— Были знакомые зомбаки, выучил, — просто, как о само собой разумеющемся, ответил Иван. — Может, отпустишь? — попытался высвободиться.
Но Вальтер ухватил ещё крепче.
— Продолжай! Почему ещё ты считаешь зомбаков волшебной расой?
— Долгожительство. Высокая регенерация, даже больше вампирской. Сила, скорость реакции втрое выше человеческих… Да что я тебе объясняю, учу рыбу плавать? — рассердился человек. — Сам не знаешь, почему ты волшебная раса? — Он высвободился боевым Соколиным вывертом. Подобрал кисть, опять начал красить стену. Обернулся к Вальтеру и добавил: — А самое главное — все волшебные расы малость свихнутые.
— Волшебные расы живут в долинах.
— Вот за что вас, зомбаков, уважаю — хватает смелости не прятаться за чарокамным кругом.
Невероятные слова отдались в ушах колокольным звоном. А человек опять красит стену, пропади она совсем. Вальтер осторожно подошёл к нему, пригляделся. Да нет, вроде обычный человек, не призрак и не галлюцинация. И на безумца не похож.
Он схватил Ивана за плечо, резко повернул к себе, так, что тот едва не упал.
— Поклянись! — потребовал Вальтер. — Клянись пред изначалием.
Человек удивлённо хлопал глазами.
— В чём?
— В том, что ты, человек, считаешь нас, зомбаков, волшебной расой. Что уважаешь. Клянись!
— Да пожалуйста, — в зеленовато-коричневых, яшмовых глазах Ивана посверкивали солнечные искорки, ситуация забавляла. Но на смертной клятве солгать невозможно.
— Клянись, — тихо сказал зомбак.
Человек посерьёзнел, искорки исчезли, глаза стали спокойно-отрешёнными, взгляд сосредоточенный и рассеянный одновременно, как у воина перед решающей битвой — Вальтер невольно разжал пальцы и попятился.
— Клянусь пред изначалием, — уверенно сказал Иван, — что все поступки зомбаков, которым я был свидетелем за неделю моей жизни в деревне Белая Рыба, считаю правильными и достойными уважения. Клянусь, что считаю зомбаков волшебной расой. Клянусь, что решение зомбаков жить в большом мире, а не прятаться в волшебных долинах, считаю отважным и уважаемым. — Человек рассмеялся, в глазах опять сияли искорки, и спросил: — Теперь твоя душенька довольна?
Смотреть на человека Вальтер боялся и с преувеличенным тщанием принялся красить стену.
— У нас нет души, — ответил через несколько взмахов кисти. — Мы живые убитые. Знаешь ведь, как зомбаков делают — сначала убьют, потом воскресят модифицированным. Переделанными.
— Либо живые, — сказал Иван, — либо убитые. И то и другое сразу не бывает. Раз что-то делаешь, значит живой. Мертвяки только лежат да смердят. А живыми убитыми в Земле Кемет рабов называли. Тех, кто не живёт, а только существует.
— Земля Кемет — это Древний Египет? — уточнил Вальтер. — Ты говоришь как вампир.
— Привык, — слегка смутился Иван. — У меня друзья-вампиры всегда говорят «Земля Кемет», ну и я привык.
— Странно ты себе знакомства выбираешь — вампиры, зомбаки.
— Гоблины, хелефайи, человеки, гномы. Все, кто живёт в мире.
— В каком смысле? — глянул на него Вальтер.
— В обоих.
Зомбак долил в баночку краски.
— Живые убитые… — повторил он. — Ты действительно думаешь, что мы можем считать себя живыми? Ведь мы — сделанные.
— Остальные волшебные расы тоже не на пальме выросли. Однако не смущаются.
— Но человеки…
— Но человеков ты можешь назвать сырьём, — перебил Иван. — Заготовками для более совершенных зомбаков. Но у тебя и твоих соплеменников хватает ума и порядочности называть нас людьми.
Иван опять красит стену — ровно и аккуратно. Словно и не ведётся самый странный разговор в жизни Вальтера — и прошлой, и нынешней. Ему что, такие беседы не в диковинку?
— А душа? — спросил Вальтер. — Я могу сказать, что у меня есть душа?
— Это тебе решать. Если считаешь, что она тебе нужна, значит есть. Не нужна — нету.
— А у тебя душа есть?
— Раньше была. А теперь — не знаю. Скорее нет, чем есть. Сгорела.
Вальтер настороженно глянул на человека. Заявленьице.
— Иван, а кем ты был в прошлой жизни?
— Агрономом. Точнее — студентом.
Откуда прошлая жизнь у зомбака, понятно. Но у человека она появляется, только если происходит нечто, раскалывающее жизнь на «до» и «после».
Иван докрасил стену, перешёл к следующей. Всё те же спокойные, ровные, уверенные движения. Вальтеру бы сотую долю такой уверенности. Но то, что Иван говорит…
И не лжет.
Что же с тобой случилось, человек? Почему ты совсем один?
— А кто ты сейчас? — спросил зомбак.
— Именно это я и пытаюсь решить. Кто я такой сейчас, и кем я стану дальше.
— Трудные вопросы, — проговорил Вальтер.
— Но отвечать-то надо.
Иван глянул на часы. Приближалась сиеста.
— Иди уж, — сказал Вальтер. — Сам докрашу.
Иван смутился, стал ещё аккуратнее водить кистью.
— Иди, — повторил Вальтер. — Не заставляй свою женщину ждать.
Парень ответил благодарной улыбкой, быстро оттёр руки, метнулся к сходням.
— Постой, — окликнул Вальтер. — На счёт твоих вопросов… Могу немного подсказать. Правда, только на счёт себя и Алисы, но это ведь лучше, чем совсем ничего, верно? И для меня, и для неё ты морской товарищ. Тебе можно доверять и в бурю, и в штиль, и в большой лов. Нам ты тоже можешь доверять во всех трёх морских судьбах. Клянусь пред изначалием.
— Спасибо, — ответил человек. И ушёл. Всё правильно, после таких слов каждый должен немного побыть один.
Зомбак взялся за кисть.
* * *
По обычаям Средин-Мадагаскарских моряков, корабль на воду спускают на закате. После всю ночь празднуют, а на рассвете выходят в первое плаванье. И на праздничных столах должна быть только сухопутная пища, никакой рыбы и морепродуктов, — удачи рыбакам не будет.
Имя баркасу придумала Кармела — «Соловей», говорила, что у них не корабль получился, а песня. Алиса — высокая рыжекосая красавица двадцати пяти лет на вид — раздобыла две бутылки прекрасного шампанского, одну — баркасу и морю, вторую — им. Вальтер поджаривал мясо. Рыбаки втыкали в песок столбы, подвешивали гирлянды из фонариков, расставляли столы. Музыканты настраивали инструменты. Спуск на воду нового баркаса, рождение новой морской тройки — всегда большой праздник, пришли даже рыбаки из человечьей деревни, принесли вино и пирожные, принялись помогать обустраивать праздничную площадку. Только Славян чувствовал себя не у дел.
Море тоже его не приняло. Славян не слышал его так, как слышали рыбаки, не чувствовал. Море ему нравилось, но не влекло, так и осталось далёким и ненужным. Пустота в груди никуда не делась. Даже красавец «Соловей» не вызывал никаких особых чувств — всего лишь мимолётное удовлетворение от хорошо сделанной работы.
