Бедуина заставили загнать фуру на весы, и Касиану пришлось остановиться. Через потрескавшееся лобовое стекло «Хаммера» была видна таможня Дойчебанна — бывшая автозаправка Шелла, не пережившая Великого Нефтяного Голода. В воздухе еще сохранилась неистребимая вонь солярки, и над головой, под жестяным навесом гудели мощные неоновые лампы. Справа, возле будки таможенника, был стенд, обклеенный листовками с портретами разыскиваемых федайинов, образцами заполнения таможенный деклараций и энцикликой Корпуса Мира о помощи беженцам. Над стендом висел, чуть покосившись, рекламный щит суицид-салона баронессы фон Штольц, весь изрешеченный пулями.
Таможенник в ярко-желтом дождевике постучал в окно «Хаммера», и Касиан сунул туда свой паспорт. Перелистав страницы и кивнув при виде шенгена, таможенник взял под козырек и вернул паспорт обратно, полностью проигнорировав Тави — видимо, принял ее за одну из кочующих проституток, что мотались по всей Европе, прыгая из одной фуры в другую.
Кивнув в знак благодарности, Касиан медленно поехал вперед — туда, где на фоне россыпи огней и ломанных силуэтов небоскребов темнела огромная проплешина Рурской промзоны.
В этот момент в салоне «Хаммера» раздалось тихое мурлыканье мобильного телефона.
Снег шел все сильнее; струпья снега, насквозь пропитанные испарениями близлежащего химического завода, кружились в двух белых конусах света и налипали на лобовое стекло. Касиан включил дворники и увидел, что стоящую перед ним авторуину уже всю засыпало снегом. Щетки дворников со скрипом елозили по стеклу. Касиан выключил сперва дворники, потом фары. Белые конусы исчезли, и снег из бурого сразу превратился в голубоватый. Стало слышно гудение ветра.
Если ничего не трогать и не включать, и не выходить из машины, то к утру на месте «Хаммера» будет огромный сугроб. Детишки бездомных размалюют его из баллончиков с краской, и если ноябрьские заморозки плавно перейдут в декабрьские морозы, то до весны Касиана и Тави никто не найдет…
— Что теперь с нами будет? — спросила Тави.
— Не знаю, — сказал Касиан.
— Зачем мы сюда приехали?
— Нам надо спрятаться, — сказал Касиан. — Забиться в подпол. Уйти в стены. На чердак. Превратиться в крыс. Испуганных крыс. Потому что на нас спустили всех котов этого дома…
Касиан посмотрел на телефон, как на бомбу с тикающим механизмом.
— Это твой? — спросила Тави.
— Нет, — сказал Касиан. Если бы он взял с собой свой мобильник, их бы поймали сразу, даже без команды вабильщиков Йенсена. Просто отследили бы по спутнику.
— Так его что, подбросили? — спросила Тави недоуменно.
Подбросить его могли только на стоянке караван-сарая. До этого Касиан из машины не выходил. Но кто и зачем?..
— Алло? — сказал Касиан, нажав на кнопку ответа.
— Господин Касиан? — спросил очень мелодичный и очень знакомый голос. — Если вы меня узнали, не называйте меня, пожалуйста, по имени.
— Я вас не узнал, — сказал Касиан.
— Тем лучше. Я только хотел вам сообщить, что Верховная Консистория телевидения внимательно следила за вашей эскападой от самого «Эшер-хауса»…
— Вот как? — спросил Касиан.
— Не перебивайте, пожалуйста. Два часа назад, когда вы попытались найти убежище в Касбахе, среди телехрамов юго-западного сектора был распространен монитум о неоказании какого-либо содействия хирургу Касиану и его спутнице. В данный момент аналогичное предупреждение рассылается и во все прочие сектора Священной Шенгенской империи. В соответствии с конкордатом о сотрудничестве телехрамов с силами правопорядка, в Консистории был подготовлен проект анафемы хирурга Касиана и его спутницы. Также в разработке находится схема реализации интердикта над Рурской промзоной…
Голос оборвался, и зазвучали короткие отрывистые гудки.
— Кто это был? — спросила Тави.
— Никто, — сказал Касиан.
С пастором Ренатти из диоцеза развлекательных причащений Касиан свел знакомство три года назад. Был самый разгар иконокластии: после буллы об отлучении Сети от телевидения и декреталии о запрете виртуальных пресвитеров, инквизиторы изгоняли со всех каналов синтезированных компьютером исчадий виртуальности — и в результате спрос на андрогинных, но натуральных, из плоти и крови пастырей возрос неимоверно.
Для пастора Ренатти это было время стремительного взлета. Пройдя курс гормональной терапии, изменив пигментацию волос и тембр голосовых связок, ангелоподобный, златокудрый и велеречивый пастор (известный также своей сексуальной ориентацией широчайшего профиля) поднялся в таблице рейтингов так высоко, что и сам не заметил, как превратился в полновластного епископа на кардинальской должности. Вопрос его вступления в конклав был делом решенным — такими рейтингами, как у Ренатти, никто бы не усомнился в правомочности подобной карьеры, но тут случилось непредвиденное: в моду вернулся стиль «мачо».
Занятия бодибилдингом и курсы матерной речи не смогли спасти угасающую карьеру епископа Ренатти. Он снова обратился к Касиану, но гормональные изменения в организме епископа оказались необратимыми…
Последнее, что Касиан о нем слышал — то, что викарий Ренатти прозябает на каком-то автокефальном канале и на каждой мессе считает необходимым проклинать пластических хирургов.
Тем не менее, голос в трубке мобильника принадлежал именно Ренатти.
Они въехали в промзону, как в зиму: мокрый липкий снег здесь валил с серого неба, снежинки как хлопья серого пепла, и сугробы горбатились вдоль тротуаров. Свинцовые тучи заволакивали небо. Дома вдоль улиц стояли мертвые, нежилые, с выбитыми стеклами и пятнами копоти на стенах. Сами улицы — стылые, пустынные, продуваемые ледяным ветром — петляли между вымершими кварталами, то и дело пресекаясь баррикадами и остовами подбитых БТРов.
Во время Реконкисты здесь шли ожесточенные бои за каждый дом, за каждое уродливое приземистое строение — и кончилось все тем, что исламисты, уходя, выпустили на волю новый штамм Синей смерти, и промзону закрыли раз и навсегда.
Пробитые, точно яичная скорлупа, газгольдеры Дюпонов, изъеденные коррозией и оплетенные паутиной тонких труб цеха сталелитейных предприятий Круппов безмолвными громадами нависали над крышами домов, заслоняя собой горизонт. Снег, запорошив улицы, присыпал остывшие домны и накрыл грязно-серой шапкой могильники химических отходов. Говорили, что именно из-за них в промзоне всегда было холоднее обычного: разная дрянь десятилетиями испарялась в свинцовое (во всех смыслах) небо, и климат здесь словно свихнулся… Стаи облезлых собак перебегали дорогу «Хаммеру». Людей нигде не было.
