В подъезде полутемно. Лидия Матвеевна сразу подходит к почтовому ящику. Опять пусто, ну что за наказание такое! Ноги сразу слабеют, на лбу выступает пот. Она останавливается, достает из кармана трубочку с нитроглицерином, вынимает таблетку, кладет под язык. Через минуту делается легче, можно не спеша подняться на третий этаж, открыть ключом дверь, зажечь в передней свет. И тут… Ну, слава Богу! Вот оно, на столике, вместе с газетой. Значит, Шура вынула. Сейчас скорее в свою комнату, раздеться, надеть очки и медленно, смакуя каждое слово, читать. Но сперва бегло просмотреть, не стряслась ли какая беда.
Все хорошо, жив и здоров! Главное – здоров! Уж тут-то Гриша обманывать не станет. А вот работает мальчик у них на износ. Но, с другой стороны, там попробуй не поработай… «Мать, прости, Бога ради, что так давно не писал, вкалывал последнее время как сумасшедший, зато теперь никаких долгов…» Это же просто безобразие! Долги! Как будто никто не понимает, откуда взялись эти долги! Погубил себя, угробил здоровье – и ради чего! Тут она, только она, Наталья! Алчная. Не ему это все было нужно – машина, барахло… И вот теперь он вынужден… Разве в юности Гриша был таким? Еле сводили концы с концами, от алиментов Лидия Матвеевна, разумеется, отказалась (не захотел быть отцом, деньгами не откупишься!) – мальчик ходил в чиненых-перечиненых шароварах, в самодельной «москвичке»{193}. Правда, всегда чистенькое, глаженое. И никаких долгов… А разве он жаловался? Посещал кружки, занимался физкультурой. Сколько книжек читал! Приходилось даже останавливать: «Испортишь зрение»… Теперь никто не позаботится… Нет, надо немедленно написать Григорию большое, строгое письмо, пусть хотя бы сейчас задумается, что здоровье прежде всего!
А за стеной опять рев и совершенно кошачье мяуканье. Этот дефективный Виталик завел свою «музыку». Лидия Матвеевна кладет письмо на стол, поднимается и решительно идет в Шурину комнату. Вот, пожалуйста, вяжет, сидя с ногами на незастеленной кровати. Ноги некрасивые, толстые, на пальцах нестриженые ногти, никакой культуры! А ее Виталик развалился на тахте – слушает джаз{194}.
Не говоря ни слова, Лидия Матвеевна пересекает комнату и выключает проигрыватель. Рев обрывается. Виталик садится и возмущенно таращит свои глаза – нет, чтобы поздороваться с пожилым человеком.
– Вы… вы чего? – спрашивает он, наконец. – Вы… зачем?..
– Во-первых, здравствуйте! – заявляет Лидия Матвеевна, обращаясь сразу и к нему, и к Шурке. – Хочу сказать вам вот что: хулиганства в квартире я не потерплю, просто не имею права терпеть! Это не музыка, а развращение малолетних, и вам, Шура, неплохо бы тут призадуматься! За такие штучки раньше можно было заиметь очень и очень крупные неприятности, это я вам говорю! Потому что – идео… идеологическая диверсия! И с ногами на диване! Советский учащийся не должен подражать пошлым образцам Запада! Это никогда не доводит до добра, уж я-то знаю, можете мне поверить.
– А чего? Чем вам музыка плохая? – тупо бубнит Виталик. Вид у него глупый, как у дурака (он вообще глупый, а сейчас уж совсем). – Если эта музыка плохая, какая тогда хорошая?
– Какая?! Ты не знаешь какая? – Лидия Матвеевна вскидывает голову. – Разве мало у нас своих хороших песен? «Не слышны в саду даже шорохи», «Этот День Победы…»…
– Ну вы даете! – Виталик стал окончательно похож на идиота. И у Шурки рот приоткрыт и глаза выпучены.
– «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек!»{195} – торжественно заключает Лидия Матвеевна. И замолкает. Она задыхается, надо бы опять принять нитроглицерин, да он остался в комнате.
– Во дает, труха! – как бы даже с восхищением произносит Виталик. И вдруг орет хамским голосом:
– А шли бы вы отсюда подальше! Тоже воспитательница выискалась! «Старушка-не-спеша-дорожку-перешла!»{196} «Широка страна»! Патриотка! А от самой сын в Америку сбежал!
– Заткнись, сучонок! – Шура вихрем срывается с кровати. – Заткнись, гад, убью! Не слушайте его, Лидия Матвеевна! Вот я ему сейчас, подлецу…
– Шура… Не смейте… бить… ребенка… – еле слышно выговаривает Лидия Матвеевна и берется за грудь. – А мой Гриша… Он вернется… Вот увидите… Он осознал… Его запутали, обманули… Он непременно вернется, у меня – письмо…
Глаза Лидии Матвеевны закатываются, и, коротко всхрапнув, она кулем валится на пол.
Лидия Матвеевна не слышит причитаний Шурки и басовитого хныканья Виталика, которому мать успела-таки врезать по роже. Не слышит она, и как на крики прибегает беременная Лена. Не чувствует, как Лена с Шуркой поднимают и осторожно укладывают ее на тахту.
Она приходит в себя только тогда, когда врач вызванной перетрусившим Виталиком Скорой помощи уже сделал ей укол. Врач молодой, интересный, чем-то похож на Гришеньку и одновременно на фотокарточку Оли.
– Коронарный спазм, – сидя за столом, важно объясняет он Шуре и Лене, – нужен покой и уход. Я ввел ей сосудорасширяющее.
Шурка кивает, будто поняла.
– Она ведь одинокая? – спрашивает врач. – Хорошо бы, конечно, госпитализировать… Да только, сами понимаете, возраст. Больницы таких брать не любят. Вот, еесли бы вынести на улицу, посадить где-нибудь и вызвать Скорую из автомата… Понимаете? Тогда они обязаны взять.
– Господи! – ужасается Лена. – На улицу?
– Это чтоб человека под стенкой кидать, все одно, как собаку?! – вторит дикая Шурка.
Лидия Матвеевна хочет их одернуть, сказать, что это злопыхательство, больницы – для всех, и нельзя забывать: медицинская помощь у нас бесплатная. Не то, что в капиталистических странах, где один поправляет здоровье в отдельной палате с цветным телевизором за счет других, которые умирают с голоду под мостами! А доктору этого не знать стыдно, его учили в советском институте… Бескультурье… Вот и Наталья – подумать: носила на шее крест… Кончила университет, а ведет себя, как неграмотная деревенщина!.. Но почему, откуда такой яркий свет? Ведь за окном ночь. А-а… это же свечи! Много свечей, потому что сегодня праздник. На белой скатерти – продолговатое блюдо с фаршированной щукой, всем дадут по кусочку, а голову обязательно – дедушке Гиршу. А как блестят разноцветные графинчики с виноградной водкой! Борису, старшему брату, тоже нальют немножко водки, а девочкам – Лийке, Бейле и Симе – наливки из смородины. И все станут поздравлять друг друга, кричать «Лэхаим!»{197}… Что он там еще говорит? Ага, выписывает рецепты… Опять про больницу… А ей уже легче, какая может быть больница! О-о, ей еще стоит позавидовать: у нее есть прекрасная комната, удобная постель. И свой нитроглицерин. И необходимые продукты… Не забыть убрать рыбу за окно… Завтра принесут пенсию, нужно сразу положить пятнадцать рублей на сберкнижку, для Гриши… А уход? Что ж… Кругом люди, у нас человек человеку друг и товарищ. И кто еще? И брат… «Чем отличается эта ночь от других ночей?» – спрашивает брат у дедушки. – «Каждую ночь мы едим и мацу, и хлеб, а в эту ночь – только мацу», – отвечает дедушка Гирш.
