– Это моя страсть, – сказал он, безумно вскинув руки. – Мне трудно устоять перед вызовом… Как в танце – страсть и бессилие. – Он коротко улыбнулся мысли об этих двух слабостях, затем снова принял серьезный вид. – И, конечно же, традиция. Если мои партнеры выигрывают, то в награду продолжают жить. Если же нет – а так случается постоянно, – они умирают… Сейчас я веду около двухсот партий. Эта вот – с женщиной лет тридцати. Она недавно перенесла сердечный приступ. Шансы выжить – пятьдесят на пятьдесят. И ей это известно. Поэтому я бросил вызов, и она его приняла. Хотя, – добавил он скорбно, – так или иначе она выздоровеет.
Я сочувствующе улыбнулся.
– А ты играешь в шахматы? – поинтересовался он.
– Было дело, – ответил я кратко, хотя, конечно, мог бы сказать, что играл очень даже неплохо. Но что-то помешало в этом сознаться. Должно быть, трупный инстинкт самосохранения заставил меня приуменьшить свои способности. – Правила игры я знаю, но не слишком в нее углублялся… Как почти всегда в жизни, я, в основном, наблюдал.
Типичный живец.
Термин «живец» используется мертвыми и ожившими мертвецами применительно к живым. К живцам, преимущественно, относятся теплокровные, подвижные, эмоциональные и любопытные особи. У них окрашенная мягкая кожа. Они потребляют и извергают.
«Мертвые» – или пассивное скопище трупов, ожидающих Армагеддона, – совершенно иной вид. Именно к нему недавно относился и я. Это холоднокровные, ленивые, социально неприспособленные и безразличные ко всему, кроме своей безопасности, особи. Их кожа, даже будучи неповрежденной, всегда бледна и похожа на воск. Их потребляют и извергают другие существа.
«He-мертвые» – или зомби – находятся между вышеописанными видами. Кровь у нас холодная, течет медленно; прямо стоять мы умеем, но предпочитаем лежать; нам хочется жить и ощущать, но мы не можем понять, как это; нам интересно задавать вопросы, но мы едва ли умеем подобрать нужные слова в нужный момент. Наша кожа пепельно-серая, грубая, но это легко скрыть. Зомби потребляют и извергают, но рацион их обычно сводится к живой плоти.
Что плохо влияет на пищеварение.
* * *
Мы со Смертью направились в столовую – последняя дверь справа по коридору. Там за овальным столом уже расположились Мор с Гладом, они читали утренние газеты. Глад был облачен в черную шелковую пижаму с традиционной эмблемой весов на нагрудном кармане, а Мор завернулся в белый стеганый халат. Когда мы вошли, они опустили газеты и обменялись короткими улыбками.
– Садись пока на место Войны, – предложил Смерть, указывая на стул между собой и Мором. – До завтра его не будет.
Мест было пять, из них три свободных. Я молча сел и посмотрел через стол на Глада. Его голова пряталась за «Гардиан». Мое внимание привлек маленький заголовок: «Участившиеся случаи осквернения могил говорят об упадке морали». Судя по всему, Мор обнаружил подобную новость. Он читал «Сан», обратив к нам страницу со статьей на всю полосу: «"У меня сперли труп!" – негодует викарий, скрытый приверженец нетрадиционного секса». Смерть либо не заметил, либо его не волновало, что он попал в газету. Он хлопнул в ладоши и пожелал всем доброго утра. Ответа не последовало, и его энтузиазм угас так же быстро, как и возник.
Стол уже накрыли. Мне досталась порция овсяной каши, стакан апельсинового сока и банан. Трапеза Мора состояла из набора сыров с плесенью и подгнивших яблок. Смерти подали железную клетку с тремя живыми мышами. Тарелка Глада была пуста.
– Вы не голодны? – спросил я.
– Постоянно, – ответил он.
Общий вид стола привел меня в замешательство. На черных салфетках нарисованы пляшущие белые скелеты. Фаянсовая посуда разукрашена миниатюрными гробами. Ручки столовых приборов вырезаны из костей.
Тут раздался писк. Я поднял глаза и увидел, как Смерть вскрывает дверцу клетки. Выхватив мышь из застенка, он быстро переломил ей хребет и отправил целиком в рот, смачно причмокивая. Продолжительно и энергично пожевав, он вынул изо рта маленький белый черепок, а остальное проглотил. Оставшиеся мыши панически заметались по клетке. Я отставил тарелку.
– Не хочешь отведать? – окликнул меня Мор. Обернувшись, я увидел, что мне предлагается кусок сыра бри, пролежавшего в теплом и влажном помещении месяца три, не меньше.
Смерть не дал мне ответить:
– Оставь его в покое.
– Пусть он попробует – настаивал Мор.
– Он здесь не для проб.
– Тоже мне, покровитель.
– А ты зануда.
– Перестаньте ссориться, – вмешался Глад. – Вы портите мне аппетит.
Белые стены столовой были голыми, если не считать четырех картин и четырех девизов в рамочках под ними. Девизы гласили: «ХИНИКС ПШЕНИЦЫ ЗА ДИНАРИЙ», «И ВЫШЕЛ ОН ПОБЕДОНОСНЫЙ, И ЧТОБЫ ПОБЕДИТЬ», «ДАНО ЕМУ ВЗЯТЬ МИР С ЗЕМЛИ» [2] и (более приземленно) «В НОГУ СО ВРЕМЕНЕМ». Прообразами первых трех картин были, вероятно, Глад, Мор и Смерть – они щеголяли в причудливых вычурных одеждах, носили грозное оружие и сидели на разномастных лошадях. На портрете Смерти был изображен также приземистый толстяк верхом на брыкающемся осле – я на миг задумался, кто бы это мог быть, однако вслух спрашивать не стал. С четвертой картины взирал краснолицый великан на фоне кипящей битвы. Я решил, что это, должно быть, Война.
– А ты не голоден? – Глад вернул мне мой вопрос. Все уже закончили, я же едва прикоснулся к завтраку.
– Да, – сказал я.
Он уставился на меня, ожидая продолжения. Я уставился на него в ответ, не говоря ни слова.
Из кухни, примыкающей к столовой, показался Шкода в сатиновом фартуке и розовых перчатках с цветочным мотивом. Он собрал со стола тарелки, миску, клетку (где теперь лежал одинокий мышиный черепок) и удалился. Посуда коротко звякнула, и Шкода появился снова.
– Ты положил ее в посудомоечную машину? – спросил Смерть.
Шкода поплелся на кухню с видом крайнего неудовольствия. Мы услышали звон посуды, грохот задвигающихся ящиков, и Шкода вернулся.
– А ты включил ее? – спросил на сей раз Глад.
Шкода повторил предыдущий маневр, на этот раз еще менее любезно, и вновь вернулся под мерное гудение автомата. Сорвал с себя перчатки и бросил их на стол. После чего уселся на оставшийся свободный стул и принялся нарочито, с нескрываемым раздражением щелкать языком.
– Что-то не так? – спросил Мор.
После завтрака я в сопровождении Смерти и Мора поднялся на второй этаж. Всю дорогу они препирались и замолкли только у последней двери справа по коридору. Дверь была стальная, с заклепками, а на уровне глаз висела большая пластиковая табличка: «ОСТОРОЖНО! ИНФЕКЦИЯ! ВХОД ТОЛЬКО ПО СПЕЦИАЛЬНОМУ ПРОПУСКУ».
