Даже со спины мне не составило труда узнать этого человека.
Но он молчал. Прислушивался, казалось, к звукам, доносящимся с объемного телеэкрана в углу помещения.
«Я вам отвечу!» — довольно горячо говорила старая женщина, у которой брали интервью, Аманда Бэксхилл. — «Это был бы просто идиотизм — пренебрегать советами врачей лишь для того, чтобы появиться перед камерами посреди курса лечения и сделать несколько заявлений, сводящихся, в основном, к развенчанию мифов, в которые здравомыслящие люди и так не верят! Я ни секунды не сомневалась, что сэр Уоллес не пойдет на поводу у недоброжелателей в Содружестве и за его пределами, которые начали строить нелепые теории и догадки едва ли не с первого дня, как сэр Уоллес приступил к курсу медицинских процедур, вполне естественных и необходимых, уж поверьте мне, любому здоровому человеку в таком возрасте. Протектор никогда не считал подобных сплетников настолько важными персонами, чтобы менять из-за них свои планы…»
— Все избегают слов «болезнь», «лечение», — начал свою речь человек, ждущий меня в комнате. — За пустыми напыщенными заявлениями чувствуется вонь из лужи, которую они делают себе под ноги. Не могут найти внятных объяснений, почему уж три недели как самый могущественный человек на Земле не способен поднять свой заслуженный зад и на секунду засунуть величественную физиономию в объектив телекамеры, дабы усмирить всемирный ураган, который он вызвал своим исчезновением, за полгода до которого он начал сморщиваться и желтеть, как гниющий орех!
Человек был определенно очень зол из-за того, что слышал из телевизора.
— Это может быть началом очень большого конца, ты это понимаешь? — спросил суровый человек, крепко, с хрустом сжав сложенные за спиной кулаки. — Конца, который китайцы всадят нам в задницу!
Я смолчал. Чувствовал, что не для этого здесь. И правда. Через секунду телеэкран с расстроенным и обеспокоенным ведущим, пытавшимся делать хорошую мину при плохой игре, растворился в воздухе.
— Два компонента препарата были разработаны специально, чтобы держать процесс под контролем, — перешел он к делу, все еще не поворачиваясь ко мне. — У них есть длинные названия с аббревиатурами, кодами и номерами. Вы зовете их иначе. «Концентрат» и «плацебо». Различия между ними просты. Один дает сильное тонизирующее действие, второй — только седативное и анальгетическое. Пропорции меняются в зависимости от поставленных задач. Сменяют режим: от боевого к пассивному.
Я остановился посреди комнаты, не дойдя до говорящего шагов пять. Не решался ни присесть на диван, ни поравняться с говорившим. Так и стоял столб-столбом. Его это вполне устраивало.
— Формула составлена так, что оба компонента почти взаимозаменяемы, — продолжил он. — Плацебо способен удовлетворить организм, химически зависимый от концентрата. Почти. Немного концентрата все же требуется вливать время от времени. Так показала практика.
Генерал Чхон наконец повернулся ко мне. Его искореженное шрамами грубое лицо было спокойным и серьезным. Не считая комментариев к теленовостям, он не произнес пока ни одного матерного слова, ни разу не чертыхнулся и не сплюнул на пол, подтверждая мою давнюю догадку, что легко может обходиться и без этого. Образ твердолобого вояки был всего лишь одной из граней его темной личности.
— Оптимальный размер доз, нужные пропорции концентрата и плацебо, были утверждены по результатам долгих экспериментов. Теперь эти цифры записаны в инструкциях, которым вы обязаны беспрекословно подчиняться. Заранее дозированные комплекты лежат в ваших суточных медпакетах. У каждого есть свой график. У каждого есть командир, следящий, чтобы его подчиненные следили за графиком. Все задумано так, чтобы препарат служил цели, для которой был создан. Отступишь от этой схемы — и последствия будут непредсказуемы.
Я молчал, машинально вытянувшись по стойке «смирно». Наверное, это по-дурацки выглядит, когда я облачен в больничный халат и тапочки.
— Ты понимаешь, о чем я говорю, триста двадцать четвертый?
— Да, сэр, — лаконично ответил я.
У меня не было сил придуриваться, юлить, выискивать нужную в этой ситуации модель поведения. Я был совершенно потерян и разбит. Но понимал и помнил больше, чем когда-либо за последние месяцы. В том числе и многое из вчерашнего дня. Если только день, который я помню, действительно был вчера. Я помнил встречу с женщиной из прошлой жизни. Риной Кейдж. Еще я помнил, как меня выворачивало в сортире. Хорошо помнил образы, которые я тогда видел, глядя на отражение в зеркале. И решения, которые тогда принял.
— Ты знаешь, что если внезапно прекратить прием препарата — то это может закончиться летально? Точно так же, как и передозировка. «Валькирия» — это оружие, капрал. А с оружием необходимо обращаться осторожно. Кретины, не понимающие этой простой истины, давно гниют в земле. Всего лишь за один день, 3-го марта, в твой организм поступило сто миллиграмм концентрата — вдвое больше стандартной суточной дозы для рядового состава, не говоря уже о дозе, предусмотренной для капрала. Это зафиксировали нанороботы, снимающие показатели с твоего чертового организма. Сто миллиграмм, черт бы тебя побрал, Сандерс! Вместо сорока. Чего молчишь, сукин сын?
— Это правда, сэр, — кивнул я, вспомнив тот день — те его отрывки, что все еще крутились в памяти. — Позавчера я…
— «Позавчера?» — усмехнулся Чхон презрительно. — Сегодня 11-ое марта, капрал! Семь суток, с 3-го по 9-ое, ты находился в непрекращающемся передозе! 4-го — сто миллиграмм концентрата. 5-го — снова сто. 6-го — сто двадцать. И 7-го столько же. 8-го ты превзошел себя, принял чертовых сто пятьдесят. Понятия не имею, где ты достал так много. И ума не приложу, почему ты не сдох. Но глупее и опаснее всего было то, что произошло 9-го. Знаешь, сколько миллиграмм ты принял в себя этот день, капрал?
Я неопределенно покачал головой.
— Двести? — брякнул я наугад, хотя знал, что такая доза была летальной.
— Ноль! — рявкнул генерал. — Ни миллиграмма! Даже плацебо.
Скривившись, отец «Железного Легиона» вновь отвернулся от меня, подошел к окну.
— Врачи едва сумели вывести тебя из состояния абстиненции. Весь вчерашний день с тобой возились. Еще немного, и ты бы откинул копыта. В тебе сейчас двадцать пять миллиграммов плацебо и всего пять миллиграммов концентрата. Необходимый минимум, чтобы у тебя заново не началась ломка. Именно поэтому ты и соображаешь так живо. Поэтому в твоей памяти сидит твое старое дурацкое имя, старая дурацкая фамилия и никому не нужные, покрытые пылью факты из твоей старой никчемной жизни, которой больше нет и никогда не будет.
Выражение на лице генерала сделалась еще суровее. Он словно читал мои мысли. А возможно, он действительно делал это, в буквальном смысле.
— Сейчас наступил период относительной стабильности. Не знаю, что будет дальше. Возможно, через минуту тебя снова начнет колбасить, организм начнет требовать еще наркоты. Биоритмы нарушены. Тщательно налаженный контроль над процессом утрачен! И все из-за твоего идиотизма. Ты совершил большую ошибку, когда решил поиграться с этим препаратом. Он для этого слишком опасен.
Я был уверен, что мне стоит молчать и стоять с виноватым выражением лица, опустив глаза в пол. Пытался сдержаться. Но не смог.
— Возможно, разработка этого препарата вообще была ошибкой, сэр, — проговорил я, поднимая глаза на генерала. — Возможно, меня не стоило на него подсаживать?
Чхон пристально воззрился на меня. Вдруг его исполосованное шрамами лица озарилось кривой улыбкой. Такая улыбка бывает у людей, которые внезапно встречают старого знакомого. В этот момент Чхон страшно напомнил мне кое-кого, у кого тоже часто появлялась на лице такая улыбка. Но об этом я решил пока не думать.
— Все-таки интересно поговорить с тобой настоящим. В качестве орудий войны легионеры эффективны, а вот собеседники из них никакие. А ты всегда был упрямым сукиным сыном, триста двадцать четвертый, с которым приятно поспорить, упершись лбами. Может быть, я в отношении тебя немного сентиментален. Ведь я помню тебя еще в виде генетического материала, которым наделили никчемный зародыш в матке твоей матушки. Помню мальчишку, считающего себя обычным ребенком, не ведающего, благодаря кому и зачем он появился на свет. Помню упрямого сопляка-подростка, верящего, что его жизнь принадлежит ему одному. Слишком много воспоминаний, чтобы оставаться беспристрастным.
