Так или иначе, китайцы обжились на новом месте. Поставили хлипкую дверь, заколотили окна, оставив маленькие бойницы, закрыли пол, стены увешали циновками и разноцветными тряпками. Даже клумбу рядом разбили, изобразили что-то вроде альпийского сада, или японского сада камней, с синими колокольчиками и бессмертником. Рыбой они больше не занимались, по всей видимости — поняли, что рыба слишком уж пахнет. Зато пекли хлеб — булки, булочки, калачи с иероглифами счастья и удачи, лаваш. Делали китайскую лапшу. Женщины, по всей видимости, шили белье — Саша как-то видел на рынке знакомое лицо старшего сына Чжао, за прилавком с трусами и майками.
Ребята вышли из машины, не торопясь подошли к крыльцу.
— Есть кто дома? — рявкнул Серега.
Дверь отворилась, высунулась сморщенная голова старого китайца, обвела всех четверых блеклыми глазами.
— Чио надо?
— Гаврила есть? — спросил Шпак по-хорошему.
— Гаврира… — дверь распахнулась, в ноздри ударил пряный густой запах свежей выпечки. — Гаврира ушел. Скоро придет.
— А где он!? — проорал Наиль, почему-то подумав, что так скорей добьется ответа.
— Кычкырма! — пришел дребезжащий ответ, и челюсть татарина отвисла от удивления. — Не кричи!
— Полиглот, блин, — только и смог сказать Наиль.
— Гаврира говори, чтобы мы с вами тоже работали. Говори тебе, Серрей, двоих моих сыновей в долю взять. Говори, что уже сделал долю, две доли сделал, — говорил меж тем старик. — Они хорошие, любят землю, а земля руки любит. Возьмешь?
— Возьму, — проворчал Серега. — Пусть завтра приходят, к шести утра.
По дороге на «усадьбу» Наиль наклонился к уху Шпакова.
— Видал, какая там девка есть? Краса, а не девка!
— Какая девка? — ворчал Шпак. — Знать не знаю никаких девок, своих хватает…
— Погоди еще, увидишь, — пообещал татарин. — Челюсть-то отвиснет.
Крышу гаража к вечеру уже застелили рубероидом. Хорошо прожит день. Славно…
* * *
Утро выдалось теплым и солнечным. Ближе к середине августа — на улице, при выходе из дома, чувствовалась ночная ясная свежесть, хотя к полудню воздух обещал накалиться до марева. Но сейчас, в пять утра, едва ли больше десяти градусов, на траве — обильная роса.
— Сыма на грузовик поставим, раз это «его доля», — говорил Андрюха Шпаков. — Ма — на веялку и просушку. Я с Серегой на комбайн. Ты, Санек — на косилку. Наиль тебе поможет.
Пришлось повозиться в гараже — постоянных точек смазки у старенького «Дона» — шестьдесят девять штук. Заодно Саша починил планку на мотовиле. Китайцев не было. Это странно — обычно они приходили даже раньше. И мобильник не отвечал.
— Санек, они документы не хотели выправлять? — поинтересовался Шпаков, подходя к другу, вытирая черные руки промасленной ветошью.
— Сейчас сгоняю до них, — угрюмо отозвался Александр. — На грузовике. Вы технику выводите. Душно сегодня. Может они сразу на поле пошли?
— Вряд ли… — отозвался Андрюха. — Гроза будет?
Сашка неопределенно пожал плечами, вскочил в кабину. «Уродец» завелся, как обычно, с полтычка, едва прикоснулся к проводам. Нет, Гаврила в этом отношении молодец. В технике разбирается виртуозно. Как же иначе? Только так можно собрать брошенный тридцать лет назад в канаве грузовик.
Саша решил проехать по окраинам, хотя наверняка знал, что патрульные еще спят. Семь часов, редкие прохожие, сгорбленные, словно пришибленные утренней свежестью, спешили в город, на работу. Александр уже хотел свернуть к «Китай-городу», но успел заметить, благо, что из кабины грузовика обзор — как с высоты птичьего полета, по сравнению с легковушкой. Он бросил машину в сторону, в подлесок, по инерции, не давя на газ — еще не дай бог услышат рев движка…
У «Китай-города» стояли патрульные машины, пяток грузовиков обманчиво-голубого цвета, суетились люди в камуфляже.
Саша осторожно вышел из машины, оставил дверцу открытой — все равно никто не позарится на развалюху. Вышел на дорогу и решил идти открыто, не прячась по кустам — кто знает, может у этих, в форме, есть приказ стрелять на поражение? Может быть, они знают и понимают?
Ни черта они не понимают. До них еще не дошло — кто такой Гаврила? Выставили окружение по периметру и думают, что все под контролем.
Его заметили, двое в сине-голубой форме с разводами, придерживая автоматы, двинулись навстречу. А Саша смотрел, как из «Китай-города» остальные вытаскивают какие-то мешки, внутри звенит железо, снаружи, под дулами автоматов лежит десяток фигурок, женщин столпили в кучку в стороне, вместе с ребятишками. Они выглядели такими маленькими по сравнению с окружившими их гориллообразными спецназовцами. Китайцы не голосили, не кричали, просто стояли и лежали, и даже не смотрели, как здоровенные бездельники уничтожают пекарню, втаптывают в грязь ткань, вспарывают мешки с зерном, взламывают открытые двери. Саша знал, что здесь нет ни одного замка, однако входные ворота для чего-то сорваны с петель.
— Стоять, — скомандовал один из подошедших, толстощекий, огромный мужик с автоматом, бородатый, вылитый богатырь с картины. Александр иногда смеялся над их формой. Все лето спецназ ходил в голубом, словно не успел переодеться по весне, а потом, ближе к холодам, они напяливали хаки всевозможных зеленых оттенков. Почему и какая в этом логика?
— На тебе пахать надо, — заявил в ответ Сашка. — Отъел рожу. Двери-то зачем выбили? Твоя харя не проходила?
— А ну-ка, милок, ляг не землю, — почти ласково сказал богатырь. — Руки за голову, — рявкнул он через секунду. — Документы мы сами поищем, — уже будничным, отрешенным тоном.
Сашка немного подумал, и решил выполнить приказ. Но только чуть позже, чтобы насладится собственными ощущениями. Два автомата смотрели на него маленькими черными глазками, словно удивленно, не понимая — а чего он не боится?
— Сейчас вас всех завалят, — сказал Саша, вскинул руки за голову, повалился на траву. Он уже чувствовал, как чувствовала Полина, как чувствовали все — Он приближается. Он уже здесь, неотвратимый, неостановимый и разъяренный. В нем пробудились чувства, как и в каждом человеке, но что значит человеческая ярость, даже самая неистовая, по сравнению с яростью сверхчеловека?
Гаврила появился внезапно, словно вынырнул из-под земли. Сашка смотрел с земли, сквозь высохшую траву, во все глаза. Он знал, что беловолосый берсерк, в которого превратился Гаврила, не будет разговаривать, не будет слушать. Они пришли незваными, и тоже не хотели разговаривать и слушать. Просто пришли и начали разрушать, а только потом предъявят бумаги, что все санкционировано. Гавриле не нужны бумаги. Против него стояла агрессия — и он противопоставлял ей в сто крат большую. Один из грузовиков будто смяло ударом гигантского кулака — видимо, он чем-то мешал. А может — это было предупреждение? Чтобы те, в форме, успели хоть что-то понять за долю секунды, отбросить опасное теперь для них самых оружие, повалится, молча и угрюмо, на землю — и тогда у них, может быть, появился бы малюсенький шанс выжить. Но, конечно, никто и не подумал этого сделать. Воины схватились за оружие — и Сашка усмехнулся, понимая, что в радиусе километра, скорее всего, уже не сработает ни один «ствол», что электричество уже взбесилось, и аккумуляторы рвутся в гнездах, а ветер гасит все посторонние шумы.
Двое в синей форме превратились в окровавленные сгустки мяса, даже отсюда видно, как хлынула кровища. Он просто разорвал их, двоих, на четыре равные части. Двое, что задержали Сашу, напрасно рвали затворы автоматов. Два камня, простых булыжника, принеслись как астероиды. Сашка зажмурил глаза, пытаясь не слышать, как с лязгом валятся тела, и забыть тот страшный, крякающий звук, с которым гранит крушит податливые черепа.
— Булыжник, мать его перемать, оружие пролетариата, — прорычал он, вжимаясь в землю, стараясь не попасть под горячую руку. Пару раз к небесам взлетали вопли — один раз исполненный боли, низкий, словно звук рога, и еще будто кричала женщина — будто на последнем издыхании.
