Один раз я видел, как рецидивист, которого охрана, в наказание за что-то, заставила долгое время работать без передышки, буквально сломался. Мышцы его пришли в такой спазм, что голова развернулась на сто восемьдесят градусов, вывернулись ступни и колени, руки, а позвоночник был сдавлен с такой силой, что сломался и проткнул брюшину.
Помнится, солдаты не стали добивать его, и он несколько дней валялся в слесарке страшной пародией на человека, пока кто-то из рецидивистов не сжалился и не пробил ему кайлом голову.
Поэтому, когда мы углубляемся в лес на десяток метров, и нас уже невозможно, как мне кажется, увидеть с дороги, я останавливаю Анну и заставляю лечь на спину. Сам сажусь рядом и несколько минут ощупываю ее, находя спастические узлы и разминая, буквально раздавливая их. Потом объясняю ей, что нужно делать и прошу размять меня. Сил у нее, конечно, мало, но все же. Потом мы утоляем жажду из маленькой лужицы в корнях старого тополя.
И вот теперь мы лежим на спинах, прямо на рыхлом мартовском снегу, и она, повернув мою голову лицом к себе, жестикулирует:
- Душа...
- Что - душа? - спрашиваю я.
- Ну, душа... Ведь после смерти она должна покинуть тело и улететь на небо, в ад или в рай. У нас есть душа или нет?
- Не думал об этом, - отвечаю я.
Я действительно не задумывался над этим. Я материалист и атеист. Бог, душа, ангелы, рай - все это для меня пустые наборы звуков, несущие в себе нуль битов полезной информации.
- Но думаю, - продолжаю я, - наше состояние - это, как раз, лучшее доказательство того, что никакой души не существует, как и бога, и кучи его ангелов.
- Сердце мое мертво, - она не обращает внимания на мои слова. - Значит, душа жила не в сердце. В мозгу?.. Теперь душа улетела на небо, и мир стал серым, беззвучным, безвкусным...
- Чушь! - останавливаю я ее руки. - В мозгу не было никакой души. А мир стал серым потому, что мозг не способен обрабатывать сигналы, поступающие от глаза, и различать цвета.
- Но где-то она была, - Анна вырывает у меня из рук свои кисти. - Была, была! Потому что душа умела чувствовать любовь. А мозг, оставшийся без души, - не умеет.
- Просто ты разлюбила, - возражаю я. - Ведь из-за него ты...
Теперь уже она останавливает мои руки, отрицательно и протестующе качает головой.
- Я не о том, - говорит она, как только убеждается, что я не пытаюсь забрать у нее свои руки. - Я вообще обо всех... Я вспоминаю маму, но не чувствую при этом ничего, кроме тоски по жизни. От меня словно отрезали что-то - что-то, что могло чувствовать любовь. Я вспоминаю ее, как могу вспомнить любого другого человека, я не испытываю к ней никаких особенных чувств... Понимаешь?.. А у тебя также?
Я не знаю. Я не вспоминал маму с того самого дня, как попал в лагерь. Как-то было не до того сначала. А потом прошлая жизнь вообще ушла куда-то на задний план, стала полузабытой сказкой. Да, в общем-то, я и не старался вспоминать, потому что вот так, без памяти о прошлом, существовать было гораздо комфортней и проще. Хорошо бы вообще приучить себя к мысли, что никакой другой жизни у тебя не было, стереть из мозга любое, самое незначительное, воспоминание о прошлом.
- Не знаю, - отвечаю я. - Но я бы с радостью забыл обо всем.
- Ты что! - лицо ее страдальчески морщится, на глазах выступают слезы. - Нельзя так! Ведь так можно превратиться в настоящего мертвеца, умереть по-настоящему.
- Этого я и хотел бы, - киваю я.
- Нельзя так, - качает она головой. - Память - это все, что у нас осталось.
Я пожимаю плечами. Какой смысл спорить.
Забавная, должно быть, картинка со стороны: два трупа лежат на мартовском снегу, в лесу, и, отчаянно жестикулируя, спорят о смысле жизни...
- Что для тебя было смыслом жизни? - спрашиваю я.
Она надолго задумывается, потом неуверенно отвечает:
- Не знаю... Любовь, наверное...
- А если бы вдруг тебе дали сейчас лекарство, которое может оживить тебя по-настоящему, сделать тебя такой, какой ты была... Что бы ты изменила в своей жизни?
- Это психологический тест? - улыбается она.
Странно. Мертвец может испытывать эмоции. Да, это совсем другие эмоции - они блеклые, плоские какие-то, одномерные, но они есть.
- Вот видишь, ты улыбнулась, - говорю я. - Значит, твоя душа никуда не делась, она продолжает жить в тебе. Потому что ты способна чувствовать. Страх, смущение, ненависть - ведь ты все это переживала сегодня, нет? Положительных бы эмоций, конечно, но где ж их взять в наших обстоятельствах!
Кажется, мой аргумент пронимает ее, потому что она задумывается.
Я заставляю ее перевернуться на живот, чтобы разгрузить спину. Лежа на животе руками не помашешь, поэтому мы лежим «молча», глядя друг другу в глаза.
Там, на фабрике уже подняли тревогу, наверное...
Зачем я все это сделал? Не знаю. Я никогда не помышлял о бегстве - куда и зачем бежать? Мертвому все равно нет места в мире живых, и рано или поздно я вернусь в лагерь, не в этот, так в другой. Или убьют. В мире живых я буду одинок, совершенно одинок. В мире мертвых я тоже был совершенно одинок, пока не попала в нашу камеру Анна. Теперь у меня есть возможность общаться, а общение, оказывается, нужно мертвому ничуть не меньше, чем живому.
Почему бы людям не признать, что постлетальный рецидив жизни - это болезнь, такая же, как ангина, стоматит или рак. Ведь ясно же, что между рецидивистом и подлинным мертвецом, лежащим в могиле - огромная разница, просто пропасть. Рецидивист - это нечто среднее между нормальным живым человеком и нормальным мертвецом, но, коль скоро, рецидивист может испытывать эмоции, чувствовать, рассуждать, его следует признать скорее живым, чем мертвым...
Так зачем же, все-таки, я устроил весь этот переполох с побегом? Потому что появилась Анна и что-то изменилось в моем существовании? Оно обрело видимость смысла?
Или это был импульс?.. Может быть, в моей психике начался какой-то сдвиг в сторону большего «рецидивизма»?..
В любом случае, то, что нас уже ищут, почти не вызывает сомнений. Конечно, они не могут бросить остальных мертвецов и всем взводом отправиться на наши поиски, но хотя бы пару человек по нашему следу наверняка уже отправили.
А следы от нас остались хорошие. Хоть снег в поле и подтаял уже, превратившись в кашу, но не заметить на нем отпечатки двух пар ног просто невозможно.
Интересно, солдат Соломин понял, для чего я прострелил ему ногу и убил двух ни в чем не виноватых мертвецов? Сложилась ли в его голове нужная легенда? Надеюсь, что да.
Смыслом Аниной жизни была любовь... Да, наверное, так оно и есть. Потеряв любовь, она потеряла смысл жизни. Бедная девочка!..
Я начинаю медленно подниматься, киваю Анне, давая понять, что нужно двигаться дальше. Мы залежались.
