Сегодня его скромному бюджету не суждено было понести сколько-нибудь значительного ущерба. Как-то вдруг он ощутил, что есть совершенно не хочется. Более того, один вид расставленных на металлических полках тарелочек с селедочной закуской вызвал такие спазмы в желудке, что пришлось спасаться бегством.
Какое-то время он стоял у входа в здание в полной растерянности. Происходило что-то совершенно необъяснимое. Ну, ладно — температура, даже обморок — все это можно было понять. Но чтобы не хотелось есть, тошнило от одного вида пищи? Его, которого служба в армии научила, кроме всего прочего, ценить даже малосъедобные (и, не только на вид) произведения общественных столовых? Уму непостижимо!
Но факт оставался фактом. Нужно было смириться с положением. Не хочется есть сейчас — подождем. Организм — он не дурак, нужно будет — сам попросит.
Вот еще какое дело. Наташке надо позвонить, договориться о встрече. Он порылся в карманах джинсов, выудил монетку и оглянулся в поисках ближайшей телефонной будки. К несчастью, стояла та на самом солнцепеке, и температура внутри нее была явно близка к той, при которой бедуины не рискуют трогаться в путь, а отсиживаются в оазисах.
Придерживая ногой дверь, чтобы создать хоть малую иллюзию вентиляции, и стараясь не прижимать к уху раскаленную трубку, Ким набрал номер. Три долгих гудка, щелкнув, провалилась монета.
— Алло!
— Это я, — сказал он.
— Алло! — повторили в трубке.
— Да я это, ты что, не слышишь?
— Алло! — и уже несколько раздраженно сказали на Другом конце провода. И затем кому-то: — Наверное, междугородка. Автомат не срабатывает, — Раздался треск, и пошли короткие гудки отбоя.
Ким кинул трубку на рычаг и шагнул из будки. Дверь яростно захлопнулась за его спиной, отрезая мир бедуинов и верблюдов от мира трамваев и милиционеров.
Ч-черт, этого еще не хватало! Автомат работал, и Наташка прекрасно Кима слышала. Только не могла ответить, потому что был у нее кто-то. Скорее всего свекровь, въедливая и подозрительная старуха, не без оснований считавшая, что ее ненаглядного сыночка всенепременно обманывают. И не только жена, а вообще каждый встречный и поперечный. Будь ее воля, она бы сына ни за что не отпустила одного, сама бы с ним отправилась в далекие жаркие страны. А поскольку было это невозможно, она бдительно несла караульную службу здесь, совершая неожиданные налеты-проверки на квартиру невестки. Однако, не помогало.
Ким расстроенно полез в сумку, вытащил пачку «Нивы», и только поднося сигарету к губам, с удивлением сообразил, что не курил с самого утра. Так ведь и не хотелось. Еще одна странность… Обычно к обеду пачка, распечатанная поутру, пустела наполовину. Он покопался в памяти, пытаясь вспомнить, курил ли он сегодня. Так, проснулся, кофе выпил, с Володькой о чем-то поспорил. Нет, не курил. Это после кофе-то? Хм-м… Дальше — дорога в институт. И тут ни одной? В перерывах между парами? Нет. Точно, нет. Так что, выходит, это первая сигарета сегодня? Да, дела! Может, и не стоит? Курить бросить… А еще зарядку делать, бегать трусцой, на девушек ни взглядом, к Наташке ни ногой, учеба и спорт, спорт и учеба. Не говоря уже о пиве. Точнее, об отказе от него. Да-а, парень, видно, серьезно ты заболел. Пора идти сдаваться. Где заведение это самое расположено? Хорошее такое, уютное, спецодежду выдают с длинными рукавами. Только вот, слышно, санитары там бьют больно. В этом отношении со времен Гоголя и Чехова мало, наверное, что изменилось.
Веселя и успокаивая себя подобными мыслями, Ким все же чиркнул спичкой, затянулся.
Но второй затяжки не получилось. Тело сотряс такой приступ рвоты, что он едва успел наклониться над мусорной урной. Бабка, проходившая мимо в этот момент, шарахнулась в сторону и заспешила прочь, оглядываясь и бормоча что-то вроде: «Нажрутся, паразиты…»
Ким тщательно вытер рот платком, заодно промокнул и выступившие слезы. Так напуган он, наверное, никогда еще не был. Всякое в жизни случалось. И рыбой травился вплоть до вызова «скорой», и на автомобиле в аварию попадал, и с ножом пьяный ублюдок на него кидался. Но никогда ему не было так по-животному страшно. Что же это за болезнь такая, если организм ничего не принимает?
В изнеможении он прислонился к стене. Лицо закаменело, по спине опять заструились ручейки пота, во рту пересохло. И гул. Вернулся тот гул. Он заглушил все внешние звуки. Совершенно неслышно мимо промчался трамвай. Пришла неожиданно спокойная мысль: «Вот и все, конец…»
Но именно эта мысль и не позволила ему потерять сознание. Злость на себя, на свою слабость не дала упасть, заставила собраться, выпрямиться. Отшатнувшись от стены, он сделал один шаг, затем другой, третий и, все еще не слыша никаких посторонних звуков, погруженный в гул, двинулся вперед, тяжело, медленно, слегка расставив в стороны руки, словно для равновесия. Мир сузился до пределов тоннеля, по которому он во что бы то ни стало должен был пройти до самого конца. Остановиться значило упасть. Упасть, чтобы никогда больше не подняться. И он шел и шел, и постепенно гул стал стихать, боль в спине и затылке исчезла. Стены тоннеля незаметно разошлись в стороны, растворились. И внезапно волна звуков обрушилась на Кима. Прогромыхал трамвай, с металлическим лязгом открылась дверь подъезда дома.
Гула больше не было. Осталась слабость в теле, заметно дрожали руки, так дрожали, что их пришлось сунуть в карманы.
До общежития он добрался без приключений. Приступы не повторялись. Путь оказался невероятно долгим, но причиной тому, видимо, была слабость. Он словно отработал смену в шахте или на разгрузке вагонов. Ныли перенапряженные мышцы рук и ног, поясница.
Володьки не было: Верочка увезла представлять будущей теще и, судя по всему, до понедельника ожидать его не следовало. Кое-как разувшись и сбросив сумку, Ким ничком рухнул на постель, уткнулся лицом в прохладную подушку.
Нужно было попробовать разобраться в происходящем, может быть, вызвать врача, но сил не было больше ни на что. Уже засыпая, он подумал: «Случись что — и позвать некого…»
Остаток дня и ночь он проспал относительно спокойно и крепко. Что-то снилось, какие-то детские воспоминания: он бежал, искал маму, находил ее и радовался этому.
В воскресенье утром вчерашнее недомогание поначалу вспомнилось с удивлением. Тело лишь слегка побаливало. И можно было наплевать и забыть, если бы сам организм не напомнил, что нет, ничего не кончилось, все продолжается. Умывшись и вскипятив чайник, он, памятуя о том, что вчера и не обедал и не ужинал, вскрыл банку печеночного паштета, хранимую для особых случаев, намазал бутерброд, откусил и… бросился в туалет. Минут десять его выворачивало, и стало казаться, что вот сейчас выскочит и сам желудок. В результате около часа ему пришлось отлеживаться на кровати, чтобы хоть немного придти в себя.
