Ормузд обернулся в сторону нового светила — всеми десятью своими телами, и десять ладоней заслонили двадцать глаз от яркого света.
«Пожалуйста, — услышал он мысль, это была не его мысль, она возникла в сознании, будто вдавленная снаружи, как жаркая капля воска, упавшая на дно подсвечника с края горящей свечи. — Пожалуйста, не создавай материальных сущностей сверх необходимого. Мир и без того гибнет».
«Мне нужен свет, чтобы видеть», — подумал он.
«Материальный свет? — возникла удивленная мысль. — Что можно увидеть в движении материи? Ни сути, ни идеи, ни пророчества! К тому же, его слишком много»…
«Сейчас», — подумал Ормузд и погасил дальнее солнце. Все равно оно уже растеряло почти весь свой первоначальный запас энергии, перешедшей в пустоту пространства, да и видно его уже не было. Лишняя суть.
Сделав эту работу, Ормузд спросил:
«Кто ты? Я не один в этом мире?»
«Меня зовут Вдохновенный-Ищущий-Невозможного, — был ответ. — И ты в этом мире один».
«Противоречие, — подумал Ормузд. — Если есть я и есть ты, то я не один. Нас по крайней мере двое».
«Ты один, — последовала чужая мысль. — А нас много. Ты должен понять это, и тогда возможно общение».
«Это легко, — подумал Ормузд. — В мире без материи разум не может быть материальным. Вы — души. Души тех, кто жил в моем мире и в мире Аримана? Души, ожидающие новых воплощений?»
Мысль была не вполне понятна ему самому — и в то же время понятна до самого дна и сути: он был собой и не мог знать ничего о теории инкарнаций, популярной в мире Аримана, но он был сейчас также и Ариманом, и тем, кем был Ариман в своем мире, и Чухновским, и Абрамом, и потому прекрасно знал, что такое душа, и что такое воплощение, и как поднимается к Богу в высших сферах истинная сущность человека. Разумно поэтому было предположить, что именно здесь, в Третьем мире, души ожидают новой инкарнации.
«Это не так! — похоже, что Вдохновенный-Ищущий-Невозможного был искренне удивлен. — Мысль не может воплотиться в материю, это противоречит законам природы. Иногда случаются события противоположного рода. Твое явление в мире тоже свидетельствует об этом. Но противоположное не случалось и случиться не может. Это нужно обсудить. Я постараюсь убедить, чтобы тебе пока не причиняли вреда».
Чужая мысль исчезла.
— Кого убедить? — спросил Ормузд. — Какой вред нам могут причинить? И почему — пока?
Вопрос был обращен, естественно, к самому себе, то есть — к другим частям его «я», и ответ последовал от Генриха Подольского:
— По-видимому, здесь существует разум. Некий дух или даже несколько. В духовном мире материя есть сущность лишняя, губительная. Сущность, которую можно и нужно обратить в то, чем она и должна быть — в мысль, дух, состояние разума. Это нам и угрожает. А почему «пока»? Это тоже ясно: прежде, чем уничтожить, нужно изучить.
— Изучить? — продолжал недоумевать Ормузд. — Как дух может изучить материальный объект? Он воспринял наши мысли и сейчас тоже, скорее всего, их воспринимает…
— В том числе и наши подсознательные стремления, — подхватил Генрих. — Мы не знаем, до каких глубин может добраться этот Вдохновенный, если духовный мир для него — родная среда, а материальный враждебен и подлежит уничтожению.
— Нужно действовать, а не рассуждать, — вмешался Виктор.
Материальное существо, состоявшее из десяти человек — Миньян, — на какое-то, к счастью, недолгое время распалось, люди повернулись лицами друг к другу, посмотрели друг другу в глаза, мысли перемешались, и Ормузд, который минуту назад был личностью Миньяна, ощутил, как разум уходит из него. Сейчас Миньяну нужно было другое «я», другая личность, и Ормузд отступил, а оставленное им место занял Ариман.
Усилием воли Ариман подавил в себе возникший было мысленный хаос — если бы речь шла об человеке, растерявшемся от возникшей опасности, то можно было бы сказать, что он взял себя в руки. Применительно к существу, чья суть содержала десять независимых в прошлом разумов, правильнее было бы сказать: размешал страх одного в отваге другого и непонимание третьего в уверенности четвертого.
— Вдохновенный ошибается, и законы природы этого мира не познаны им до конца, — сказал Ариман. — Разве мы не создали для себя материю из духа? Эти два солнца? Эту твердь? Эту реку, в которой течет вода? Этот купол неба? Значит, создание материи из духа возможно. Этим мы и должны заняться, пока Вдохновенный обсуждает проблему с другими разумами своего мира.
Ариман, конечно, сразу понял ошибочность этих слов, поскольку способности Ормузда и Антарма были сейчас его способностями, а их инстинкты — его инстинктами. Он действительно создал материю — свет, тьму, твердь, светило и воду. Но не из духа создал он их, а из хаоса. Не из мысли, а из ее отсутствия, духовного безмысленного фона.
Поняв это, Ариман понял и другое. Он может создавать материальные структуры из духовного вакуума. Вдохновенный-Ищущий-Невозможного, судя по всему, не мог творить таким же образом разумные сущности, подобные себе. Но способен был делать это, уничтожая материю. Это означало, что борьба с Вдохновенным и его сородичами невозможна. Ариман будет лепить материю из вакуума мысли, а Вдохновенный, уничтожая созданное, — создавать новые духовные сущности для своего мира.
Я пришел сюда не по своей воле, — сказал себе Ариман. — Я выполняю миссию. Я должен ее выполнить. И Бог не оставит меня.
Эта мысль показалась ему чуждой, но она возникла в глубине его души и была глубоко выстраданной. Она была нелепостью, но была верна. Бога не существовало в природе, и он это знал, пройдя через три мира, но Бог был — в его душе. Бог был в нем, и он был Богом.
Он ощутил свое всемогущество.
Гармоничный-Знающий-Материальное отлепился от Вдохновенного-Ищущего-Невозможного и мыслепотоки заструились между ними подобно маленьким вихрям, какими обычно играют новорожденные души, не осознающие еще сложности окружающего мира.
«Материя должна быть уничтожена», — Гармоничный-Знающий-Материальное был в этом уверен, поскольку лучше прочих представлял, к каким последствиям для мироздания могло привести появление сущности, не подчиняющейся законам природы.
«Уничтожение новой материи опасно для мироздания, — излучил мысль Вдохновенный-Ищущий-Невозможного. — Впервые с начала времен мы имеем дело с разумной материальной структурой, способной к собственному непредсказуемому развитию».
Оба тезиса обрели самостоятельную жизнь, едва были излучены спорщиками, и, обрастая обертонами, свойственными каждой разумной идее, внедрились в мыслительные коконы всех, кто оказался способен воспринять новое знание. Лишь новорожденные сущности не приняли участия в дискуссии — они еще не понимали всей ее важности, в том числе и для самих себя.
