— Вы знаете, конечно, что до войны Граница была еще недостаточна крепка, — начал свой рассказ Павел Васильевич. — То тут, то там мертвые ее переходили. Ну, если какой-то ход замечали — его, конечно, заделывали. Но по большому счету Граница в те дни была как решето. На это были разные причины, сейчас не время об этом говорить. Важно, что только у нас, в столице, были надежно перекрыты все входы. И поэтому, когда началась война, и мертвые полезли изо всех щелей, до столицы они не могли добраться. То есть они не могли перейти Границу прямо здесь, в городе. Они вылезали наружу там, в области, а потом собирались в отряды и дальше уже двигались по земле, как обычные войска. И, значит, нашей главной задачей на первом этапе войны было не пустить их сюда, в наш город.
Павел Васильевич встает и, опираясь на палку, идет к доске, словно собираясь что-то написать. Задумчиво посмотрев на притихших детей, продолжает:
— Вы знаете, война началась внезапно. Войска необученные, оружия толком нет, пуль не хватает. Люди несли в переплавку семейное серебро, подсвечники, ножи, вилки, даже чайные ложечки, даже серьги и кольца. Это потом вовсю заработали северные серебряные рудники — но первые месяцы было очень трудно. И вот отряд майора Алурина должен был защищать город в северо-западном направлении, вдоль Петровского шоссе. Их было всего двадцать шесть, но это были опытные воины, сражавшиеся еще во времена Проведения Границ. Ард Алурин еще до войны был живой легендой, настоящим истребителем. Говорили, он сам потерял счет уничтоженным мертвым. Короче, если кто-то мог защитить Петровское шоссе — то только его отряд. И вот они укрепились на высотке, в здании старой церкви, и оттуда отражали атаки мертвых…
Неожиданно для себя Ника слушает с интересом. У тети Светы были совсем другие рассказы. Она, совсем еще молодая девчонка, воевала в партизанском отряде. Не раз и не два она проходила в ставку мертвых, выдавая себя за укушенную каким-нибудь мертвым офицером (их пристрастие к молоденьким девушкам было уже хорошо известно). Пару раз тетя Света давала Нике потрогать тот самый серебряный нож, который она проносила в широком рукаве. Нике чудится, что от него до сих пор веет смертью и страхом.
На самом деле тетя Света приходилась Нике двоюродной бабушкой, но она с детства вслед за папой называла ее тетей. После того как Ника осталась одна, тетя Света забрала ее к себе.
Первое время Ника боялась тетиных рассказов о войне, все время думала: вдруг кто-то из мертвых, которых тетя уничтожила, — тоже был чьим-то папой? Что, если сейчас ее папа пытается к ней пробиться, а на Границе его ждут пограничники с серебряными пулями и тренированными собаками?
Первые полгода после гибели родителей Ника ни разу не заговорила о них. О чем она могла бы говорить: ведь для всех они были враги, мертвые — и только для нее по-прежнему оставались мамой и папой, которых она так любила.
А потом в «пятнашке» кто-то узнал, что случилось с ее родителями…
— Их осталось всего пятнадцать, — продолжает Павел Васильевич, — и тогда в атаку пошли фульчи. Я надеюсь, вам никогда не придется узнать — что такое фульчи-атака. В кино не покажешь самого страшного. А самое страшное — это запах. Ну и еще — какие они на ощупь. В этом смысле даже ромерос лучше. Они, конечно, опасней, злее — но психологически с ними гораздо проще справиться. Главное — стрелять в голову, можно даже обычными пулями. А если плоть фульчи хотя бы раз растекается у тебя между пальцами — до самого ухода такого не забудешь.
Павел Васильевич замолчал. Он снова сидит за столом, рассматривая свои большие морщинистые руки. Ника тоже сидит опустив глаза, она тоже не может забыть, как растекалась между пальцев грязь, которой был набит мешок со сменкой.
Узнав, что ее родители — мертвые, одноклассники сначала сторонились Ники, словно боялись: смерть, как зараза, перейдет к ним. Потом начали выяснять — как родители погибли. Случайно ли? А может, они сами захотели стать мертвыми? Может, они сами сбежали в Заграничье? Может, Ника сама хочет стать перебежчицей? Может, она и сейчас шпионит на мертвых?
Именно тогда Вадик предложил проверить: если изводить Нику — явятся ли мертвые родители ее спасти? Надо напихать в мешок грязи, засунуть портфель в бачок мужского туалета, приклеить Нику к стулу и посмотреть, что она будет делать…
На самом деле Ника знала, что она должна была делать. Нужно было объявить себя смертницей — как знаменитая Аннабель из ее старой школы.
В школе про Аннабель рассказывали легенды. Говорили, например, что она всегда носит при себе серебряный кинжал, доставшийся ей от бабушки, погибшей на фронте. И что однажды, когда на нее напала банда врагов — какая банда и каких врагов, Ника не помнила, — Аннабель сказала: «Я не могу справиться с вами всеми, но я хочу, чтобы вы знали: я буду сражаться до последнего. Я смертница и не боюсь смерти. Я смертница и презираю боль. Смотрите!» — и, выхватив нож, распорола себе руку так, что кровь струей брызнула в лица нападающих. Говорили, что после этого враги разбежались, не причинив ей никакого вреда.
Вот так и надо было себя вести! Носить черную одежду с серебряными молниями и сердцами, чуть что — говорить, что да, она гордится своими мертвыми родителями!
«Жалко, что я такая трусиха, — думает Ника, кусая ноготь на левом мизинце. — Как Аннабель я никогда не смогу. Я даже подойти к ней боялась — так и смотрела издалека».
Слава богу, в этой школе никто, кроме Левы, не знает, что случилось с мамой и папой. Наверное, и Леве не надо было говорить — но почему-то она поверила ему тем вечером, почему-то верит до сих пор.
Если Оля с подружками узнают про маму с папой — страшно подумать, что тут начнется!
— Короче, отряд майора Алурина отбился от фульчи. И тогда с той стороны прислали парламентера. Это была девочка, где-то вашего возраста, немного похожая на нее, — Павел Васильевич кивает на Нику, — только более худая. Она шла по этому воняющему полю, где разлагались уничтоженные фульчи, и держала в руках тоненькую веточку, только что срезанную, еще зеленую. И к ней был привязан кружевной белый платок.
Она подошла совсем близко, когда вдруг майор Алурин выхватил пистолет — и если бы солдаты не навалились, он бы выстрелил. А мы все-таки старались воевать по-честному — парламентеров не уничтожать, перемирие выдерживать, ну и все такое. А девочка подошла совсем близко и сказала Алурину: «Дядя передает тебе привет, папа. Говорит — иди к нам, наши уже все собрались». Вы поняли: они послали к Арду Алурину его дочь. Нашли где-то семью и всех убили. И теперь майору Алурину пришлось бы стрелять в собственных близких — в брата, в жену, в дочь. Вот какая это была страшная война, ребята. Потому и говорят, что страшней войны не знала история.
