— Ух ты!
— А потом, — продолжала она чуточку устало, — они же добились, спустя века и тысячелетия, чтобы животных заменили чем-то еще более простым и менее кровавым: ленточками, цветами, ладаном… Вот видела, как на Пискаревском кладбище ребенок положил конфету на плиту братской могилы… Так что, Владимир… простите, как вас по отчеству?
— Просто Владимир, — сказал я поспешно и зачем-то добавил: — А то у меня отчество слишком длинное.
Она кивнула:
— Так что, Владимир, вы это зря! Над теми, кто требовал заменить человеческие жертвоприношения на животные, смеялись куда жестче, чем вы над нами. Это не упрек, просто экскурс в историю. Вы ж такие крутые, отважные, презирающие слюни… а тут вдруг нехорошо людей бросать на жертвенный камень!
Я кивнул, сказал торопливо, стараясь перехватить мысль, пока она меня совсем не втоптала в землю:
— Да-да, я понимаю, мягкие и пушистые победили крутых и жестоких. Но…
— Что вас смущает?
Я в неловкости развел руками:
— Просто мне кажется, что ваша позиция уж чересчур… Все-таки мы имеем дело даже не с жертвенными баранами! У нас только изображение. Компьютерные программы. Одни компьютерные программы бьют другие. Точнее, взаимодействуют. В результате меняется расположение пикселей… Еще точнее, пиксели на экране высвечиваются несколько в иной комбинации. В нашем случае, мне кажется, вы зашли далековато в своем странном стремлении…
— В смысле?
— Где-то ваша забота о смягчении нравов, — объяснил я, — должна остановиться. Уже сейчас она выглядит… смешной. Мне почему-то не нравится, что над вами смеются. Но что делать, у самого рот то и дело растягивается уже не до ушей, а куда-то еще дальше.
— Странно, — произнесла она задумчиво, — что это я вам такое, а не вы мне… Обычно технари обгоняют, а гуманитарии тащатся сзади и бурчат о старом добром времени. И еще, как тогда было хорошо. Но нравы все смягчались и смягчались. Именно запретами!
— Того нельзя, — сказал я иронически, — этого нельзя…
— Вот именно, — согласилась она терпеливо. — Вчера еще было можно, а сегодня уже нельзя. Потому что сегодня мы лучше, чем были вчера.
— Но куда больше? Эта политкорректность достала всех. Кто над нею только не ржет во все горло!
Она кивнула:
— Понимаю. Однако же признайте, сторонники политкорректности побеждают… Вы что, хотите еще кофе? Не стоит на ночь такой крепкий.
— Ночь еще не скоро, — сказал я.
— Вы сова?
— По обстоятельствам, — ответил я. — Иногда вообще байбак.
Официантка поставила перед нами тарелочки с горками из ягод малины, клубники, земляники и чего-то экзотического, вроде папайи. Все это утопает в густом снежно-белом креме, а в высоких стаканах с широкими раструбами нечто еще роскошнее, тоже в креме и густо посыпанное раздробленными лесными орешками, грецкими и даже кедровыми. В довершение всего наверху розочки опять же из крема и некие гребни, похожие на плавники рассерженной рыбы.
— Ого, — сказала она, — не слишком ли на ночь?
— Бережете фигуру?
— Не слишком, — ответила она бесстрастно, — просто не переедаю.
— Даже если очень лакомо?
— А вы? — ответила она вопросом на вопрос.
Я развел руками:
— Честно говоря, я тоже. Но сегодня особый случай… К тому же у меня все сгорает быстро.
Ее полные губы чуть дрогнули в улыбке.
— Да, похоже.
Она аккуратно и красиво снимала ложечкой мороженое, у нее получается горка еще красивее, чем соорудили на кухне мастера, это я сразу расковырял, как свинья, и не потому, что искал желуди, просто я программер, а этим все сказано.
Официантка подошла с папкой, я вытащил листочек со счетом, взглянул и положил вместе с ним купюру. Тамара поднялась, когда я захлопнул папку и опустил на середину стола.
Вечернее небо на головой такое густо-синее, словно там наложили три слоя, дальше в сторону горизонта становится фиолетовым, оранжевым, а у самой черной, как уголь, земли горит ярко-желтый свет, словно кипит и плавится море золота.
На фоне этого прекрасного и страшного неба высятся металлические скелеты высоковольтных вышек с тремя парами раскинутых в стороны худых рук, откуда в обе стороны уходят целые пучки проводов. Поставили их годы и годы назад, если не десятилетия, и будут стоять и в тот день, когда уйдем в сингулярность…
Впереди вялотекущая пробка, машины ползут обреченно медленно и покорно. Некоторые попытались проехать по тротуару, но там и застряли: дорогу сузил, оказывается, огромный кран, а он, чтобы не слишком мешать движению, влез правыми колесами на пешеходную часть, перекрыв путь хитрецам.
На длинной трубе покачивается кабина, очень похожая на мусорный бак. Электрик в желтой одежде возился с проводами, над ним летает и рассерженно кричит птица, вроде даже гадит на голову, но у электрика для этой цели предусмотрительно напялена каска до самых бровей.
Наконец миновали скопление, машины понеслись, набирая скорость, как освобожденные из клетки птицы. Тамара откинулась в кресле и даже чуть опустила сиденье, так что полулежит; у меня в мозгу сразу нарисовалась соблазнительная картинка. Раньше я таких женщин боялся, потом как-то ощутил, что многие из них нуждаются в нашем внимании даже больше, чем те, которые вешаются на шею при каждом удобном случае…
Тамара, словно уловив мои мысли, бросила в мою сторону предостерегающий взгляд. Многие, сказали ее глаза, но не все.
Хорошо, подумал, что телепатии не существует. Хорошо!
Она сказала: «Спасибо за ужин», а я не заметил, что после изобретения минета женщинам нет нужды помнить слово «спасибо», потому что женщины женщинам все-таки рознь, это уже усек.
Но пока рулил через весь город в свой район, все-таки бурчал и злился, обыгрывая некие упущенные возможности, когда можно было бы… ну, как-то запустить механизм процесса, что мы самец и самка, а не только девелопер и юрист.
«А я не буду, а я не стану, а ты нагнешься, а я достану!» Это пелось нашими родителями, дескать, парень высокий, девчонке и хотелось бы его поцеловать, но…
Сейчас, если спеть эту строку, у всех ассоциация будет иная: мол, она нагнется, а я засажу ей. То есть все сместилось, вернее — упростилось. Весь ритуал предварительных ухаживаний и ритуальных плясок, который есть даже у зверей, убран за ненадобностью.
Собственно, а зачем он? У зверей — понятно, звери не умеют даже говорить, самцу просто необходим этот ритуал, чтобы и объяснить, что, во-первых, хочет трахаться, во-вторых, силен и здоров, в-третьих, от него пойдет здоровое потомство. Все это он и объясняет при помощи сложного танца, а еще и в виде свадебного подношения, как, к примеру, паук самую жирную муху несет понравившейся паучихе, демонстрируя, какой он крутой охотник.
