— Оставила бы так. С ними ты почти красивая.
— Ничего подобного.
Она ослабила мембрану и протолкнула под нее плату. Рикеттс не сумел ее удержать, уронил на матрас. Пленка уже восстановилась, не оставив даже шва. Пока Кларк переводила на максимум поверхностное натяжение, cмущенный своей неуклюжестью Рикеттс старательно разглядывал устройство. Потом он медленно, осторожно надел шлем. Справился и завалился на спину, тяжело отдуваясь. Коэновская плата засветилась.
— Черт, — вдруг прошипел Рикеттс. — Вот же дрянь поганая! — И, помолчав: — А, вот в чем твоя проблема.
— В чем?
— В пространстве для маневра. Она вроде как атакует рандомные адреса, но ты поместила ее в очень тесную клетку, вот она и зациклилась на собственном коде. Если добавить памяти, продержится дольше. — Помолчав, он спросил: — А вообще, зачем ты ее держишь?
— Я просто хотела кое-что у нее спросить, — ощетинилась Кларк.
— Шутишь, что ли?
Кларк покачала головой, хотя парень ее не видел:
— Я...
— До тебя что, не доходит, что она ничего не соображает?
Она не сразу поняла его.
— То есть?
— Она и близко не дотягивает по размеру, — пояснил Рикеттс. — На тесте Тьюринга и двух минут не продержится.
— Но она отвечала. Пока не зависла.
— Нет, не отвечала.
— Рикеттс, я ее слышала!
Он фыркнул и судорожно закашлялся.
— Ясное дело, у нее есть диалоговое древо. Вроде рефлексов на ключевые слова, но не...
Кларк залилась краской.
«Господи, какая же я дура!»
— То есть, наверно, бывают умные шреддеры, — добавил мальчишка, — но только не эта.
Лени провела ладонью по волосам.
— Может, есть другие способы ее... допросить? Сменить интерфейс? Или, не знаю, декомпилировать код?
— Она эволюционировала. Ты когда-нибудь просчитывала эволюционный код?
— Нет.
— Это такая каша! Большая часть уже просто не действует, просто мусорные гены, оставшиеся от... — Он замолчал, а потом очень тихо спросил: — А почему ты ее просто не сотрешь? Они не разумные. В них нет ничего особенного. Просто куски дерьма, которые мечут в нас какие-то уроды, добивают все, что у нас осталось. Они даже друг друга атакуют при случае. Если бы не файерволлы, экзорцисты и прочая хрень, они бы уже все доломали.
Кларк не ответила.
Рикеттс, чуть ли не со вздохом, спросил:
— Ты странная, знаешь?
Она ответила слабой улыбкой.
— Буду рассказывать — никто мне не поверит. Жаль, что ты не сможешь пойти со мной. Просто чтобы наши не подумали, будто я все выдумал.
— Ваши?
— Дома. Когда я вернусь.
— Ну, — сказала она, — там видно будет.
Жалкая, щербатая улыбка расцвела под наушниками.
— Рикеттс, — позвала она, выждав.
Нет ответа. Он лежал, бессильный и терпеливый, и еще дышал. Телеметрия продолжала выписывать светящиеся кривые: сердце, легкие, неокортекс. Все показатели за пределами нормы: Сеппуку загнал метаболизм парня в стратосферу.
«Он спит. Он умирает. Оставь его».
Она залезла в кабину и упала в штурманское кресло. Все вокруг озаряло смутное зеленоватое свечение, растворяющееся в серости. Она не стала выключать свет в кабине: «Вакита» была подводной пещерой в умирающем свете, ее дальние уголки уже тонули в тени. Сейчас Кларк почти радовалась слепоте своих нагих глаз.
В последнее время тьма всегда казалась лучшим выбором.
БАЗОВАЯ ПРОВОДКАДля начала он ее ослепил, пустил в глаза жгучие капли, от которых мир превратился в мутную серую абстракцию. Выкатил ее из камеры в коридор. К лифту, тот она опознала по звуку и перемене направления. Вот на чем она сосредоточилась: на инерции, на звуках и размытом ощущении света, видимого как сквозь кусок толстой кальки. Старалась не замечать запах собственного дерьма, лужей собирающегося под ней на каталке. И не замечать боли, уже не такой острой и пронизывающей, зато разраставшейся в груди огромной жгучей ссадиной.
Конечно, это было невозможно. Но она старалась. Когда каталка остановилась, зрение начало проясняться. К тому времени, как индукционное поле вернулось и снова превратило ее в тряпичную куклу, которую и привязывать-то ни к чему, она уже различала в тумане размытые формы. Мало-помалу очертания становились резче, а тем временем палач вставлял ее в подобие жесткого экзоскелета в положении на четвереньках — только вот ни одна конечность не касалась земли. Конструкция держалась на шарнирах: от легкого толчка в бок расплывчатые очертания лениво завращались перед глазами, словно ее привязали к карусели.
К тому времени, как включились нервы моторики, Така уже видела ясно. Она находилась в подземелье. Никакого средневековья, никаких факелов на стенах. Рассеянный свет лился из углублений под бордюром потолка. Петли и ремни, свисавшие со стены, изготовлены из меметических полимеров. Лезвия, клещи и зубастые «крокодилы» на скамье слева — из блестящего нержавеющего сплава. На чистейшем полу эшеровская мозаика: лазурные рыбки, переходящие в нефритовых птичек. Она не сомневалась, что и моющие средства на тележке у двери — самые современные. Единственный анахронизм — пирамида грубых деревянных жердей, прислоненных к стене, с заостренными вручную концами.
На шее у нее был воротник — вернее, ошейник, — не позволявший повернуть голову. Видимо учитывая это, Ахилл Дежарден услужливо приблизился к ней слева с планшетом в руке.
«Он один, все сам, — с трудом подумала она, — остальные не знают». Если бы знали, зачем бы обтягивали себя защитными костюмами? Зачем ему было устраивать карантинную камеру, почему бы не доставить ее прямо сюда? Те, кто привезли Уэллетт, ничего не знали. Им, скорее всего, сказали, что она носитель, угроза, и попытается сбежать при первой возможности. Они, наверное, думали, что делают доброе дело.
Для нее сейчас это ничего не меняло. И все же было важно: не весь мир сошел с ума. Часть его просто дезинформировали.
Ахилл рассматривал ее сверху вниз. Она ответила на его взгляд: выгнула шею, надавив затылком на колодки.
И съежилась. Рама, удерживавшая тело, стала, вроде бы, чуть теснее.
— Зачем ты это делаешь?
Он пожал печами.
— Чтобы отвлечься. Это должно быть ясно даже такой дуре, как ты, Элис.
У Таки неудержимо задрожала нижняя губа. Она прикусила ее изо всех сил. «Ничего ему не давай, ничего!» Но, конечно, было уже поздно.
— Ты, кажется, что-то хочешь сказать? — спросил Ахилл.
Она помотала головой.
— Давай, девочка, говори. Говори, девочка!
«Не о чем мне с тобой говорить, тварь».
