- Спасибо.
- Хорошо, - говорю я. - Мы зайдем в эту деревню. Попросим бутылку воды на дорогу. Но если там окажутся солдаты, мы умрем по-настоящему.
- Разве ты этого не хочешь?
Я киваю: «Ну ладно...»
Мы направляемся к деревне и заходим в первый же двор. При виде нас рыжий пес растерянно замирает, потом, поджав хвост, прячется в конуру.
Я подбираю с земли какую-то щепку и на тонком слое снежной каши, перед крыльцом, пишу: «Пожалуйста, дайте нам бутылку воды».
Колодец, стоящий в стороне, я игнорирую: не наливать же воду в карман.
Потом стучу в дверь. Стучать приходится долго. Возможно, с той стороны произносят традиционное «Кто?», но я не в состоянии услышать.
Наконец, дверь приоткрывается и в образовавшейся щели я вижу лицо пожилой женщины.
- Чего надо? - читаю я по ее губам.
Сойдя с крыльца, указываю ей на сделанную надпись. Она подслеповато щурится, не может, наверное, разобрать с такого расстояния мою писанину.
- Чего там?
Я жестом показываю «Пить!» и снова тычу в надпись на снегу.
Она пожимает плечами, неуверенно открывает дверь пошире, выходит на крыльцо, наклоняется, пытаясь разобрать мою писанину.
На ее пальцах я вижу синие буквы татуировки: «КАТЯ». Кажется, у бабки была лихая молодость.
Она, наконец, прочитала. Смотрит на меня. Потом - ошалело - на Анну, которая стоит на мартовском снегу в одной летней блузке.
- Тебе не холодно? - спрашивает она.
Говорит она тихо, но девушка, работавшая с глухими, отлично умеет читать по губам. Она отрицательно качает головой.
- Немые, что ль? - обращается бабка ко мне.
Я показываю на свое ухо, прикладываю к нему ладонь, давая понять, что со слухом у меня проблемы.
- А-а... - неопределенно произносит она. - Глухонемые, стало быть... Есть хотите?
Я отрицательно мотаю головой, снова указываю на сделанную надпись.
Она кивает.
- В избу-то зайдете?
«Нет» - машу я.
Она с минут рассматривает Анну, меня. Потом качает головой и скрывается в доме.
Возвращается с двухлитровой пластиковой бутылкой воды, протягивает мне.
- Это не вас солдатики-то искали? - громко произносит она, так, что я слышу.
Я вопросительно гляжу на нее, Аня неуверенно жмется к моему плечу.
- Чего глазеешь? - недовольно произносит бабка. - Козлик солдатский приезжал, часа три назад. Говорят, два умертвия из лагеря сбежали, парень и девка. Опасные, говорят. Убивцы, говорят... Вы это?
Я киваю утвердительно.
- Ага... - неопределенно произносит она. - Вона как... Ну и ладно, ступайте, куда шли.
Женщина скрывается в избе, захлопывает за собой дверь. Через пару минут ее лицо возникает в окне. Под ее взглядом мы выходим со двора и берем направление на запад.
Значит, по-настоящему нас не искали - так, отправили «уазик» для очистки совести.
- Как ты попала в лагерь? - спрашиваю я, когда мы ложимся на снег у дороги, чтобы дать отдохнуть мышцам.
Солнце давно опустилось за горизонт, над землей повисла неразличимая для нас ночь.
- Забрали, - неохотно отвечает она.
- Я знаю, что не сама пришла, - говорю я. - Где тебя забрали?
- Дома.
- То есть как это? - недоумеваю я.
- Так.
Я вижу, что ей не хочется рассказывать. Какая-то боль из той, другой, жизни, когтистой кошачьей лапой царапает ее мертвое сердце.
- Расскажи, - настаиваю я, из дурацкого любопытства. - Разве ты умерла не дома?
- Дома.
- А как же они узнали?
- Наталья позвонила.
- Кто это?
- Сестра.
О, бог ты мой!
- Как?! - не верю я.
- Я не хочу вспоминать, - отмахивается она.
Вспоминать... Ты этого не забыла и никогда не забудешь, девочка! Ты будешь помнить это целую вечность, и боль твоя не станет меньше, потому что мертвые, кажется, не умеют ни забывать, ни проживать. Если время и лечит, то оно лечит только живых, а о мертвых оно просто забыло; мертвые для него не существуют.
- У вас были сложные отношения? - настаиваю я.
- Сложные! - горько усмехается Анна. - Да она увела у меня Ромку!
А-а-а... Ну, это не такая уж редкая история - обычное, в общем-то, дело.
- Ты уверена? - спрашиваю я.
- Уверена?! Да я сама видела, как они...
- И ты наглоталась снотворного.
- Да. Наверное, пока я лежала мертвая... или еще не мертвая... вернулась Наташка. Она, видимо, сразу сообщила в скорую, потому что когда я встала, она звонила и отменяла вызов... Кажется, она подумала, что мне просто стало плохо, не поняла, что я... Я и сама не поняла ничего сразу... Потом она кинулась ко мне и почувствовала, наверное, какая я холодная, увидела пустую коробочку из-под таблеток. Я хотела высказать ей все, что о ней думаю, и не смогла. Открываю рот, а голоса нет... В общем, Наташка, все поняла... Она стала орать на меня... Говорила, что я дура и истеричка, что Ромка правильно сделал, бортанув такую идиотку, что она меня всегда ненавидела, за то, что все лучшее в этой жизни доставалось мне, за то, что в десятом классе я гуляла с Витькой, в которого она была тайно влюблена... В общем, я пожалела тогда, что не умерла по-настоящему... А она позвонила в полицию и в морг. Вот и все.
Вот и все...
Чудны дела твои, господи!
- Они не имели права забирать тебя из дома!
- С тех пор, как ты... умер, кое-что изменилось.
Похоже, здорово изменилось.
Похоже, отношение к рецидивистам уже далеко не такое лояльное. Не удивлюсь, если скоро дума таки примет решение о принудительной кремации.
- Если бы она тогда хоть намекнула про этого Витьку! - продолжает Аня. - Да он меня и не интересовал совсем, я ходила с ним только от скуки, несколько раз в кино да в клуб!
Я глажу ее по плечу, забыв, что смысла в этом движении нет никакого. Ни я не чувствую ее плеча, ни Анна не ощущает моей ласки. Но она, по крайней мере, ее видит и улыбается благодарно.
- Куда мы идем? - спрашивает она.
Вот это - самый сложный вопрос. Куда и зачем.
- Домой я не вернусь, - продолжает девушка.
Да, ставя себя на ее место, я тоже не представляют, как бы смог вернуться домой, мертвым, к предавшей меня сестре. И зачем.
Зачем. Зачем вообще все? Зачем мы? Живые все норовят найти смысл жизни. Попробовали бы они найти смысл смерти! И жизни после смерти. Вечной жизни.
- Я не хочу, - вторит Аня моим мыслям. - Я не хочу жить вот так. Или что мы делаем?.. Существовать вот так я не хочу. Я хочу умереть по настоящему! В том, что я продолжаю существовать, нет никакого смысла.
В моем мозгу всплывает образ моего убийцы. Вот! Хорошая подсказка, спасибо! Смыслом моего теперешнего существования я могу объявить месть. Это позволит мне вести осмысленное существование как минимум до того момента, как я найду дашкиного муженька и убью его. А поскольку он получил лет десять или около того, то ближайшая десятилетка моей «жизни» будет наполнена смыслом. Потом, когда он выйдет, я найду его и убью. А тогда уже можно будет и задаться поиском нового смысла.
