– Чёлкина, говорите? Вашему племяннику крестная? – Сторож дядя Коля задумался. Потом сердито покачал головой. – Нету здесь никакой Чёлкиной. Ёжиков Николай Игнатьич, это да, такие имеются, Лёшка Шашечкин тоже есть, а Чёлкиной, извиняюсь, нету. Так что проходите, гражданин, мимо, тут объект государственного значения под охраной вооруженной ВОХРы, а не дом шесть дробь четыре. Здесь и дома-то никакого нет, разрушен прямым попаданием авиационной бомбы при героической обороне Ленинграда в сорок втором году, и не шесть он был дробь четыре, а номер имел одиннадцатый, как теперь имеет соседний, это после номера поменяли, когда город после войны отстраивался…
Я слушал разговор у ворот, а сам думал о наклейке с ракетой. Щелчков соскочил на землю и чем-то там за бортом хрустел. В кузове стало скучно. Шкипидаров ёрзал на шине и тыкал ножичком в деревянный настил; на меня он не обращал внимания. Лёшка, ученик сторожа, уже, ловко оседлавши бачок, целился из ружья в мочалку. Я перелез через борт и устроился со Щелчковым рядом. Тот сидел возле машины на корточках и посасывал дяди Колину сушку.
– Я подумал про этот люк, – сказал он и показал под кузов, – куда он еще ведет, кроме бани? Надо у дяди Коли выяснить.
– Зачем? – спросил я у него равнодушно.
– Как зачем? – удивился он. – Для незаметных перемещений по городу. Устроили на тебя, к примеру, возле дома враги засаду, а ты к ним с тылу и: «Руки вверх»!
– А если с тылу нет люка?
Тем временем дядя Коля, отделавшись от назойливого приезжего, заткнул смотровую дырку и вразвалочку направился к нам.
– Ходят тут, черти лысые, – бубнил он себе под нос. Вовка путалась у него в ногах и норовила лизнуть ботинок. – Насилу от этого ханурика отвязался. А то – Чёлкина, а то – мы приезжие, а глаза у самого так и зыркают, а нос так по забору и ходит, как у Вовки, когда она метки нюхает.
Я прислушался. Фраза про черта лысого вновь напомнила о рыболове с Фонтанки. Непонятно почему, я спросил:
– Дядя Коля, а этот, который спрашивал, он, случаем, был не лысый?
– Лысый? Почему – лысый! Волосатый, вот как она. – Дядя Коля кивнул на Вовку. – Я бы даже сказал – мохнатый, в смысле, руки у него мохом покрыты. Ну, не мохом, а волосами, только больно на мох похоже. – Он сощурился и коротко хохотнул. – И наколочка еще на руке, что-то там на пальцах наколото. Может, «ВИТЯ», а может, «СЕВА», не помню. Это, когда он шляпой от воробьев отмахивался, я заметил.
Я понял, что это был не наш рыболов с Фонтанки, но на всякий случай спросил про шляпу:
– А шляпа у него, дядя Коля, какого была цвета, не помните?
– Как какого? Обыкновенного. Зеленого, как у всех. Какие еще бывают шляпы!
Вовка завиляла хвостом и, должно быть, о чем-то вспомнив, опрометью помчалась к воротам. Схватила это что-то зубами и быстро воротилась назад. К казенному дяди Колиному ботинку лег тот самый недососанный леденец. Дядя Коля дал Вовке отмашку, и собака, пуская слюну и хрипы, потащила леденец к будке, где она обычно обедала.
– Дядя Коля, – сказал Щелчков, – а люк, который здесь, под машиной, через который вы незаметно проникли, он откуда сюда ведет?
– Люк этот дело давнее, – задумавшись, сказал дядя Коля. – Довоенное дело, хлопцы. Это когда дом здесь еще стоял, с того времени. Во дворе этого бывшего дома, как во многих довоенных домах, был построен колодец бомбоубежища. Ну, башенка, сами знаете, внутри скобы вместо ступенек, вертикальный подземный спуск. По нему народ и спускался в специальные подземные помещения. Там и склады под землей были, был и свет, был и водопровод, много там чего тогда было, а если честно, – дядя Коля понизил голос, – много чего есть и сейчас…
– То есть как это? – не понял Щелчков. – То есть склады, свет и водопровод?
– Вообще-то это большая тайна – то, что я сейчас говорю, но, я знаю, вы ребята серьезные, вот поэтому к вам такое мое доверие. – Дядя Коля посмотрел на нас важно, потом так же важно на Шкипидарова, который выставил уши за борт и внимательно прислушивался к беседе. – Запамятовал, на чем я остановился?
– На водопроводе, – напомнил ему Щелчков.
– Да, на водопроводе… Так вот, во время блокады сбросил сюда фашистский самолет бомбу. Дом, понятно, в развалинах, но население большей частью не пострадало. Потому как по сигналу тревоги попряталось население в бомбоубежище. Дали когда отбой, люди смотрят, а дома нет. Такая вот трагическая история. За войну было таких историй… – Дядя Коля опустил голову, помолчал, а затем продолжил: – Ну, война, слава Богу, кончилась, отдали это место под автобазу, башенку сровняли с землей, и стал здесь обычный люк, вроде как бы с виду канализация. Но, – в глазах дяди Коли заиграла мальчишеская хитринка, – это только простаки думают, что под крышкой одни ржавые трубы. Там чего только нет – под крышкой. Целый подземный город.
– И люди там тоже есть? – взволнованно спросил Шкипидаров.
– Люди? А кто их знает… Я вот, шел когда сюда с Усачёва, вроде слышал какие-то голоса. Может, люди, а может… – Дядя Коля пожал плечами и замолчал.
Мы со Щелчковым переглянулись. Я подозрительно посмотрел на люк. Щелчков, на корточках, как сидел, переместился на всякий случай за дядю Колю. Шкипидаров облизнул губы и заикающимся голосом произнес:
– П-п-покойники?
– Ну, ты скажешь… – Дядя Коля махнул рукой. – Покойников ему подавай. Наслушался бабьих сказок, вот и мелешь теперь всякую чепуху. Нету там никаких покойников. Там и живых-то нету.
– А чьи же тогда вы слышали голоса?
– Ну, может, водопроводчики где трубы чинили – почем я знаю? А может, вода с потолка капала, вот и чудились голоса.
Мы притихли, сразу захотелось домой. Да и солнышко уже садилось за крыши. Дядя Коля посмотрел на часы:
– Все ребята, на сегодня отбой. Время позднее, мамка будет дома ругаться. И уроки, небось, не сделаны. Лёшка, хватит с ружьем играть, а тем более в голубей целиться. Пульнет вдруг ни с того ни с сего, а потом поминай как звали. И не важно, что не стреляющее. Бывали уже такие случаи в моей биографии.
Глава восьмая. «Не слышу звуков патефона»
Новый поход на рынок был назначен на воскресенье. Шкипидарова брать не стали. Нечего ему было шляться с нами по рынку, мозолить там народу глаза; потому как идти вдвоем много незаметнее, чем втроем.
Уже на подходе к рынку мы почувствовали себя неуютно. И день был какой-то хмурый, не то что в тот, первый, раз, и в воздухе что-то плавало, и пасмурные облака над Фонтанкой висели неопрятно и низко, как бороды у Дедов Морозов. И с мыловарни из-за Нарвской заставы крался тухлый запах собачины, от которого хотелось чихать.
– Может, лучше пойдем в музей? – спросил меня вдруг Щелчков, когда мы сворачивали с Фонтанки в мышеловку проходного двора. – Или в библиотеку?
