Алексей Синиярв
Бон-вояж. Литр Иваныч и Мотылек
— Литр Иваныч!
— Какой я тебе к чёрту… Ты кончай эти еврейские штучки! Вениамин Яковлевич меня зовут. Усёк?
— Вениамин Яковле…
— Давай так, — перебил Литр Иваныч. — Можешь — Вениамин. Можешь — Веня. Можешь — Яковлевич. Мы что? на профсоюзном собрании?
— Да нет… Яковлевич…
— Вот. Уже лучше.
— Верните мои деньги.
— Какие такие твои?
— Деньги мои. Командировочные. Мне Анатолий Израилевич сказал, что вы… Ты, то есть… Все командировочные получил. И за меня тоже.
— И что?
— Дайте мне мои.
— Ишь ты! Деньги ему. Зачем тебе деньги? Деньги портят людей — читал?
— Это вы кончайте шуточки. Есть я что буду? За белье в поезде. За гостиницу. На мороженое и конфеты.
— Не суетись. Куплю я тебе белье и мороженое. Ты — молодой специалист? Так?
— Допустим.
— Вот и учись. У опытного специалиста. Тебя же не зря ко мне определили?
— Не знаю.
— А я знаю, — веско сказал Литр Иваныч. — Начальству виднее.
— А деньги?
— Заладил своё, — рассердился Литр Иваныч. — Как банный лист. Я ему про пол-литру, он мне про груди белые. Я за них расписался, я и отчитаюсь.
Литр Иваныч достал из сумки наполовину пустую бутылку коньяка.
— Будешь?
— Нет. Не буду. И пойдемте, наконец. Цапфу эту тащить заколебаешься.
— Ну, — Литр Иваныч покачал головой, — ты и торопыга. Что ты мельтешишь, как мотылек?
Литр Иваныч отхлебнул из горлышка. Вновь покачал головой.
— Ну не могут эти болгары коньяк делать. Не могут и всё. Разве это коньяк? Кто это коньяком назвал, а? Скажите мне. Сережа.
— Что?
— Не спеши, Сирожа. Убежит твой поезд?
Попутчики — мужчина лет сорока и женщина с котом в корзинке — давно вышли. Да и перрон уже опустел.
Литр Иваныч сделал еще глоток и откинулся на стенку купе.
— Сейчас…
— Шевелите ногами, алкаши! — В купе зашла проводница в замызганном переднике. — Чего расселись? Давайте! Мне убираться надо. Пустой вагон — нет, они сидят! Они винище жрут. А насрали-то! А насрали!
Литр Иваныч с Сергеем подхватили сумки, взялись за лямки и потащили тяжелый сверток к выходу.
* * *
Дворик был пыльный и грязный.
Вокруг единственной лавочки валялись обертки от мороженого, окурки, яичная скорлупа, обрывки газет и грязные полиэтиленовые пакеты.
— За путешествующих по суше и по водам, и страждущих в темнице, — сказал Литр Иваныч, и поднял раздвижной стаканчик.
— За, — согласился Сергей.
— Эх, покатилась, — Литр Иваныч погладил себя по пивному животику. — Царское. Гришка Распутин толк понимал. Пикуля читал?
— Какие планы? — спросил Сергей.
— В большом культурном центре я обычно иду на премьеру, — солидно начал Литр Иваныч. — Или на концертные выступления. Мастеров искусств.
— Пойдем, — легко согласился Сергей. — Но надо бы, — он погладил себя по впалому животу, — горяченького.
— Ну дак, — похлопал его по плечу Литр Иваныч. — Через переход — «общепит». Вполне приличная для Москвы рыгаловка. Возьмем пельмешек. И вторую. Аккуратно. Под горяченькое. Под столиком. Разольем.
— Как скажешь.
— Я люблю с уксусом. А ты?
— Что будет, — философски ответил Сергей.
В небе плескалось солнце. Воздух был теплый и липкий.
Мадера сделала своё дело. Всё стало вокруг голубым и зеленым.
* * *
— В «Современник» и на «Таганку» билетов нету, — сказал Литр Иваныч, отходя от окошечка «Театральных касс». — Так что Ахеджакову и Высоцкого мы в этот раз не увидим. Но, — Литр Иваныч поднял указательный палец, — в киноконцертном зале «Россия»… Приходилось бывать?
Сергей отрицательно покачал головой.
— Неплохой, однако, буфет. Сухонькое, — Литр Иваныч стал загибать пальцы. — Коньяк. Шампанское. Бутерброды с красной рыбой. Конфеты «Кара-кум». И оркестр играет.
— А что там в «России»? Кто?
— Да разные, — отмахнулся Литр Иваныч. — И даже оригинальный жанр. И всего-то полтора рубля.
— Солянка, в общем, — сказал Сергей. — Тоже кушать хотят.
Спорить ему было лень.
* * *
Буфет Сергея не впечатлил.
Рыба показалась кислой. Кофе отдавал сенокосным ароматом овса, гречихи и ржи. Коньяк, пожалуй, был разбавлен. Да и коньяк ли это был?
Концерт тоже, мягко говоря, оказался не лучше буфета.
Артисты были незнакомые и малознакомые. Певун и певунья выли романсы под гитару; декламатор с пропитым лицом пафосно выкрикивал про рельсы и шпалы; косматый дед заезженно пиликал на скрипке венгерский танец; вокально-инструментальный ансамбль из двадцати человек спел «диктуют колеса вагонные», «выпало нам строить путь железный» и «на дальней станции сойду». А между ними болтались в проруби: эквилибрист на одноколесном велосипеде; пожилые танцоры с танцорками, изображавшие юный рок-н-ролльный задор; скучный фокусник, заученно достающий из потайных карманов мятые разноцветные платки и разъединяющий тусклые кольца…
Маныч таких называл «засраками».
«Засрака» — заслуженный работник культуры. Первая ступенька лестницы с ковровой дорожкой. Дальше уже — «деятель» и прочия белыя…
Сергей было уснул.
Но у Литра Иваныча с собой было. Он протянул сувенирную бутылочку коньяка и сказал на ухо:
— За тех, кто в море, на границе и венерической больнице. — И добавил ласково: — Вот тебе и конфетка, Мотылек. Мятной, закуси.
— Лучше б в кино пошли, — пробурчал Сергей. — «Троих надо убрать» в «Художественном». Ален Делон. Что эти — арлекины и пираты.
— «На троих» — это интересно, — ответил Литр Иваныч.
— Детектива, — шепотом сказал Сергей.
— Не суетись, Мотылек. Не убежит твоё кино.
* * *
Бутылку портвейна, что взяли в гастрономе на Калининском проспекте, распили тут же, в арбатском закоулке.
На скамейках сидели приезжие с сумками, баулами, детьми; что-то ели, что-то обсуждали.
— Шило-мыло-мотовило, чтоб сегодня подфартило, — сказал тост Литр Иваныч. — Хочешь анекдот из жизни?
— Ну, давай.
— Лежал я, было дело, в военно-морском госпитале. В Ленинграде. На обследовании. Палаты общие: и для офицеров, и для матросов-старшин.
Сидим в курилке. Дымим. Я, кап-три[1], и сундук[2] какой-то из морской пехоты.
Матросик молоденький подошел. Не из нашей палаты. Спрашивает вежливо, подскажите, товарищи офицеры, клизму, мне сказали, будут ставить. Что это, мол, такое? Никто мне рассказывать не хочет.
