря тоже была жестко разогнана. И тут тоже не обошлось без жертв. Я видел собственными глазами, как баб колотили прикладами, ничуть не церемонясь, даже после того, как они упали на землю. И штыками… ик…кололи. А потом, после краткого разбирательства с дюжину людей… назвали которых — «зачинщики беспорядков»… ик… под дулами автоматов изгнали из лагеря. Те-то, конечно же, направились в станицу. С того дня, ясен пень, станица стала непримиримым врагом Генераторного.
— Да, — к моему удивлению, папа не стал опровергать ничего из сказанного Ковалем-старшим. — То был черный день в нашей истории. Но нельзя отрицать, что тот день также дал толчок к серьезным изменениям внутри общины. Многие люди не могли простить полковнику случившегося. Накопившееся недовольство решениями Симоненко было очень велико и это был вопрос времени, когда это недовольство выплеснется в новом мятеже. Полковник все еще имел вокруг себя четыре или пять сотен верных гвардейцев, готовых стать за него горой и контролировал запасы оружия и боеприпасов, которые позволили бы ему долго еще удерживать владычество. Но делать этого он, к своей чести, не стал. Несколько дней его вообще не видели выходящим из своей палатки. В конце концов к Маргарите Петровне прокрался один из приближенных Симоненко, признавшись, что полковник находится в глубоком запое и совершенно не в состоянии руководить лагерем. Требовалось созывать совет и готовить референдум, который определит дальнейшую судьбу общины. Так у нас и установилась в итоге демократия.
На этом экскурс в прошлое окончился, но тон беседы сохранился — плавно и незаметно шаблонные тосты без чоканий и вежливые поминания умерших перетекли в разговоры о делах более насущных. С каждой следующей выпитой рюмкой разговоры становились все откровеннее и между участниками застолья постепенно установилось совершенное панибратство. Борин папа все сильнее хмелел и вскоре вынужден был отбыть домой под присмотром сильно смущенного Коваля-младшего.
Мама подозвала меня к себе и шепнула, что мое присутствие за столом до самого конца этой затянувшейся посиделки вовсе необязательно. С радостью воспользовавшись этой возможностью, я поспешил к себе в комнату, чтобы выложить несколько свежих фотографий в соцсеть и переговорить с Дженни, которая, должно быть, с нетерпением ждала моего отчета о сегодняшнем мероприятии.
Около полуночи в коридоре послышался шумные длительные прощания и преувеличенно радостный смех (особое усердие проявил, кажется, дядя Изя), сопровождающие уход самого важного гостя. Несколько минут спустя в комнату ввалился Миро. Приняв меня за спящего, он доведенными до автоматизма движениями профессионального военного разделся и аккуратно повесил свою униформу на вешалку, после чего улегся на кровать и через минуту захрапел.
Лишь около часа ночи, когда мои глаза уже начали слипаться, я услышал в коридоре шаркающие шаги и подвыпившие голоса последних гостей, с которыми прощались мои родители. Некоторое время спустя в квартире раздалось звучание следующей за застольем суеты — звон посуды, которую родители носили со стола на кухню, мерный шум работы посудомоечной машины, натужный скрип, с которым папа отодвигал к стенке сложенный обеденный стол и раскладывал диван.
— Ну наконец, — услышал я из-за двери усталый материн голос после того, как шум стих. — Я думала, это все никогда не закончится. Для кого-то это поминальный день, а для кого-то — очередной повод обсудить важные дела, а заодно и надраться в зюзю.
— Ты слишком строга к ним, — возразил папа — изрядно выпивший, судя по голосу, но все же держащийся в пределах разумного.
— Не только к ним, но и к тебе.
— Ты без настроения, Катюша?
— Как тут быть в настроении после того, что сегодня случилось? — пожаловалась мама, переходя на полтона ниже. — От одной мысли о том, что с Димой могло что-то случиться…
— Перестань. Даже не говори об этом, — оборвал ее папа. — Я надеялся, ты уже от этого отошла.
— Думаешь, от этого так легко отойти?! — взвинтилась мама, но тут же сбавила тон. — Мне очень хочется защитить его от всего.
— Мне тоже. Но надо помнить, что он уже взрослый парень. И очень смышленый…
— Никакой он не взрослый, Вова. Он все еще ребенок — наивный, легковерный, уязвимый.
— Мы многое отдали за то, чтобы он родился в мире, где дети могут позволить себе быть наивными и легковерными. В нормальном мире, каким он и должен быть. Так что…
— Ему нужно уехать отсюда! — неожиданно выпалила мама.
— Почему ты говоришь об этом сейчас, Катя?
— Ты же сам говорил об этом еще год назад!
— Да, — задумчиво протянул папа. — Но знаешь, когда ты заболела, все это как-то отодвинулось на второй план. А теперь я начинаю сомневаться, не порол ли я тогда горячку. Парень вполне может спокойно окончить школу в Генераторном, подрасти еще немного, окрепнуть. Ты же сама говоришь — он еще ребенок. Зачем лишний раз его травмировать, разлучать с нами, и с друзьями?
— Это место слишком опасно, Вова. Сегодня я очередной раз ощутила, на какой зыбкой почве держатся здешний мир и спокойствие. Мы иногда забываем о том, что мы — всего лишь аванпост на самом краю света, посреди диких пустошей. Вокруг нас полно опасностей. И в любой момент здесь все может полететь в тартарары. Чего стоят одни только казаки? А эти югославы? Все ведь знают, что они вынашивают планы, как подмять под себя все Балканы!
— Не беспокойся, Катя. От этой опасности мы вскоре будем надежно защищены.
— Будет тебе! Ты слишком зациклился на своей дипломатии. Это твое Содружество — не панацея от всех проблем! Я знаю их так же хорошо, как ты — прежде всего они бизнесмены. Они рады оказать нам кое-какую материальную помощь, рассчитывая получить хорошие дивиденды в будущем. Но они никогда не станут посылать сюда своих солдат, чтобы защищать нас. Ну дадут они вам еще какие-то гарантии своей искренней дружбы, на словах или на бумаге, — чем это поможет нам, если этот психопат двинет свои войска на маленькие селения вроде нашего?! Наша милиция горазда отбиваться от пустошного бандитья и доморощенных террористов, но что она может против настоящей армии?
— Я говорю не о Содружестве, Катя. Ты частично права насчет них, хотя они и во многом нам помогли. Каждый в этом мире блюдет в первую очередь свой шкурный интерес. Но ты ведь знаешь, над каким проектом я работаю, не покладая рук, последние несколько месяцев? Для чего, собственно, Думитреску с делегацией к нам и прибыл! Вот это и есть наша настоящая, сама надежная защита!
— Это ваше новое НАТО? — недоверчиво переспросила мама.
— Да. Мы думаем назвать его Центрально-европейским альянсом, — прошептал папа, и в голосе его прозвучали восторженные нотки. — Этот проект назревает уже многие годы. Ты права — что представляют собой десятки независимых селений, подобных нашему, и даже отдельные города-республики вроде Олтеницы, Ловеча, Тервела? Каждый из них беззащитен перед масштабной угрозой, такой как ЮНР. Остается уповать лишь на Содружество. Но что, если объединить наши силы? Даже по самым скромным подсчетам — Альянс по своей военной и экономической мощи сравняется с ЮНР. Поверь мне, Катя — если только соглашение будет подписано в том проекте, который я только сегодня видел на своем столе, если будет объявлено о создании Объединенных Вооруженных Сил — это будет более чем красноречивый месседж Ильину: «Не лезьте к нам!» И если даже в голове у старого маразматика роятся мысли о возможной экспансии — его советники вынудят его отказаться от этой сумасбродной идеи!
