А потом они были здесь вместе с Фивой, и вечное дерево , которое стало деревом их вечной любви , венчало этот холм. И они смотрели на него как на парадную входную дверь в новый мир. А теперь здесь только столик с зелёным абажуром, они с пэ-пэ-зэ и ещё дёргающиеся и вскрикивающие сущности, присутствие которых только усиливает тягостность пустоты непонятно куда бегущего времени.
Между тем пэ-пэ-зэ распространялся, говоря, что образ Бэмсика – это его родной образ. А родной образ, как родной язык, запечетлевается в сознании отдельно от всех приобретённых. И он явил его Кеше, чтобы он вспомнил их встречу в кафе «Сталкер». Он желает, чтобы Кеша был ему братом.
И тогда Иннокентий сказал, что братом Бэмсику он никогда не будет, потому что слишком хорошо помнит их так называемую встречу. И состязаться с ним остережётся, потому что этот столик вовсе не столик, а замаскированный портал, врата ада, вход в астероидный пояс, в который превращена когда-то цветущая планета НеборобеН. И этот ковбойский пояс – жалкое подражание.
И сейчас же из груди пэ-пэ-зэ выдвинулся компьютер с шарообразным, напоминающим стеклянную голову, объективом, экран которого находился внутри, и в нём, проницая друг друга, скользили изображения какой-то другой жизни.
– Мы знали, что тебя нельзя соблазнить, ты нашёл истину, которой решил следовать. Ты слишком стал человеком. Но не это печалит нас – мы не можем вырвать тебя, индиго , из нашего круга.
Мир расширился, и в бегущих сверкающих брызгах материи он стал сбегаться в тестообразную, изнутри кипящую массу, которая, вспухая, лопалась и, разлетаясь мерцающими звездочками, опять соединялась в живую шевелящуюся массу.
– Вы хотели использовать Землю как строительный материал для возрождения планеты НеборобеН. Но она живая, и не мы ей дали жизнь. Мы на ней только гости. Истина не в силе, а в правде. Один за всех и все за одного, как за себя индиго .
– Ты слишком стал человеком. Ты исключён.
Кеша почувствовал, что земля заколебалась, и всё вокруг померкло, и он, упав, летит по бесконечному живому пространству сквозь мириады лучащихся звёздочек. И он закрыл глаза. И в ту же секунду услышал приближающийся железный вихрь допотопной электрички. Вихрь накрыл его, и он с горечью подумал, что не хочет ни будущего, ни прошлого, ему хочется быть рядом с Фивой. А ветер всё шумел и шумел, и он открыл глаза.
Вначале ему показалось, что его живой полёт сквозь мириады звёздочек продолжается. Но потом он понял, что ветер шумит в ветвях. Что звёздочки – это просветы между мириадами листьев гигантской кроны огромного дерева. Да, он узнал его – вечное дерево. Их с Фивой дерево вечной любви , которая всегда в настоящем, которая никогда не кончается.
Богдан Бонифатьевич проснулся с каким-то реальным ощущением, что он вот только что был на свадьбе аспиранта Инютина. У него как бы с похмелья кружилась голова, и он позволил себе с утра испытанное средство – стопку коньяка. Стопка не принесла облегчения. Он был взволнован – вот только что выслушал от матери массу упрёков и причитаний. Лучше бы уж отчитала его.
Оказывается, по её представлениям, он в течение ночи куда-то отлучался, не соизволив предупредить её. А когда вернулся, почему-то молчком прошёл мимо комнаты и даже не стукнул ей в дверь, чтобы она не переживала.
Может, он решил ввести в доме новые порядки, тогда тем более должен предупреждать. Какая бы она ни была, но она – мать.
Богдан Бонифатьевич, желая прекратить вздорность обвинений и, главное, стараясь успокоить её, сказал, что не предупредил из-за обычной своей рассеянности. Но лучше бы он ничего не говорил, потому что вызвал у матери ответную жалость и сочувствие. Именно жалость и сочувствие больше всего и расстроили.
Никуда Богдан Бонифатьевич не отлучался, прилёг в своём кабинете и уснул, причём дверь всю ночь оставалась приоткрытой. И он вдруг понял, что причина материнских обид не в избытке холестерина, с которым она ведёт постоянную борьбу, а в слабеющей памяти, за которой стоит уже не холестерин, а безжалостная человеческая старость. И ему стало грустно, он расстроился. А потому пошёл не на кафедру, а в лабораторию – там, среди молодёжи и опытов, он быстро придёт в себя.
Обстановка в лаборатории действительно не располагала к грусти и тем более рефлексиям. Постоянное жужжание электромагнитов. Мигание разноцветных лампочек и светодиодов, возвещающих о температуре, влажности и давлении в приборах и внешней среде. Мелодичные звуковые сигналы – всё это как бы разговаривало между собою, исподволь втягивало в своё общение посвящённых.
Богдан Бонифатьевич машинально снял пальто, ему показалось, что Властелин колец включён. Очевидно, после вчерашнего коллоквиума позабыли нажать на красную кнопку. Правда, в последнее время этот «хитрец» приспособился подменять гамму цветов всех светодиодов и начал нахально вмешиваться в процесс отключения. И опять первой, кто обратил внимание, была Мавра Седнина. Хороший экспериментатор из неё получится. Да что там получится – получился.
Вешая пальто, Богдан Бонифатьевич увидел генеральский мундир с погонами генерал-лейтенанта. Полковник просил дать «понюхать» его Властелину колец , то есть просканировать прибором, проникающим в тонкое пространство биополей. С какой целью – не сказал. Но это и не важно, потому что в данном случае любое сканирование интересно. Они составляют в некотором роде таблицу Менделеева, дающую представление о сканируемых предметах, так сказать, с точки зрения Властелина колец. Тут, как говорится, любое лыко в строку.
Богдан Бонифатьевич взял мундир и, не снимая с плечиков, повесил в зоне рефлекторного зеркала. Он решил, что раз Властелин колец включён – сам произведёт сканирование. Однако отвлёк телефонный звонок, беспокоилась тётя Мавры Седниной. Оказывается, с вечера племянница зашла в свою комнату. А поутру, она заглянула к ней – её нет, а постель разобрана. Такого ещё не бывало, чтобы Мавра, уходя, не заправляла постель.
Как мог Богдан Бонифатьевич успокоил тётю – молодёжь, возможно, Мавра зашла к подругам и у них заночевала или поехала домой, в Великий Новгород. Во всяком случае, как только она появится в лаборатории, он попросит её позвонить тёте.
Только что положил трубку, опять звонок, и опять те же беспокойства, но уже мамы Зиновия Родионова – сын куда-то пропал. Тут уже Богдан Бонифатьевич не упустил возможности, козырнул осведомлённостью. Мол, вот только что звонила тётя Мавры Седниной, и у неё та же проблема – племянница исчезла. А насколько известно ему, Богдану Бонифатьевичу, и Мавра, и Зиновий неравнодушны друг к другу. И, кстати, никогда не скрывали этого.
