— Вы переволновались, — отозвался Деггл. — Вы мне нравитесь, я уже говорил это. Самое лучшее, мой мальчик, если вы как можно скорее уедете от всех этих переживаний куда-нибудь подальше. Берите яхту. Правьте в открытое море. Море такое, ха-ха, голубое.
Что мог Орел сказать человеку, который мог быть, а мог и не быть убийцей, который мог спасти, а мог и не спасти когда-то ему жизнь?
— Судьба замечательно бережет вас, — улыбнулся Деггл. — Вероятно, за вами следит ваш ангел-хранитель.
Или дьявол, подумал про себя Взлетающий Орел.
По завещанию я получил деньги, а яхта досталась Дегглу. Причиной смерти было названо самоубийство. Поскольку Дегглу, по его словам, яхта была совершенно не нужна, а я отчаянно стремился бежать, я принял его предложение и первый раз за четверть века вышел в открытое море — в полном одиночестве, без цели и курса.
Он был леопардом, меняющим свое логово; ловким увертливым червем. Текучим песком и уходящим отливом. Он напоминал круговорот времен года, был пасмурным как небо, безымянным как стекло. Он был Хамелеоном, вечно меняющимся, всем для всех и ничем ни для кого. Он становился собственным врагом и поедал друзей. Он был всем чем угодно и ничем.
Он был орлом, царем птиц — но был и альбатросом. Она обвилась вокруг его шеи и умерла, и мореход сделался альбатросом.
Никогда не стесненный в средствах, он влачил свое существование без цели и смысла, направляя судно от одного неведомого берега к другому, заполняя пустые часы досужных дней ничем не обремененных лет. Удовольствия без радостей, достижения без целей, парадоксы на его пути поглощали его.
Ему хватало времени замечать то, на что обычные люди в обычной жизни не обращают внимания.
Нагую деву, распятую на песке незнакомого пляжа, по ногам которой к своей цели ползли гигантские муравьи; он слышал ее крики, но не свернул и проплыл мимо.
Человека, пробующего голос на краю высокого обрывистого утеса: голос незнакомца был то высоким, воющим, то низким и мрачным, то тихим и вкрадчивым, то резким, хриплым и скрипучим, то напитанным болью, как кусочек хлеба — медом, то сверкающим от смеха, то голосом птиц или голосом рыб. Он (проплывая мимо) спросил человека, чем тот занят. Человек прокричал ему в ответ — и каждое его слово было словом иного существа: — Я пробую голоса, хочу выбрать себе по вкусу, чтобы говорить.
При этом человек на краю утеса подался вперед, потерял равновесие и сорвался вниз. Его предсмертный крик был самым обычным голосом; камни у подножия утеса оборвали этот вопль, отпустив на волю все заключенные в нем голоса.
Он видел одетого в лохмотья потерпевшего кораблекрушение, страдающего на плоту от голода и жажды; рыб, которые сами выскакивали из воды, падали в пустую миску несчастного и умирали для него.
Занимающихся любовью китов.
Видел он и множество других вещей; но нигде в морях, нигде среди спокойных вод, нигде среди удивительно изогнутого водного горизонта, не заметил, не почуял и не услышал он своей смерти.
Смерть: голубой флюид, голубой как море, исчез в бездонной глотке чудовища. Оставалось только жить. Отказавшись от прошлого, забыв родной язык ради языков архипелагов мира, забыв об обычаях предков ради обычаев тех стран, мимо которых он проплывал, забыв и помышлять об идеалах ввиду тех постоянно меняющихся и противоречивых идеалов, с которыми ему приходилось сталкиваться, он жил, исполняя то, что ему выпало исполнять, думая только о том, что от него требовалось, становясь тем, чем его желали видеть, надеясь только на то, на что позволено было надеяться, и выполняя все это так ловко, с такой естественной легкостью, словно здесь и речи не было о чужой воле, и потому все встречные любили его и были рады его обществу. Он любил многих женщин — без труда совершая насилие над собой и исполняя любые пожелания и прихоти своих подруг.
Несколько раз он менял имя, которым представлялся. Его лицо было таким, его кожа была такой, что во многих странах он легко сходил за местного жителя; превратив свое проклятие в своего союзника, он пользовался этим. Называться одним именем он не мог, иначе его бессмертие было бы раскрыто. И бессмертие же гнало его вперед: никогда не переставал он искать нового места, где был бы неизвестен или забыт.
Он убивал борцов за свободу для тиранов; в свободных краях он вовсю поносил тиранию.
Среди пожирателей плоти он с жаром говорил о достоинствах и придающих силу качествах мяса животных; среди вегетарианцев он со знанием дела рассуждал о душевной чистоте, коей можно добиться, отказавшись от мяса живых существ; среди каннибалов он насыщался плотью своих товарищей.
Он был мягок по своей природе, но тем не менее некоторое время служил палачом, совершенствуясь в умении владеть топором и ножом. Считая себя хорошим человеком, он предал без счета своих подруг. Лишь очень малому их числу удавалось бросить его первыми.
Прошло достаточно времени, пока он вдруг понял, что так ничего и не узнал. Он много видел и испытал, сошелся с тысячами людей и потерял счет своим преступлениям, но опустел внутри; доброжелательная гримаса без лица, вот кем он стал. Согласный кивок, приветливый наклон головы, не более.
Его тело по-прежнему было само совершенство, не изменившись ни на йоту; его разум был все так же светел и остер. Раз за разом он проживал свой физиологический день снова и снова. Вот его тело: страна незаходящего солнца.
Однажды, в одиночестве качаясь на волнах посреди очередного моря, он сказал вслух самому себе:
— Я хочу стать старше. Я не хочу умирать: просто стать старше.
Ответом ему был насмешливый крик чайки.
Взлетающий Орел начал методичные поиски Сиспи и сестры Птицепес. Он вернулся к берегам Америндии и добрался до расположенного в сердце страны Феникс, города, откуда должен был брать начало холодный след. Безрезультатно. Впечатление было таким, словно Сиспи и Птицепес не перемещались в материальном мире. Просто исчезли, и все.
— Сиспи? — переспрашивали его люди в Фениксе. — Какое чудн?е имя. Должно быть, иностранец?
После неудачи в Фениксе Взлетающий Орел решил отбросить всякую систему. Он снова вывел в море свою яхту и наудачу отправился вперед, через океаны, каналы, озера, реки туда, куда гнали его ветер и течения, кое-где останавливаясь на ночлег, расспрашивая, выпытывая, страдая и не переставая надеяться. Но нигде никто ничего не слышал ни о его сестре, ни о бродячем торговце.
