Что эти люди знают о генеральном секретаре?
— Судуйская область будет имеет особый статус, — поддержала Елена Петровна.
— Слушай, токарь, а сливная стружка на каком металле идет? — спросил вдруг Мастиф. И сразу повернулся к Елене Петровне. — А если во всем цеху нить рвать начинает — это что случилось?
— В каком смысле — сливная? — оторопело спросил Владимир Геннадьевич, проработавший в токарях полгода, и оставшиеся двадцать лет возглавлявший профсоюз.
Мастиф пригнулся. Дуло автомата, казалось, смотрело на каждого.
— Ну что, кончить меня вздумали?
— Это влажность упала, — негромко произнесла Валентина, невысокая женщина с приплюснутым лбом. — Влажность в цеху надо поднимать — потому нитку рвет…
Среди «переговорщиков» Валентина, пожалуй, самая молодая. Ей всего тридцать пять лет; ее восемнадцатилетний сын ушел по повестке в армию — и не вернулся. Положили его сверхчеловеки на улице, даже искать нечего — растворился, как не было. А она пришла сегодня посмотреть на человека, который побывал в самом логове сверхлюдей. Она думала, что сможет убедить, показать, поговорить, сделать союзником. Мастифа Валя видела на фотографии, но думала, что из хмурого паренька тот стал здоровенным косматым мужиком с топором; глаза горят как у дьявола. Оказалось — маленький тощий мужичонок в порванном бушлате и шапке-ушанке. Жалкий, даже смешной, а глаза — как будто пеплом подернуты, лишь иногда вспыхивают огоньки-бесенята — но это отблески костра… Умные и тоскливые глаза у Мастифа. Как у старой служебной овчарки, которую на усыпление ведут.
— Вот смотрю я на вас, а людей-то не вижу, — негромко начал Александр.
Елена Петровна сунула руку за пазуху — она пришла в перчатках, кисти замерзли. Мастиф отреагировал мгновенно. Как-то по-особому гулко и сухо бухнул автомат, кровь разметало по снегу. Он осторожно подошел к мертвой женщине, расстегнул пальто — взрывчатки не было.
— Млять, — с чувством сказал Александр. — Ошибся. Прощения прошу. Руки на виду держите.
«Пора», — подумал потомственный токарь Владимир Геннадьевич. Он поднял руку и выстрелил — из пружинного арбалета, спрятанного в рукаве. Только Мастифа уже не было там, куда целился неумелый убийца. Тысячи раз Владимир Геннадьевич отрабатывал это движение. У него будет только один шанс. Огнестрельное оружие может не работать… Постарайтесь попасть… Не нервничайте. Мы верим в Вас. Служу России!
Как далеко эти слова! А Мастиф уже рядом — хищное лезвие входит в грудь, потом еще раз — уже в печень, и еще…
Валентина с ужасом смотрела на эту сцену. Только что был маленький, забитый, замызганный мужичонок — и вот теперь около костра, четким движением обтерев окровавленное лезвие о пальто врага, встал огромный, матерый человечище. Редко кто наблюдал такое. И еще реже тот, кто видел это — оставался в живых… Пропала сутулость, и в движениях Мастифа, даже в самых мелких, чувствовалась чудовищная сила, которая грозила разорвать все и вся, сдерживаемая единственно титанической волей. Казалось, что Мастиф за мгновение вырос до неба, развернул плечи-утесы, загородил грудью всю улицу. Не пройти через него, не повалить… Теперь она хорошо понимала — почему Мастифа так боятся. Сначала послали батальон, полк, потом — целую армию. И теперь, даже теперь — хотят только убить, никто не хочет даже понять — почему и зачем…
Прохожие не оборачиваются, только ускоряют шаг — Мастиф кого-то режет. Хорошо, что не меня… меня не за что… никогда и ничего плохого не сделаю… В глазах Мастифа уже не было ничего человеческого. Не сполохи костра, но адский пламень кроваво отсвечивал в расширенных зрачках.
— Млять, — повторил он. — Не ошибся.
Валентина смотрела на преобразившегося в доли секунды человека — и понимала… Да, это он, это тот человек, на ком все держится. Скоба, болт, гвоздь, а не человек. Достали его, прижали так, что бросил лопату и взял автомат в руки. И все — не остановить, ни сдержать стихию, огонь, железный поток. Пройдет, дойдет, на зубах доползет. Такой бы не дал ее сыну умереть ни за грош. Таких людей не надо бояться, нельзя унижать, невозможно сгибать и ломать — их можно только уважать. Но если кто-то считает, что достаточно просто сказать: «я тебя уважаю», — пусть даже с экрана телевизора, — тот глубоко ошибается. Невозможно уважать на словах. Слова нечего не значат. Уважение можно только завоевывать. И это очень просто, гораздо проще и одновременно — сложней, чем может показаться. Достаточно просто никогда не обманывать — ни себя, ни других… А Мастиф… Не надо Мастифу ни любви, ни ласки, ни жалости — такова его природа, за ним самим — природа, он сам способен полюбить, пожалеть, приласкать. Сам, по собственной несгибаемой воле…
— Смотрю, а людей не вижу, — прохрипел Мастиф. — Шпунтики вы, винтики и гаечки от машины. Машина та только для того сделана, чтобы меня убить. Так я вам резьбу посрываю…
Глава 32
— Бах! — падает в снег грузчик Алексей.
А Валентина смотрит — и не может оторваться. Она знает, что один из «волкодавов» Мастифа вышел на сверхчеловека с ножом — и почти победил. Наверняка сам Мастиф владеет оружием гораздо лучше. Он вырезал сердце признанному мастеру ножевого боя, про которого говорили — второго такого нет…
— Ба-бах! — в спину поварихе Надежде.
— Тра, — по крановщику Сергею и заточнице Фаине.
Александр остановился. Он не хотел убивать последнего… точнее — последнюю. Валентина стояла по колено в снегу, и смотрела. Но не на оружие, как многие — а прямо в глаза. И почему-то плакала. Саша даже смутился — на лице немолодой и некрасивой женщины не было страха. Наоборот — странная отрешенность, словно она думала о чем-то своем, глубоко личном — а потом расплакалась от груза нахлынувших воспоминаний. Она словно делала выбор — выражения ее лица менялись: от восторженно-мечтательного до злобно-ненавидящего, а слезы были только декорацией.
Сама Валентина тоже не совсем понимала, что с ней происходит. В какой-то момент она подумала, что влюбилась в Мастифа самым натуральным образом. Он ей нужен, с ним она была бы спокойна — но где он был столько лет? К черту приказы и психологов — она больше не кукла на веревочках. Она стала свидетелем удивительного, фантастического зрелища. Только что, несколько секунд назад перед костром сидело воплощение русского мужика. Тощеватое, грязноватое, ободранное; деревенский пастух-забулдыга, почти неотличимый от тощих, грязных и ободранных коров в колхозном стаде. Словно животное само по себе. Но прошло десять, даже пять секунд — и это странное существо, влекомое неведомым порывом — вдруг открыло пасть, и там, в бездонном, капающим слюной провале вдруг обнаружились громадные, кошмарные клыки. А при ближайшем рассмотрении, когда уже поздно, ты понимаешь, что перед тобой не беззащитная, серая и облезлая скотина — маленькая коровенка, ростом с большую собаку; но беспощадный, серый, облезлый голодный зверь — матерый волчище размером с небольшую корову.
Когда такая зверюга попадает на скотный двор — никому нет пощады. Волк становится безумным от вида крови, никто не уйдет, не спасется: ни напыщенные петухи, ни тупые бараны, ни высокомерные, благородных кровей козлы, ни накаченные мясом быки.
Поздно, раньше надо было думать…
— Ну, что делать будем? — спросила Валентина сквозь слезы.
— Ничего, — пожал плечами Александр. — Можешь идти, докладывать. Я, пока сидел у костра, даже речь заготовил. Хотел сказать: вы для меня все — враги. А врагов щадить не умею. Тебя отпускаю для того, чтобы ты мои слова передала. А еще сунется кто, пусть даже подумает сунуться… Я, твою мать, сам из берлоги вылезу, и в порошок сотру. Так и передай…
Александр повернулся, закинул на плечо автомат и пошел прочь.
И все бы прошло мирно и гладко, Валентина, наверно, вернулась в столицу, затаив странную любовь к еще более странному лидеру «волкодавов», и ненависть — к пославшим ее на убой. Ведь шансы были — нулевые.
«Если Мастиф начнет стрелять — ничего не поможет, — слышала она приглушенный голос. — Он дело на полпути не бросает. Не думаю, что он захочет скрываться. Это вам не Нестор Иванович…»
