Глядя на его ухмылку, я окончательно утвердился в своей догадке о его сходстве с другим человеком, посетившей меня раньше. А Чхон решил перейти к ответу на мой вопрос:
— Препарат не был ошибкой. Он был всего лишь пробой. Бета-версией. Его испытывали на крысах и обезьянах. Потом на каких-то бомжах и троглодитах, выловленных на пустошах. Но, когда проект начинался, никто еще не знал, чего ожидать от его введения здоровому человеку. Оказалось, что «Валькирия» таила в себе несколько сюрпризов. Никто не ждал, что она будет вызывать у людей химическую зависимость так быстро, во много раз быстрее героина, и что она будет такой устойчивой и острой. Никто не подозревал об его глубинном влиянии на подкорку головного мозга, особенно в сочетании с другими препаратами. Мозг обезьян был не настолько развит, на нем это так отчетливо не проявлялось. Мы многого не знали, чего уж там. Но теперь знаем. Эксперименты Брауна позволили постичь природу препарата, раскрыть его скрытые возможности и связанные с ним риски, научиться грамотно с ним обращаться. Благодаря данным проведенных испытаний ученые в конце концов смогли усовершенствовать формулу, сделать препарат несколько более… щадящим. Улучшенный препарат уже достаточно совершенен, чтобы поставить его на конвейер. Его получат намного больше людей. И им будет куда легче, чем вам. Но быть первопроходцами никогда не бывает просто.
Не ожидая от меня ответа, генерал снова отвернулся к окну и заключил:
— Со временем вас переведут на новую версию препарата. Это будет не просто. Организм уже крепко привязан к старой формуле. Его будет сложно обмануть. Но предоставь это врачам. Все, что от тебя требуется — соблюдать дозировки. И делать свое чертово дело!
Я несогласно покачал головой.
— Вы говорите об опытах, которые на нас ставили. Но я никогда не соглашался на это.
— Соглашался. Ты же подписал чертов контракт!
— У меня не было возможности прочесть его.
— Это не важно, — покачал головой Чхон. — Я ведь сказал в общих чертах, о чем там сказано. И я не произнес ни слова неправды. А подробности не имели большого значения. Если бы ты не согласился на мое предложение, ты был бы мертв. Ты был в патовой ситуации: куда не ступишь — сыграешь в ящик. Только я мог дать тебе второй шанс, вывезти из Содружества, упрятать в надежное место и сделать так, чтобы тебя никто не нашел. Так что не тебе быть ко мне в претензии.
Мне было сложно представить себе, будто генерал и впрямь верит, что мне не за что на него обижаться. Скорее всего, он просто упражняется в софистике. В конце концов ему было не важно, убедит ли он меня в своей правоте или нет — ведь достаточно будет вновь закачать в мой организм препараты в нужном количестве, чтобы понятие «правоты» исчезло для меня как таковое.
После долгой паузы Чхон сменил тему и зарядил с места в карьер:
— Я не виню тебя в том, что случилось 3-го марта!
Я почувствовал, как сердце, и ранее беспокойно бьющееся в груди, наращивает свой ритм. Мы приближались к теме, которой мне очень не хотелось касаться.
— Если б винил, то не говорил бы сейчас с тобой. Вряд ли ты вообще был бы сейчас жив, — продолжил Чхон, хмуря брови. — Но это был системный сбой. Такое случается время от времени. Статистику не обманешь.
— Я не помню, что тогда произошло, — частично соврал я, побледнев при воспоминании о посетивших меня недавно видениях.
— Этого никто точно не знает. По странному стечению обстоятельств ваши нановизоры в этот день не вели запись. Должно быть, не выдержали той гормональной бури, которая началась в ваших организмах от передозировки. А считать информацию постфактум мы не могли. Сканировать мозг, в котором бурлило сто грамм концентрированной «Валькирии» — все равно что смотреть артхаусное кино какого-то чокнутого режиссера или запись сновидений шизофреника. Так что мы никогда уже не узнаем, что вы двое на самом деле творили той ночью. Но мы знаем из перехваченных сообщений ФАР, что на рассвете, в тайном убежище, укрытом в горах, были обнаружены пять трупов с огнестрельными ранами, какие может нанести только гиперзвуковое оружие. Один из трупов принадлежал коммунистическому проповеднику, которого так обожали слушать местные козопасы. Его гибель не прошло незамеченной — евразийцы потирали руки от радости, едва о ней услышали. Уже приписали этот подвиг Содружеству и послали ноту с обвинением в «зверском убийстве мирного диссидента и его семьи». Собираются назвать в честь него какую-то улицу, или поставить памятник.
Новость о международном резонансе, который спровоцировал наш поступок, вопреки логике, не слишком меня взволновала. Куда больше меня тронули другие слова.
«…пять трупов…»
— Кто были остальные четверо? Его охранники? — дрожащим голосом переспросил я.
«…диссидента и его семьи».
— Охранники, говоришь? — Чхон неприятно ухмыльнулся, заглядывая своими прищуренными зрачками, казалось, прямо мне в душу.
Он пощадил меня. Не стал говорить того, что я так боялся услышать. Но я и сам уже знал ужасную правду, в которой не хотел себе признаваться. Образ девушки, которую я видел тогда, в туалете, глядя в зеркало. Девушки, которой я целюсь в грудь. Это был не сон.
— Проклятье! — прошептал я, сжав зубы и кулаки.
Генерал наблюдал за моей реакцией, балансируя между легким интересом и циничным безразличием, характерным для человека, повидавшего в жизни слишком многое.
— Мне их нисколечко не жаль. Это наши враги, как и те, кого ты убивал прежде. Ведь враг не перестает быть врагом, когда не носит при себе оружия, а треплет гребаным языком. Но этого не должно было случиться. Знаешь, почему? Просто потому, что этого не было в планах. В планах, которые разработают люди умнее вас. Этого не должно было случиться просто потому, что Я НЕ ОТДАВАЛ ТАКОГО ЧЕРТОВОГО ПРИКАЗА!!!
Голос генерала сорвался на крик так внезапно, что я вздрогнул. Он подошел прямо ко мне, на его лице было выражение свирепого носорога. Я вдруг ощутил практически физическую боль в ребрах, в локте, в мениске, в носу — во всех тех местах, которые были сломаны и изувечены, когда он избил меня до полусмерти в первый мой день на Грей-Айленде. Во мне было сейчас слишком мало «Валькирии», чтобы притупить страх. И я ощущал его. Ощущал страх перед неудержимой яростью и невообразимым могуществом этого человека, настоящего дьявола во плоти, самого опасного из людей, которых мне когда-либо доводилось знать.
— Зачем ты это сделал ублюдок?! — свирепо прошипел Чхон прямо мне в лицо.
— Сэр, я не помню, что я…
— Зачем ты вообще туда пошел?!
— Я получил приказ от своего…
— Это было самоуправство. Со стороны тебя и твоего сержанта. И тебе это было с самого начала известно, черт бы тебя побрал! Возможно, девяносто пятый был зачинщиком. Возможно, он приказал тебе сделать это. Так же как приказал тебе драться с собой. Но после полученной от тебя взбучки у него была серьезно повреждена нога. Поэтому вряд ли он поднимался на вершину горы, чтобы сделать всю грязную работу. Нет. Это был ты, триста двадцать четвертый. Все эти пять несанкционированных трупов — на твоем счете. И я очень надеюсь, что это последний раз, когда ты сделал нечто подобное без моего приказа!
Я стоял, вперив взгляд в пол — потерянный, уничтоженный, совершенно неспособный на какое-либо оправдание или сопротивление. Образ девушки, глядящей мне в лицо, когда мой палец дергается на курке, встал перед глазами так отчетливо, будто она стояла живой прямо передо мной. Голова вдруг раскололась от дикой боли. Картинка перед глазами поплыла. В памяти начинали всплывать новые образы. Кажется, я видел еще чернокожего мальчика лет двенадцати. Он сидел на камне с биноклем, высматривая опасность. Но он не видел опасности, затаившейся среди камней совсем рядом. Не чувствовал перекрестья прицела на своей тощей груди…
— Нет. Господи, нет, — продолжая держаться за невыносимо болящую голову, прошипел я, вслепую падая на стоящий невдалеке диван.
