– Вот-вот, – мрачно кивнул Урман. – Именно это меня и беспокоит.
– Ты что, Урман, – усмехнулся Пензель. – Ведь это – фантастика!
– Это было фантастикой пятьдесят лет назад. Тогда из всех нас один Клёст не был фантастикой.
– Вздор, – резко не согласился Крёстный. – Никогда не поверю, чтобы мёртвая голова распускала язык.
– Не знаешь ты наших ментов, Крёстный. У них не то голова – жопа заговорит. Даже мёртвая.
Крёстный прислушался: начинали кричать петухи. Ещё далеко и недружно, но крик становился громче и шире с каждым мигом.
Невообразимая звуковая волна, девятый вал безумия, сравнимый только с трубами Страшного Суда, приближался. Крёстный досадливо выругался по-сардински и начал затыкать уши гигиеническими тампонами.
– Брось, – махал рукой Пензель. – Здесь безопасно, полная звукоизоляция, – он прислушался: – Но ведь и орут же, сволочи!
– Это ещё что, – похвастал Крестный. – Вот у моей третьей жены был голос! Она своим криком – не поверите! – яйца раскалывала.
– То-то, как погляжу, ты у нас вроде без них, – беззлобно пошутил Урман.
В это мгновенье внезапно погас свет. Резанул по ушам женский визг.
– Достаньте пушки, – послышался тревожный голос Урмана.
– Чепуха, – возразил Крёстный. – У нас на Сардинии тоже так бывает. Когда раздеваются – гасят свет.
– Ты думаешь? – оживился Пензель. – Тогда я покину вас на минутку, – он встал и наощупь пошёл к эстраде. Под ноги то и дело попадались столы, стулья, какие-то люди. Свет вспыхнул, когда Пензель был у цели: однако эстрада была пустой, если не считать трусов, потерянных какой-то из танцовщиц. Посетители ресторана мирно сидели за своими столиками, никто и не помышлял о вакханалии. Пристыженный Пензель вынужден был вернуться на место. В пути он едва не столкнулся со странным незнакомцем, с головы до ног закутанным в красный плащ-домино. Капюшон да самого подбородка скрывал лицо неизвестного. Сделав еще два шага, Пензель взглянул на свой столик – и крик ужаса застрял в его горле.
Везде была кровь. Крёстный, Урман и Клёст сидели, развалившись на стульях. Головы всех троих были отрезаны и свисали на грудь, покачиваясь на тонких лоскутках кожи.
Утром, пришед в Учреждение, товарищ Ухов сразу же взялся за трубку телефона правительственной связи. Ответили с первой попытки. Товарищ Ухов сказал, что вчера не смог дозвониться, и спросил, ничего ли не случилось. Заспанный растрескавшийся голос ответил, что ничего, просто вчера они все там перепились и перее…лись до такой степени, что никто не смог подойти к телефону. Тогда товарищ Ухов рассказал о пришельцах и спросил, что делать. Голос в трубке долго хранил молчание, затем всхрапнул, затем пообещал:
– Да, да, мы непременно рассмотрим ваш вопрос на одной из ближайших сессий.
Ближе к обеду силы быстрого реагирования были отведены: остались только оцепление и наблюдательные пункты. НП из бывших раздевалок КМК докладывал, что ночью снова прилетал диск и высадил новую партию курортников. Теперь их так писали без кавычек: для пришельцев Долина Смерти действительно была чем-то вроде курорта.
Попыток установить контакт пока не предпринималось. Тем не менее, к вечеру на городских базарчиках появились первые безделушки внеземного происхождения. Цены на них были действительно космическими: коммерсанты объясняли это расходами на солдат оцепления и компенсацией за здоровье, подорванное пребыванием в Долине Смерти. Инопланетных штучек всё же никто не покупал: дорого, да и не знали, что с ними делать. Кстати, коммерсанты явно преувеличивали средства, потраченные на добывание сувениров: никому они за них не платили, никакой опасности не подвергались, а просто вылавливали в нижнем течении из ручейков, протекающих через зону. И были это в переводе на наши функциональные эквиваленты пустые пачки из-под сигарет, пустые же консервные банки, использованные презервативы и тому подобное.
Один горожанин на пустыре все же побывал – это был, разумеется, вездесущий репортер "Новостей для народа" Клим Ляховецкий. Клим проник на пустырь особым, только ему известным способом и пытался интервьюировать курортников. Он приставал с вопросами к мужчинам, женщинам, старикам, даже детям – однако все они, как один, дружески улыбались, показывали рукой на рот, на уши и крутили головой, что значило: мы этим не занимаемся.
Наблюдатели из раздевалок КМК не сводили с пришельцев глаз. Однако смотрели они в основном на женщин, поэтому появление кур на пустыре так и осталось незамеченным.
Гриша Флинт по кличке Пензель, которого только страсть к сомнительным приключениям спасла от чудовищной расправы, был помимо всего ещё и будущим отцом. Его жена Натфиля дохаживала девятый месяц. И уж кому-кому, а ей вся эта нервотрёпка с подкидыванием и отрезанием голов улыбалась меньше всего. Тем более, что произошедшее в ресторане "Ермак Тимофеевич" не оставляло сомнений: убийцы на этом не остановятся, и следующей их жертвой будет Пензель. И это ещё куда ни шло – но могут ведь и до жены добраться. Что могло бы случиться тогда, Гриша предпочитал не думать. Поэтому, едва рассвело, Гриша пригнал во двор микроавтобус, оставшийся ему после трагической гибели банды Урмана, выпил, крякнул и начал паковать вещи.
– Ты уходишь? – испугалась Натфиля, вышед из спальни.
– Собирайся, уедем отсюда, – сказал Гриша, не глядя на неё.
– Гриш, ты с ума сошёл, мне же вот-вот рожать! – пролепетала Натфиля.
– Если бы я сошёл с ума, я позволил бы тебе рожать здесь. Ничего, родим где-нибудь в другом месте, – будущий отец попытался улыбнуться, но получилось это так грустно, что лучше бы он заплакал. И руки у него дрожали. Натфиля вздохнула и начала ему помогать.
К вечеру сборы были закончены. С последними лучами солнца чета Флинтов покинула город.
Мы этим не занимаемся, – думает Клим Ляховецкий, засыпая в кастрюлю мелко нарезанную картошку. Он готовит себе на ужин суровое холостяцкое блюдо под названием "Сойдет и так". Не вдаваясь в подробности, скажем, что в общих чертах это напоминает суп. Мы этим не занимаемся. "Что-то здесь не так", – думает Клим, засыпая в кастрюлю пригоршню соли вместо макарон. "Что-то здесь не так", – продолжает он думать, зачерпнув и не обнаружив в ложке макарон. Берёт щепоть вермишели и солит: пока варится, звонит своему другу профессору Шрайбикусу.
– Отто, привет, это Клим. Слушай, что бы это значило – они этим не занимаются?
– Если они не занимаются этим, – значит, они занимаются другим, – резонно замечает профессор Шрайбикус.
– То есть, если они не говорят и не слышат, значит…
– Значит, они глухонемые.
