Артем Белоглазов - Террорист

Нарты шли ходко.

Собаки тянули в гору без усилий: дорога наезженная, широкая, да и гора-то не гора. Холм. За спиной, в котловине, оплывало в маскировочный дымке неродное уже предприятие.

Каюр лениво курил, пряча трубку в рукавице. Трепаная шубейка-безрукавка поверх ватника, унты простые, без украшений, а псы гладкие, пушистые, хвосты колечком, что стальная пружина, — не разогнуть. Так если по червонцу за проехать, чего бы и не гладкие? И трубка. За трубку, глядишь, в темном переулке… А унты бисером пусть бабы обшивают. Старикам ни к чему.

Ходко шли.

Арапник, вещица более привычная для охотников, лежал себе возле погонщика, скучал. Эх, да по спинам прогуляться! Беги веселей, дави снег лапами. А ну шибче давай!

Кого везете? Везете кого, говорю? Специалиста!

Бывшего.

Специалист мрачно вздыхал. Кулаками после драки не полагается? А то. Но ведь хочется. Стоп, отмотайте назад, на часок, нет, лучше на два. Приемная. В приемной секретарша ногти пилит. Дура кудрявая. Здрасте-пожалста, а вот и мы. Вызывали? Сам? Бросила ногти свои, лупает глазенками. Что, мать, не признала? Кто-о пьян? Я пьян?! Да ты, к-курва, чего?.. Да я день и ночь! У станка! Не отходя и не просыха… не засыпая то есть! В туалет по нужде — раз в сутки. Специфика производства. Докладывай, что пришел.

И махнул-то всего грамм сто, кто ж знал, чего и как? С устатку, должно быть, и развезло. Впрочем… а, неважно! Не за пьянку же. Все пьют. Как тут не пить? Где работаем? То-то же. А зальешь страх очищенным высокопроцентным, закуской утрамбуешь — и жить радостней.

И кто здесь кому грубил? Я грубил? Генеральному?! Ну, может быть. Может быть… Что, генеральный не человек? И нагрубить ему нельзя?

Специалист я или где?

В низком, будто нахлобученном на землю небе, плыли густые облака. Со свистом налетел, заставив ежиться, ветер. Специалист уткнулся в воротник, надвинул на лоб пыжиковую шапку. Осмотрелся. Поднялись, стало быть. Ну так, не пять человек в санях. Торчу как перст. В гордом одиночестве. И бесплатно. За счет бывшего родного. Обидели напоследок.

Эх, душа горит! Хочет странного. Сорваться в последний и решительный, да вспыхнуть яркой звездой. Угольком из печки. Чтоб всем жарко стало.

Каюр натянул постромки, собаки притормозили. Неспешно перевалив вершину, нарты покатили вниз.

Вниз, вниз. К подножью. Пересадка, и — на оленьей маршрутке к станции. Народу мало, оно и понятно: работяги вечером потянутся. Сейчас же — не пойми кто. Проще определить словом «всякие».

Дамочки интеллигентного вида, какие нос воротят, едва заприметив. ИТР. Служащие. Ну, чего уставились? Нашивка на рукаве в диковинку? Лычки срисовали? Шепчетесь по углам — с заво-о-да. Ясен олень, откуда ж еще. Тьфу на вас!

И руки на груди скрестить, уйти в себя. Глядеть и не видеть.

— Мама, мама, — тянет за плечо молодую женщину ребенок лет десяти. — А что бывает после смерти? — и, закусив губу, косится на специалиста.

— Ничего, — мать обнимает сына. — Не смотри, не надо.

— А после зимы? — упорствует мальчишка.

Народ вокруг тихо смеется. После зимы — надо же.

У дылды в песцовой дохе под мышкой зажат транзистор. Дылда с меланхоличной улыбкой крутит верньер, и транзистор шипит, выплевывая новости пополам с рекламой. Реклама дылде не нравится, и он упорно пробивается сквозь радиодиапазон в надежде найти чего-нибудь для души. Находит.

— Прости-прощай, родная.

Ну что стоишь в сторонке?

Томно выводит певица. Губы, наверное, влажные, блестящие, щеки нарумянены. А самой — мама дорогая, дай бог, под шестьдесят. А если не даст?

Волна сбивается. Бодрый голос диктора с полуфразы, как с места в карьер, выдает:

— …трудом упорным края…

Ну, дурдом, отмечает специалист нечаянную рифму. Новости и реклама. Реклама и новости. Дылда в отчаянии. Дылда остервенело вращает верньер, улыбка его прокисла, глаза превратились в узкие щелочки. Диктор, диктор, не ходи гулять поздно ночью. Любитель искусства может повстречать тебя в подворотне. Опознает по бодрому голосу.

— …вопрос по оборонке.

Интервью. Кого-то с кем-то. Не суть. Но! — вторая нечаянная рифма. И диктор, и журналист явно нарываются.

При слове «оборонка» плечи специалиста вяло вздрагивают.

— …лично на меня? Да. Поистине громадное впечатление. Установки «Апрель», разработанные в ОКБ…

Упряжка влетает на станцию. Длинный приземистый состав ждет у третьей платформы. Пепельного цвета вагончики, толстые обледеневшие стекла, гармошки переходов между тамбурами — в бесформенных сосульках; заржавленные полозья. Всё как обычно.

Вечером, в мягком свете фонарей поезд кажется красивее. Уютнее.

Лучше.

Специалист вновь тяжко вздыхает и занимает очередь в кассу.

В окно можно не смотреть.

Снег, снег, обросшие льдом дома, черные пасти туннелей, оленьи упряжки, редкие снегоходы.

Пейзаж уныл до безобразия.

Пейзаж сер и скучен.

От несмотрения в окно отвлекает зычный голос с характерным акающим выговором.

— Маро-оженое! Пламбир! Крем-брюле!

Все торгаши — с юга. Эта толстая бабища не исключение.

Бабища проталкивается между скамейками, пихая стоящих локтями. Катит за собой тележку-холодильник. На бабище узорчатый, в кружевах-снежинках платок. Красивый, да и сама вроде ничего. Резвушка-толстушка.

— Мне два, — протягивает деньги усатый дядечка со сросшимися на переносице бровями. Брови и усы грозно шевелятся, отчего тщедушный дядька приобретает весьма разбойничий вид.

— И мне.

— Нам тоже

— Сюда дайте! — обвалом прокатывается по салону.

Известное дело — мороженое! С холода-льда. Разве дурень какой откажется. Или дурочка навроде секретарши. Будет ногти равнять и хоть бы хны.

— А… вам? — Вопрос замерзает в воздухе.

Специалист поворачивает голову. Медленно-медленно поворачивает голову и в упор глядит на бабищу. Рядом со специалистом никого. Места пустуют, и оттого очень просторно. Оттого можно сидеть, закинув ногу на ногу, положив руку на спинку скамьи, и разглядывать торгашку. Платок ее. И кружевные снежинки. И прозрачные сережки-кристаллы. И белую кожу. Красивая. Но полная. Не в его вкусе.

— То есть… — южанка теряется окончательно. — Я хотела сказать…

В его вкусе хрупкие девушки с бездонными, как у той вон блондиночки, глазами. Блондинка в пышной лисьей шубке, капюшон с модной оторочкой, стоит у самых дверей и вдумчиво облизывает…

— Так возьмете? — нарушает ход мыслей торгашка.